Правилом хорошего тона стала ругань и пародия на действующего генсека, лучшим соревнованием стало количество анекдотов о генсеках прежних. Пусть в стране не было мыла и сахара. Пусть на многие товары и продукты вводились талоны и купоны. Пусть мир содрогался от доходивших до него сведений о последствиях техногенных катастроф, сотрясающих весь Советский Союз. Пусть во многих регионах ещё вчера единого государства шла открытая гражданская война. Пусть кровоточили ещё в памяти народа раны войны внешней – афганской. Пусть дни великой советской империи были сочтены. И всё-таки это было золотое время. Такого энтузиазма в народе не было, наверное, уже лет сорок, если не считать полёта Гагарина. Каждый вдруг поверил, что он не винтик бессмысленной системы, а Человек. Да что там! Почти гений. Или без всякого «почти». ГЕНИЙ! Каждый уверовал, что застойным и тоталитарным временам пришёл долгожданный конец, что ещё чуть-чуть – и великий народ великой страны всесокрушающей лавиной сметёт царство партбюрократов кремлёвской закваски, а вместе с ними и сонм новоявленных провинциальных выскочек, маскирующихся в демократические цвета, но вышедших отнюдь не из гоголевской шинели, а из низового партийного и старшего комсомольского аппарата.
И кипели страсти на городских митингах, и оглашались подъезды и подвалы жилых многоэтажек беспощадными песенными спичами популярных рок-групп. И все были уверены, что будущее обязательно будет прекрасным, что завтра или послезавтра… ну, на худой конец, через годик всё будет просто изумительно. А иначе и быть не может. А иначе к чему все эти съезды, к чему эти рок-плакаты? К чему эти надписи на заборах: «Сволочи! Верните Солженицына!»? Зачем эта не совсем понятная реабилитация Сахарова? К чему этот недоумок Чонкин в популярном молодёжном журнале? К чему выбравшееся из грязных дощатозаборных периферий на страницы уважаемых литературных изданий слово из трёх букв, набранное с уважением и даже подобострастием? Зачем, наконец, эти ожидания новых Минина и Пожарского, обязательно, слышите, обязательно существующих среди миллионов наших соотечественников, готовых вот-вот, в нужный час, повести за собой страну на борьбу со смутой?
И главное – для того, чтобы светлое, прекрасное, изумительное Завтра наконец превратилось в Сегодня, нужно и можно было потерпеть. Чуть-чуть. И нехватку мыла, и чай без сахара, и талоны на… водку, извините, и едва помещающееся в телеэкран ры… лицо внука известного детского писателя, погибшего, защищая эту страну, и радиационные облака из зоны взрыва атомной станции. Ничего. Раз надо, мы потерпим. Мы вообще народ терпеливый. Да и ненадолго всё это. На годик. Ну, на пять лет. Не больше. А потом! Потом!!!
Всеобщий энтузиазм охватил все социальные слои, все отрасли трещавшей по швам экономики. Мы расскажем о педагогике. Ну да, а почему бы и не педагогика? Вы скажете, ерунда, мол, реформа образования до сих пор, более двух десятков лет буксует, и никакие Е… извините, Гэ не могут пока придать этой сфере хоть видимость порядка. Ну и что! Главное ведь начать или, как говорил генсек, на́чать. Ну, потерпите ещё чуть-чуть. В министерствах московских люди, чай, поумнее нас обитают, простите, работают. Но мы увлеклись.
История эта началась в далёком уже восемьдесят девятом году. Тогда студенты одного провинциального педагогического вуза вознамерились сами, без указки свыше, совершить настоящую революцию в одном отдельно взятом пионерском лагере. Они решили создать свою детскую республику. Да, именно республику. А что? Согласны. Придётся поломать кое-какие или все атрибуты старой полуказарменной пионерской организации. Да кто это разрешит? «Вы что, с дерева свалились?» – скажет нам иной скептик. С дерева, не с дерева, а республику свою ребятушки создали. И она два месяца существовала под пристальным оком крайкома комсомола и других компетентных организаций. Прикрыть её так и не решились. Новаторская педагогика. Запретишь – себе дороже выйти сможет. Такое уж это было время. Однако о времени: хватит трепаться, чай, не генсеки.
Время, начинаю о лагере рассказ.

2. ПРИБЫТИЕ

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День первый. Жара невыносимая. Приехали в лагерь на двух попутках. Ромка забыл в автобусе свой костыль.Похоже, нас здесь не ждали. Смена, оказывается, начнётся не двадцать девятого, а второго, на четыре дня позже.Кормить нас здесь пока не собираются. Алик провёл планёрку. Решили домой не ехать, а бороться с трудностями своими силами. Ну что же, будем работать».

