Сторонись этих горьких, нехоженых мест,
неизменных на тысячу лет!
Здесь вдали от столицы содержат невест,
чтобы царский не застили свет.

Здесь и солнце гуляет, и бродит луна,
вольный ветер летит, просвистав.
И свободно заносят сапог в стремена
Светобор, Любомир, Родостав.

И покуда невеста таилась вдали,
и пока она тихо ждала,
королевич объехал все тропы Земли,
всех дворцов повидал купола.

По весеннему небу плывут облака,
светлый вечер печалью согрет.
Он, конечно, приедет, - но жизнь коротка,
и царевны давно уже нет.

Значит, можно обратно отпрянуть во тьму,
значит, сказки не то говорят!
Тут и выйдут из леса навстречу ему
Светобор, Доброслав, Коловрат.

   РОДНЯ

Не город детства моего,
а лишь его родня.
И без претензий на родство
мы жили здесь три дня.

Стоял короткий летний срок,
базар тонул в пыли.
Мы город вдоль и поперёк
три раза обошли.

А он зарылся от жары
в кленовый свой убор,
попрятал он свои дворы
за дровяной забор,

тонул в садах, в реке сидел,
ленился и скучал,
на посторонних не глядел
и нас не замечал.

И было сладко оттого
глазеть по сторонам,
что не должны мы ничего,
и он не должен нам.

Не город детства – но зато
двойник с его лицом.
Меня не держит здесь никто,
не ждёт перед крыльцом.

Пусть не причалю, уплыву
вперёд, как Одиссей, -
но здесь увижу наяву
прообраз жизни всей:

я думала – она моя,
я думала – родня,
но равнодушье бытия
царит вокруг меня.

Здесь незабудки между рам
наивные – хоть плачь,
на пустыре по вечерам
летает гулкий мяч.

И в тишине за час до сна
щемящий звук такой –
как бы натянута струна
в покосах за рекой.

  МОЛЧАНИЕ

Голубого тумана завеса,
на сто вёрст по утрам тишина.
И в молчании ближнего леса
бесконечная повесть слышна.

Вот рябина ветвями качает,
вот неслышно кружится листва –
тот, кто жил, без труда различает,
как молчанье слагает слова.

И бескрайние дали листая,
по равнине, слепой от дождя,
бродит смыслов безмолвная стая,
за предел бытия уходя.

Перелески, овраги да спуски,
безысходность заброшенных сёл…
Если ты понимаешь по-русски,
ты давно эту книгу прочёл.

Вовлечённый в поток поневоле,
собеседник безмолвный всего,
ты всё смотришь в широкое поле
и не смеешь сказать ничего.

У ЦЫГАН

За тем перелеском багряным,
в овраге, в ночи у костра
привольно живётся цыганам,
и можно гулять до утра.

Своей ли тоски тебе мало,
чтоб слушать их вольный напев?
Уж сколько здесь жизней пропало,
последним огнём догорев!

Великая истины сила
взойдёт, смертоносно близка.
Тебя у цыган подкосила
твоя же слепая тоска.

Спиралью вращается красной,
стеной подступает к тебе
жестокий рассказ о напрасной,
загубленной русской судьбе.

И бьётся, и вырваться хочет
бурлящего сердца поток.
Цыганка поёт и хохочет,
бросая под ноги платок.

Душа заплутавшая! Годы
ушли на познанье твоё.
Но дети бездумной природы
за миг прочитают её.

Как холоден путь до заставы,
как чёрен просёлок во тьме!
И только лишь месяц кровавый
по левой встаёт стороне.

   ВЕСНА В ЗИМНИКЕ
                                    Владимиру Крупину

Нарождается праздник цветущей весны,
и такое в природе творится!..
Стоит солнцу взойти – и с любой стороны
вылет пчёл на цветы состоится.

Потому что и яблони все зацвели,
а куда от сирени деваться!
И буравят листву золотые шмели,
нагибая соцветья акаций.

Это школьный, старинный, раскидистый сад,
это детства весенняя зона,
где сияющий воздух до неба объят
ровным гулом пчелиного звона.