Натянув штаны и рубашки себе на головы и уже с трудом двигая ногами под нещадно палящим солнцем, они пробирались по колхозным делянкам. Идти оставалось метров двести. Затем лесополоса и большое поле спелого гороха. Что может быть лучше гороховой каши, когда в животах второй день вместо пищи лишь горькие воспоминания об этой самой пище, а рядом так много вкусного, спелого гороха?
Алик знал эти места ещё с прошлого года, когда работал в этом лагере отрядным вожатым, поэтому утром, когда на планёрке распределял обязанности по добыче продуктов на всеобщее пропитание, сам вызвался идти за горохом, взяв в помощники Майкла. Впрочем, каждый получил задание по силам и по желанию. Демократия, господа-с. Ромка отправился ловить рыбу. Рыбак, ему и удочку в руки, раз уж сетей пока нету. Кешка должен был достать мидий. Что это такое и с чем их едят, никто толком не знал, но Кешка уверял, что он большой специалист по мидиям, а здесь, в районе искусственного моря, они должны водиться в большом количестве. Девчонки получили задание нарвать фруктов и ягод к компоту, благо все близлежащие к лагерю деревенские постройки были богаты фруктовыми садами. На всю операцию Алик отпустил ребятам два часа. Позже нельзя. Кушать чего-то уж больно хочется.
Конечно, можно было не добывать себе пищу таким полупервобытным способом, а просто сходить в ближайший сельский магазинчик, купить продукты, затратив при этом гораздо меньше сил, но гораздо больше средств, которых у студентов-практикантов и так было не шибко много. Но ведь тогда напрочь погибал дух романтики, который так заманчиво маячил перед бойцами педагогического отряда «Свежий ветер» весь последний месяц их жизни. А вчера? Вчера на автовокзале областного центра они решили ехать не рейсовым автобусом, а попутками. Романтика так романтика, тем более, что по вокзалу бегал шустрый паренёк, оказавшийся водителем порожнего автопассажирского средства, гордо именуемого автобусом пригородного сообщения «Кубань». Никогда не ездили в таком, гм… автобусе? Ездили? А на дальние расстояния? Тоже ездили? Ну и страна у нас! Всё перетерпим. Всё!
За мизерную плату договорились ехать с этим водителем до развилки, ведущей к райцентру, в котором и находился их лагерь – будущая детская республика. А от развилки пешком, как полагается романтикам. Километров семь-восемь. Ерунда. Ехали почти без приключений, если не считать того, что на тридцать седьмом километре задымил мотор, а на пятьдесят шестом лопнуло заднее колесо. «Кубань», господа, в смысле, автобус. Кстати, пока водитель возился с колесом и охлаждал загоревшийся двигатель, будущие вожатые-республиканцы забрались в придорожное пшеничное поле и с каким-то непонятным наслаждением жевали сырые зёрна, периодически давясь и кашляя от жёсткой и острой шелухи.
От развилки они прошли с полкилометра, и их подобрал «РАФик» ветеринарной помощи, а с автостанции райцентра они уехали рейсовым автобусом. И только здесь, заставив всю заднюю площадку сумками и чемоданами, романтики обнаружили пропажу Ромкиной трости. О, это была чудесная трость, выполненная по заказу хорошим художником и резчиком по дереву, очень красивая. Да и не в красоте, собственно, дело. Без трости Ромке было трудно. Тело давно привыкло к трём точкам опоры, а теперь нога после десятиминутной ходьбы саднила, и боль становилась всё сильней. К вечеру появилась опухоль. И всё же Ромка решил не прибегать к помощи палок и коряг, в избытке валявшихся на берегу рукотворного моря, где и разместился их лагерь. Раз пропала трость, значит, так тому и быть. Ромка был фаталист, поэтому, скрипя зубами, терпел боль в своей многострадальной ноге. Сегодня Алик нарочно послал Ромку ловить рыбу. Во-первых, ходить далеко не надо, сиди себе на бережку да хватай свеженькую рыбёшку, а во-вторых, никто, кроме Ромки, заядлого рыбака, не сумел бы достать главную и основную часть будущей ухи.
Жара усиливалась с каждой минутой. Красные, как свежесваренные раки, Алик с Майклом доползли до горохового поля. После небольшой передышки принялись выколупывать в пакеты горох из стручков. Минут через десять, к удивлению и явному неудовольствию обнаружив, что гороха в пакетах прибавляется всё меньше и меньше, решили собирать урожай прямо со стручками. Чего уж там, в лагере можно очистить. Ещё через десять минут Майкл не выдержал:
– Всё, командир, брось меня. Иди назад один. Я уже никуда не дойду. Когда будете есть кашу из этого гороха, вспомяните меня добрым словом.
– Ничего, братишка, не дрейфь, ещё пару усилий, ну, не пару, чуть больше. Давай ещё минут пятнадцать, и будем закругляться.
– Что? Пятнадцать минут? Я и так уже покрываюсь волдырями. Через пятнадцать минут в лагерь вообще некому будет идти. Лишь дня через два туда доставят наши сварившиеся в гороховом гарнире и, кстати, подававшие неплохие надежды тела. Пора в лагерь, командир.
– Майкл, имей совесть. Мы ничего ещё не собрали.
– Как не собрали? А стручки? Для супа, ну, такого супчика с мидиями и рыбкой хватит. Не губи, командир. В конце концов, подумай о ребятах. Мы умрём здесь, а они там, в лагере, не дождавшись от нас заветного гороха. Представляешь, они уже наловили мидий, карпов и бычков, наварили компота и сидят, бедняжки, ждут. Чего ждут, догадываешься? Гороха нашего. Умрут ребята. И девочки умрут. И Алиска. Командир, решайся. Через пятнадцать минут будет поздно.
– Ты думаешь? Откровенно говоря, я и сам уже вот-вот сварюсь.
Алик оглядел свой и друга пакеты с собранным стручковым горохом, хотел было установить последние пять минут для сбора урожая или для очистки совести, но вздохнул и скомандовал:
– Ладно, пошли в лагерь. Совесть совестью, а республике мы нужны живыми. Пошли, братка.
– Нет, командир. Не пошли, а поползли.
– Отставить! Что значит поползли? Хотя…
И друзья, с трудом передвигая обгоревшие ноги, где пешком, а где и на четвереньках двинулись в обратный путь.
На камбузе шло совещание. Педагогический отряд «Свежий ветер» расположился вокруг широкого раздаточного стола, подсчитывая трофеи и прикидывая, чего бы им из этих трофеев соорудить, чтобы не протянуть ноги до завтрашнего дня. С трудом добытые продукты представляли собой примерно полкилограмма спелой алычи (больше нарвать девчатам не позволили что-то уж больно сердитые собаки, охранявшие садовые деревья), десяток яблок, несколько полуспелых слив, грамм четыреста гороху в стручках, пяток мелких пескариков да полбулки хлеба. Последнее было добычей Кеши. Как-то вот не заладилось у него с мидиями. Вдоль побережья рукотворного моря в избытке валялись пустые раковины моллюсков, но раковиной сыт не будешь, да и кто знает, что за обитатели ютились в этих раковинах прежде. Вдруг ядовитые? Чтобы реабилитировать себя в глазах своих товарищей – настоящих добытчиков, Кеша стал ходить от калитки к калитке по окрестным дворам и жалобно просить:
– Добренькие хозяева, я студент. Вожатый вашего… нашего лагеря. Не найдётся ли у вас лишнего кусочка хлебушка? Нет-нет. У нас всё есть. Спасибо большое. Не надо картошки, и сала не надо. Вот только хлебушка бы кусочек. Нам только завтра завезут.
Словом, хлеб у педотряда теперь был. Правда, без сала. Но с картошкой. Одна сердобольная хозяйка всё-таки всучила упиравшемуся Иннокентию пакет с молодыми клубнями.
Что же касается рыбной ловли, то когда все горе-добытчики были уже в лагере, последним торжественно, в сопровождении маленьких местных рыбачков пяти-шести лет, к камбузу, прихрамывая, подкатил Ромка, гордо держа перед собой трёхлитровую стеклянную банку, в которой обречённо плавали пять мелких, не более тополиного листочка, пескаришек. Уха у вожатых намечалась добрая.
И, вы не поверите, уже через час, несмотря на все старания добытчиков, весь педагогический отряд наконец-то позавтракал, а заодно и пообедал.
Что же касается ужина, то его должен был подвести сухим пайком начальник лагеря, с которым Алик связался по телефону ещё вчера. Ну вот, кажется, прибыли. Можно начинать готовиться к встрече детей.
Над лагерем, нещадно паля, резвилось южное солнце. Погодите, погодите, республики захотелось? Будет вам республика! А может, пока не поздно того? По домам? Дома мягкая постель, душ с тёплой водой, мама голубчики потушила. По телеку футбол. Аргентина играет. Бросьте, ребята, ну зачем вам вся эта бодяга? Нет? Остаётесь? Упрямые, заразы.
Вожатые сидели в тени беседки, утомлённые солнцем и долгим приготовлением завтрака-обеда и удовлетворённые, тем не менее, результатами недавнего пиршества, вдыхая специфический воздух, игриво ласкавший их со стороны близкой свинофермы. Вожатые мечтали о замечательных пионерах, которые скоро приедут и которые будут самыми лучшими на свете. А уж с ними-то лагерная смена действительно будет самой волшебной и самой неповторимой на свете.