Над бескрайней равниной побед и потерь
голубые раскинуты сети.
Вот и школьный звонок – и в открытую дверь
на каникулы вырвутся дети.

На окне – позабытая кем-то тетрадь,
жизни пройденной малая веха.
Улетели! Умчались! Ничем не сдержать
беззаботного детского смеха!

И не веришь, что миг торжества преходящ,
и забудешь, что праздник не вечен:
стоит солнцу зайти – из берёзовых чащ
вылет майских жуков обеспечен.

В темноте они мягко и густо скользят,
зачарованный путь выбирая,
чтобы рушиться вниз и стучаться, как град,
о дощатую крышу сарая.

ТРАМВАЙ ЖИВАГО

В тридцать лет мы не знаем, когда мы умрём,
нам не стыдно слоняться без дела.
И в зените над городом, над пустырём
неподвижное солнце висело.

Поднебесное облачко бросило тень –
и опять безмятежна природа.
Как медлительно, сладостно тянется день,
весь июль девяностого года!

Будут август, октябрь. И уже не шутя,
с удивленьем, с восторгом, с тоскою
ты насмотришься туч, дорогое дитя,
ты увидишь еще не такое!

Твой зенит приходился на самый канун,
ты обратно не сможешь вернуться –
лирик, физик, философ, мятежный вещун,
жертва русских своих революций.

И уже погрузились в глубокий склероз
ураганные черные годы.
И не всё ли равно, кто в осколки разнёс
недопитую чашу свободы!

Ты пройдёшь, и тебя не узнают в лицо,
ты и сам никого не узнаешь.
Как во сне, обручальное наше кольцо
на мешок овощей поменяешь.

Донным илом покрыты колонны и львы,
перепрели перо и бумага.
Ничего не прося, не подняв головы,
ты проедешь в трамвае Живаго.

Из космических, дальних, нездешних времён
звёздный свет, не дойдя, замирает.
И безмолвно на твой летаргический сон
многомудрая вечность взирает.

ПОЭТ ФОМЕНКО

Свершилась поколений пересменка,
круги дождя распались на воде.
Мне вспоминается поэт Фоменко,
который долго жил в Караганде.

Потом он в Шахматове пил жестоко,
сторожки тёмной обживал углы.
Он выходил во двор – и образ Блока
ему являлся из вечерней мглы.

И Блок смотрел с безмолвной укоризной
секунды три из пелены дождя,
и растворялся в небе над Отчизной,
в её туман легко переходя.

Леса роняли жёлтое убранство,
клонились долу жёлтые цветы,
и было ливнем занято пространство,
в которое рискнул вернуться ты.

Срывай, поэт, листы бездомных лилий,
глуши вино в попутных поездах!
Нам негде жить: мы слишком долго жили
в Караганде и прочих городах.

Оглянешься на тёмное, пустое,
за что тебе полвека зачтено, -
и думаешь, что дальше жить не стоит.
Быть иль не быть! Теперь уж всё равно.

Не тяжело в бесчувствии глубоком
доматывать уже недолгий срок.
Твоя судьба могла бы стать уроком,
но никому не нужен твой урок.

ЦВЕТЫ
                             В.Е. Ковскому

Ты спишь в суете новостей городских
прижизненным сном суеты.
А здесь, в стороне от потоков людских,
цветут на газоне цветы.

Здесь осень сомкнула свои купола,
здесь жилы Вселенной легли,
и красная лава к ногам изошла
из самого сердца Земли.

Пылает газон негасимым огнём,
ничто ему ветер и дождь.
И вечная тайна содержится в нём,
которую ты не поймёшь.

Как будто, сойдя с иноземных орбит
в единую точку тепла,
неведомый разум безмолвно скорбит
о жизни, что мимо прошла.

Отсюда ты в небо ночное взгляни,
как в чёрный, погибельный ров,
где светятся звёзд бортовые огни
пред самым крушеньем миров.

И может, давно уже небо мертво,
и наша погибель близка,
а ты не успел, не успел ничего
за долгие эти века.