3. РЕСПУБЛИКА

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День третий. Жара невыносимая. Сегодня заезд пионеров. С утра мы с Аликом надели красные галстуки, прошлись по лагерю под звуки пионерских маршей.Затем торжественно на вожатском построении галстуки были сняты. Ромка при этом губами и руками исполнял сигнал «Захождение». Всё, с пионерством распрощались. Да здравствует республика! А вот и первые пионеры, то есть первые республиканцы прибыли. Побегу принимать. Пора работать».

Республику придумал Алик. Ещё в прошлом году. Он работал в этом лагере вожатым и видел, что меньше всего на свете его подопечные любят всякие там построения, торжественные линейки, девизы, речёвки, трудовые десанты. А уж про смотр песни и строя говорить не надо. Тут такая любовь! Что ой, мамочки, несите мне цианид. Алик пытался было на вожатских планёрках поговорить об этом с начальником лагеря и со «страшной», вернее, старшей вожатой, но, кроме снисходительных улыбок, никаких других эмоций это у собеседников не вызывало. И хотя по стране уже вовсю шагала так называемая перестройка, посягать на основы существовавших порядков, установок и режимов, мягко говоря, было ещё не совсем можно. Пионерская организация пока была незыблемой частью общей системы, и, стало быть, разговоры на эту тему должны были быть закрыты. И пионеры Алика продолжали ходить строем под речёвку и девиз, продолжали сдавать рапорты на утренних линейках, продолжали для галочки гордо именоваться, ну, например, заведующим культурно-массовым сектором отряда или членом редакционной коллегии дружины. Круто? Мурашки по телу не бегут? Нет? Почему? Солидно же! Член… санитарной… дружины… совета дружины имени пионера-героя…
На эти должности ребят набирали без особой охоты. Так, на повестке дня нашего отрядного сбора выборы активистов. Нужно выбрать члена совета дружины. Какие будут кандидатуры? Ну, смелее, ребята, активнее, вы же пионеры. Предлагайте своих товарищей. Ну, что же вы?
Тишина. Пионеры разглядывают полы в отрядной палате или стены, на худой конец, потолки. Можно почитать письмо из дома. Или помечтать, как пригласишь сегодня вечером на дискотеке на медленный танец Лариску – до того красивую девочку, что смотреть в её сторону не стоит, может голова закружиться, лучше уж рассматривай стены да потолки.
Знакомая картина? Конечно, и в пионерской рутине бывали исключения. У Алика в отряде нашёлся мальчик Мишка Латышев, который лично, едва ли не со слезами напросился быть горнистом, флаговым, звеньевым, членом совета дружины и фотокором. Все эти должности на сборе отряда он получил единогласным решением своих товарищей, которые были несказанно рады. Не за товарища, конечно, а что чаша сия миновала их лично. Всю смену Мишка носил красный галстук, хотя, скажем вам по секрету, пионером не был. То ли болел, когда всех принимали, то ли был исключён за какую-нибудь провинность, какая, к лешему, разница. Нормальный парень. Активист. Пусть себе ходит в галстуке.
Апофеозом той прошлогодней смены стал смотр песни и строя. Его проведению администрация лагеря уделяла особое внимание, так как ожидалось прибытие высоких гостей из обкома комсомола и крайсовпрофа. Последнее слово, кстати, не ругательное, нынешнее МДОУ звучит куда как более угрожающе. В числе гостей, не смейтесь, это правда, был и товарищ Митрофанов. Не тот, который из фильма про Иночкина, а другой, но тоже очень важный и, главное, Митрофанов. Что означало слово «крайсовпроф», пионеры не знали и готовились к смотру с опаской, словно от самого этого слова веяло чем-то таинственным и даже небезопасным. Девочка-девочка, срочно выключи телевизор, закрой все окна и двери, занавесь наглухо шторы. По улицам движется крайсовпроф на колёсиках.
По сценарию, утверждённому лет …цать назад, руководить смотром должен был физрук лагеря. Физруком был добрый грузин Мурман Шавидзе, известный тем, что, учась на филологическом факультете, умудрился сделать в кафедральном диктанте семьдесят восемь ошибок. Но ошибки ошибками, а по доброте душевной позволял Мурман детям буквально ездить на себе, за что снискал всеобщую любовь и прозвище «розовый бегемотик».
Так вот, после приезда дорогих гостей дружина построилась поотрядно на центральной аллее. Администрация, горнисты, барабанщики и гости с товарищем Митрофановым разместились у флагштока на «костровой» площади. Костровой она числилась по документации. Никаких костров никогда, конечно же, на ней никто не разводил, вы что, с ума сошли? Физрук Мурман раньше подобных мероприятий не проводил, он вообще, как бы это помягче сказать, в лагере работал поневоле и больше всего на свете любил поспать после сытного обеда. Сейчас он заметно волновался. По сценарию он должен был командовать действиями дружины, но оказалось, что от волнения физрук позабыл, что такое дружина. Забудешь тут, когда рядом лично товарищ Митрофанов. Обернувшись к стоящему, по сценарию, конечно, несколько позади представителю крайсовпрофа, Мурман спросил шёпотом: «А где дружина?» Товарищ Митрофанов решил сделать вид, что не понял, что над ним издеваются, и махнул белой ручкой куда-то в сторону горнистов и барабанщиков. Мурман взял микрофон и отчего-то очень уж сиплым голосом скомандовал двум горнистам, трём барабанщикам и группе чтецов, которые готовили для смотра стихотворный монтаж: «Дружина, равняйсь, смирно! Председателям отряда сдать рапорта!» Вообще-то правильно говорится «председателям советов отрядов», но в данной ситуации это мелочи. Горнисты, получив такой приказ, стали удивлённо смотреть на барабанщиков, а барабанщики вытаращились на чтецов. Покрасневший, как вишня, Мурман продолжал читать записанные в сценарии команды: «К торжественному маршу, поотрядно, шагом марш!» Возникло что-то вроде немой сцены. «Марш», – не то повторил, не то спросил физрук, и горнисты, чтецы и барабанщики, спасая положение, затоптались на месте. Прибежала страшная, ой, простите опять, старшая вожатая, что-то строго внушила полумёртвому грузину, и смотр начался с самого начала. Это ещё хорошо, что товарищ Митрофанов не обнаружил в выходке лагерного физрука намёк на подрыв устоев.
После традиционной сдачи рапортов слово взял начальник лагеря. Он торжественно провозгласил ПРАЗДНИК песни и строя открытым и после бурных аплодисментов передал бразды правления смотром старшей, ну, наконец-то правильно, именно старшей вожатой. Той, кстати, не привыкать было командовать такими мероприятиями, ведь за плечами годы кропотливой работы в службе исполнения наказаний малолетних преступников. Да-да! Не шухры-мухры. Стра… Э, старшая вожатая, искоса поглядывая на высоких гостей, сообщила микрофону что-то о торжественности момента, о чести, которой удостоились пионеры лагеря, о вечной заботе, проявляемой партией к… ну, и так далее, как положено, а затем, глядя в сценарий, обратилась к начальнику лагеря: «Товарищ начальник лагеря! Разрешите открыть праздник песни и строя!» Начальник поперхнулся: «Так это… разрешаю». «Флаг поднять!» – то ли оправдываясь, то ли продолжая линейку, выдавила из себя вожатая, простите, старшая вожатая. Флаговый тут же начал поднимать красное полотнище по флагштоку и довольно быстро его поднял. Между тем старшая продолжала вести линейку: «Право поднять флаг предоставляется лучшим пионерам и октябрятам лагеря. Пионеры и октябрята, на флаг!» Флаговый понял, что поторопился, и начал лихорадочно флаг спускать, чтобы его могли вновь поднять лучшие пионеры и октябрята лагеря, которых в суматохе, кстати, не успели назначить. В это время заиграл Гимн Советского Союза. Очевидно, так значилось в сценарии. Флаговый несколько растерялся, но быстро взял себя в руки. Раз исполняется гимн, флаг должен подниматься. И тут полотнище заело. Ни вверх, ни вниз. Закон подлости. Закон подлости!!! Любой в этой ситуации опустил бы руки и постарался бы провалиться под крепкий асфальт костровой площади, но только не старшая вожатая. Оценив обстановку, она рявкнула изо всех сил: «Наш девиз!»
Дальше была всеобщая истерика и скорый отъезд товарища Митрофанова.
Вот именно против такой пионерской организации и восстал Алик, когда придумывал свою республику. В обкоме комсомола поначалу слушать его отказались наотрез, впрочем, как и в облсовпрофе; ещё одно страшное слово, сродни ранее выговаривавшемуся нами. А в этом самом обл… тьфу, зараза, в этом самом у Алика, кстати, были хорошие знакомые. Не помогло. Кафедра педагогики института, в принципе, не возражала, но и рекомендовать программу новоявленного новатора к реализации не решилась. И тогда Алик поехал в «Орлёнок». Как раз в это время во всероссийском пионерском лагере ЦК ВЛКСМ проводились курсы старших пионерских вожатых и начальников лагерей юга России. Алик представил свой проект республики на всеобщее обсуждение. Состоялась весьма непростая защита. Алик выслушал кучу замечаний, сомнений, советов, и, наконец, его программа получила зелёный свет в качестве педагогического эксперимента.
Теперь нужно было сформировать педагогический отряд. Насчёт мужской части будущей вожатской команды у Алика сомнений не было. Конечно, Кешка – этот великовозрастный ребёнок. Ромка – поэт, человек с трезвой головой. Майкл – виртуоз гитары и восточных единоборств. А вот девчат нужно было искать. Впрочем, вопрос этот решился сам собой, как только в театральной студии института, где скрашивали свой досуг все парни будущего педотряда, появилась Настенька. Алик знал, что будет с ней работать, уже на второй день их знакомства. Ну, во-первых, она прирождённая вожатая, любит безумно детей, знает кучу игр, песен и разных вожатских затей, во-вторых, в неё смертельно влюблён Кешка, а в-третьих, такие свои в доску люди на дороге не валяются. С Настенькой в педотряд пришли красавица Светлана, грустная девушка Ольга и Алиска. Алиска с первого же дня не сводила глаз с Алика, буквально заглядывая ему в рот, что, естественно, ему льстило. Педотряд сформировался весной, и несколько месяцев ребята притирались друг к другу, чтобы в лагере между ними не произошло никаких недоразумений.
И, поверьте нам на слово, это действительно была одна команда. Команда непохожих, талантливых, дерзких и неравнодушных. Они просто болели своей игрушечной республикой, и теперь им оставалось только заразить этой болезнью пионеров.

* * *

Перчишка приехал в этот лагерь в пятый или шестой раз. Он сразу узнал Алика, с которым валял дурака ещё в прошлом году, и решил, что будет проситься в его отряд. Но оказалось, что Алик в этом году работает старшим вожатым. Тогда Перчишка попросился в отряд к большому бородатому дяде со странным именем Иннокентий, который, к его удивлению, сразу же заставил его снять пионерский галстук:
– Понимаешь, старик, ты приехал не в пионерский лагерь, а в республику. Первую в мире детскую республику. Понимаешь?
– Я не старик. И какие там ещё республики? Я в этот лагерь езжу каждый год. Это пионерский лагерь «Звёздочка». Спросите, если не верите, вот хоть у Алика. Он меня знает.
– Авторитетное заявление. И всё же, старик, это республика. Ничего. Скоро всё поймёшь. А за старика не обижайся. Это у меня привычка такая. Тебя как зовут-то?
– Перчик.
– Что-что? Какой такой перчик? Шутишь?
– Вообще-то меня зовут Алёша, но ребята называют Перчишкой. Я привык.
– Классно. Перчишка так Перчишка. Будем работать, старик?
– Это в смысле трудового десанта? Ну, не успел человек в лагерь приехать, как его тут же заставляют работать. Ничего себе республика.
– Нет, старик. Никаких трудовых десантов. Это у меня поговорка такая. Привычка, понимаешь?
– Угу.
– Ну что, будем работать?
– Попробуем.
– Молоток. Ну, давай, беги в свою палату, располагайся. А я буду встречать других республиканцев. Вон как раз идут две новенькие девочки.
И Перчишка направился в свою палату, которая находилась в домике на сваях, у самого берега рукотворного моря, по дороге прикидывая, когда лучше сбежать из этой, извините, республики, от этого странного бородатого Иннокентия и от его глупых поговорок.
Вечером Алик обошёл все палаты, в каждом отряде провёл беседу. Бывшие пионеры, а ныне республиканцы, мало что поняли из его эмоциональных речей, кроме того, что теперь не надо ходить строем, носить галстуки, разучивать пионерские песни. Что теперь у них появятся свои министры и что в ближайшее время им предстоит выбрать президента.

4. АЛИК

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День шестой. Выборы. Агитация сегодня строго запрещена. Нарушители, которые пытаются вывешивать плакатики с именами своих кандидатов, штрафуются фантиками – нашей республиканской валютой. После обеда чуть не произошло непредвиденное: ребятки из моего отряда хотели похитить Алика – главного кандидата в президенты, но попытка была неудачной. Ромка объяснил похитителям, что за такие дела может пострадать их кандидат. Голосовали все дружно.Даже сторож и повара. Жара всё-таки невыносимая. Ладно, будем работать».

Президентом с подавляющим перевесом стал Алик, что вообще-то было справедливо. Из всех вожатых педотряда «Свежий ветер» он был самым опытным. Это была третья его смена в этом лагере, а если ещё учесть две недели стажировки в «Орлёнке», да ещё то, что в пионерском возрасте он прошёл через великолепную школу «Артека», да ещё ко всему этому прибавить юношеский необузданный темперамент, нескончаемый задор и веру в успех, то вырисовывается достойный портрет президента, по крайней мере, игрушечной республики. Алик был большим выдумщиком. Этой весной он под видом командира педагогического отряда старших вожатых побывал в пяти лагерях на побережье Чёрного моря. В одном лагере, в Анапе, его вообще приняли за ревизора. Кормили от пуза, выделили лучшие апартаменты. А он, кстати, не просто путешествовал. Расспрашивал, узнавал, интересовался, примечал. Словом, брал на вооружение всё, что может пригодиться для будущей республики.
В день заезда пионеров случился первый конфликт. Завхоз лагеря Юра Зинин, молодой парнишка, ужасно худой, неженатый и какой-то весь… неухоженный, что ли, которого даже дети за глаза называли Зина Юрин, получил инструкцию от начальника лагеря Евгения Трофимовича Каца – того самого, что чудом остался в должности после прошлогодней истории со смотром песни и строя, – встречать прибывающих детей обязательно пионерскими маршами. Благо пластинок с записями этих маршей было в пионерской комнате преизрядное количество. Зина добросовестно принялся выполнять инструкцию, как вдруг в радиорубку ворвался Алик и вежливо так потребовал, чтобы вместо маршей звучали добрые современные песни. Нет, ну в самом-то деле, приехали люди в лагерь, ну хочется им послушать там «Ласковый май», «Мираж», «Iron Maiden», в конце концов. А им с самого порога пионерские марши. Что-то типа «Согретые сталинским солнцем, мы дружно к свободе идём», ну, или что-то в этом роде. Попенял Алик завхозу, а тот справедливо, заметьте, справедливо указал на инструкцию начальника. Но надо знать Алика. Он собственноручно переставил пластинку. Голос Шатунова тут же затянул про телефон и тайну, которую этот самый телефон ему гарантирует. Однако, как только Алик покинул радиорубку, из репродукторов снова зазвучал Большой детский хор ЦТ и ВР. Алик вернулся и снова поменял пластинку. И опять, после того как он вышел на главную аллею, грянула песня про трудную дорогу и пионерский горн. Рассвирепев, Алик ворвался в рубку и начал крушить несчастные пластинки о каменные ступеньки:
– Ах, какая незадача! Какие жалкие осколочки! Какая трагедия! Спокойно, Ипполит, спокойно. А теперь, товарищ Зинин, слушай меня внимательно. Если ты ещё раз попытаешься сделать что-нибудь против моей воли, то, клянусь тебе, это будет последний день твоего пребывания в лагере. У меня куча друзей и в райкоме, и в обкоме комсомола, и в крайсовпрофе. Мне стоит сказать одно лишь слово, и ты вылетишь отсюда под звуки своего любимого марша. Ты понял?
Похоже, слово «крайсовпроф» действительно обладало неким магическим свойством. Во всяком случае, Зина сдался и даже, что ну совсем удивительно, не доложил о случившемся начальнику лагеря. А может, и доложил, но Евгений Трофимович, старый и мудрый еврей, оставил это происшествие без каких-либо последствий. Нет, конечно же, дело было не в маршах. Алик сам был воспитан на задорных пионерских песнях и любил их. Дело было в принципе. Раз уж решили делать республику, то про старые добрые марши нужно было временно забыть. Удивительно, но для достижения демократии, оказывается, нужно иногда прибегать и к диктатуре.
Куда более серьёзный поединок предстоял Алику на следующий день. После открытия смены все отряды собрались на своих костровых площадках на особые костры-знакомства. Алик с физруком Майклом были в гостях у старшего отряда. Песни пели, пускали по кругу веточку туи, рассказывали о себе. Хороший такой, добрый вечер. И тут к Алику подошла взволнованная Настенька:
– Алик, только тихо, там на берегу какой-то придурок пристал к Алиске. Кричит, что он грузин, по-русски не понимает, а она должна мыть ему ноги.
Не дослушав, парни сорвались с места. Действительно, в небольшом лесочке у прибрежной полосы стояла очень напуганная Алиска. Вокруг её шеи был намотан пионерский галстук, в который цепко вцепился коренастый незнакомец. Где-то рядом гремела музыка и урчал мотор автомобиля. Майкл слегка кивнул Алику, дескать, паренёк этот здесь не один.
– В чём дело? Алиса, что случилось? – Алик решил сразу не бросаться в бой безрассудно, а выяснить для начала обстановку.
Испуганная вожатая не успела ответить. Вместо неё, резко обернувшись, дыша перегаром в лицо Алику, но не выпуская галстук, зарычал чужак:
– Вали на фиг отсюда! Убью, понял? Я грузин. Это моя добыча.
– Тебе, парнишечка, здесь джунгли, что ли? Добычу будешь искать в Африке или в Грузии своей.
– Что ты сказал? Сейчас тебе так дам, что никогда не встанешь уже.
– Может быть, – вмешался Майкл, – а может быть, и нет.
Он напрягся, напружинил стальные мускулы. Видно было, что ещё немного, и он обрушит на чужака пару-тройку бронебойных ударов.
– В конце концов, побеждает не грузин, не русский, не китаец, а тот, кто лучше дерётся. Я правильно говорю?
Лицо Майкла оставалось спокойным, но именно в этом спокойствии и таилась угроза для любого противника. Майкла не волновали сейчас ни приятели чужака, которые могли прийти к нему на помощь, ни пьяные угрозы незваного гостя.
И чужак не выдержал:
– Что вам надо вообще?
– Отпусти галстук. Видишь, моей девушке это неприятно, – Алик старался говорить спокойно, но так, как у друга, у него не получалось, видно было, что он себя еле сдерживает.
Объективности ради надо сказать, что грузин, или кто уж он там, был крепче и сильнее его, но Алик был прав, и это придавало ему дополнительные силы.
– Отпусти галстук!
– А ты кто такой? Что ты лезешь в дела не свои? Это красивая девушка. Я хочу с ней разговаривать.
– Это моя девушка. Моя невеста. Понятно тебе?
Чужак отпустил галстук, и друзья заметили, что он боится. Всерьёз боится.
– Вы что, работаете здесь?
– Да, мы здесь работаем. Я старший вожатый этого лагеря. Гостям мы всегда рады… если они приходят по-хорошему. По-плохому приходить не советую.
– Эй, парни, если попадёте в мой посёлок и кому-нибудь расскажете, что я…
Алик перебил его с возмущением, честно говоря, именно сейчас ему нестерпимо хотелось съездить по трусливо подрагивающим губёнкам пришельца, но старший вожатый себя сдержал:
– Слушай, приятель! Я три года служил на флоте. Меня в городе знает каждая собака. И никто, никогда, запомни это, никто не скажет, что я стукач. Понял?
Чужак окончательно сдался. Он стал заискивающе улыбаться. Что-то приплёл о том, что у Алика очень красивая невеста, о том, что его ждут друзья, а он, если, конечно, кого-то здесь обидел, просит его извинить. И быстро ретировался.
– Очко у парня не железное, – съязвил Майкл.
– Ладно. Всё в порядке. Всё, девочка, успокойся, всё позади, пошли в лагерь.
Алик обнял дрожащую Алиску за плечи, и в этот миг слёзы брызнули из её глаз. Она рыдала, уткнувшись в грудь бывшему моряку, которому в этот момент тоже почему-то захотелось плакать…

* * *

Алик был настоящим романтиком. Однажды он ввалился в два часа ночи в вожатскую комнату, где мирно похрапывали Ромка, Кеша и Майкл.
– Эй, сони, вы с ума сошли? Подъём! Как можно сейчас спать! Подъём, говорю! Проспите всё на свете! Вставайте, суслики, вам говорят!
– Да имей же ты совесть, – сквозь сон прорычал Ромка. – Днём гоняешь нас, не даёшь передышки, в тихий час заставляешь репетировать всякие вожатские номера. После отбоя планёрки до часу ночи. Дай хоть ночью пару часиков поспать спокойно.
– Вставайте, сони! В такую ночь грех спать. Вставайте, это приказ! Ну, в самом деле, мужики, вы только посмотрите, какая красотища! Потом будете жалеть, что не увидели. Подъём!
– Алик, мы тебя свяжем, – промычал Майкл.
– Согласен, но позже, а сейчас вставайте живенько!
– Да что случилось-то?
– Случилось? Такое случилось, что вам ни в одном сне не приснится.
Три головы оторвались от своих подушек.
– Ну, не томи, что случилось?
– Подъём, мужики, всё сами увидите.
Он заставил друзей одеться, умыться и выйти из палаты на центральную аллею.
– Готовы? А теперь дружненько посмотрели наверх!
Ночь была удивительной, волшебной, расчудесной, неописуемой, незабываемой. Какие звёзды! Разве это звёзды? Это золотые блюдца. Близкие – лишь протяни руку, манящие, таинственные. А сколько их! Миллиарды? Нет такого числа и такого звездочёта, чтобы приложить к ЭТИМ звёздам подобие цифр. Глядя в это бездонное нагромождение золота в сияющей черноте июльской ночи, можно было сойти с ума. Полностью терялось ощущение земного. Нет больше лагеря, республики, моря, деревьев, слов, желаний, поступков. Есть только бездна космоса и эти далёкие близкие звёзды.
– Боже мой, словно в космическом корабле, – зачарованно выдохнул Кешка.
– Мужики, – глаза Алика счастливо сверкали, отражая золотой звёздный блеск, – мужики, давайте пить чай. Прямо здесь.
Друзья вытащили из палаты столик. Поставили его посреди главной аллеи, которая в республике получила название «проспект Космонавтов», принесли банкетки, поставили самовар. О том, чтобы идти спать, не могло быть и речи. Ведь кругом такая ночь и такие звёзды. Друзья пили чай, затем взяли гитару и стали петь. Пели негромко, но хор вожатских голосов разбудил Настеньку, а та растолкала подруг. Обеспокоенные девочки-вожатые высунули заспанные головки в окошко. И вот уже весь педагогический отряд «Свежий ветер» пьёт чай под звёздами и поёт добрые песни о дружбе, о верности, о любви, конечно. Спать? Успеют ещё выспаться. Что вы! У них вся жизнь впереди. Большая, добрая, честная. Жизнь.

* * *

Алик не умел проигрывать. Любое самое незначительное поражение он переживал как страшную личную трагедию. В середине третьего потока у него случился нервный срыв или что-то вроде того. Смена была интернатовской, особая специфика, особые детки. Но республика продолжала существовать. И вот на третий день после заезда к Алику подошла красивая девочка Оленька Тищенко.
– Алик, отпустите меня, пожалуйста, в город. Я поступаю в медицинское училище, и мне нужно завтра утром сдавать вступительные экзамены.
– А справочка, направление или вызов есть?
– Нет. А разве директор интерната вам ничего не говорил?
– Персонально о тебе мне директор ничего не говорил. Так что отпустить тебя я не могу, не имею права.
– Почему?
– Ну, сама посуди. Путь неблизкий. Тебя по дороге убьют или изнасилуют, а отвечать придётся мне? Так?
– Я сама за себя отвечаю. Мне уже шестнадцать лет.
– Нет, девочка, не совсем так. Тебя сдали в лагерь, как говорится, с рук на руки, поэтому отвечать за тебя придётся отрядному воспитателю и мне. Тем более, если я тебя отпущу без надлежащего документа.
Оленька заплакала и выбежала из пионерской комнаты. Происшествие забылось само собой, а через две недели в лагерь приехал директор интерната проведать своих подопечных. Увидев Оленьку, он сразу же поинтересовался у неё:
– Ну как, поступила?
– Нет.
– Почему?
– Меня старший вожатый не отпустил сдавать экзамены.
– Как так?
– Он сказал, что без направления или справки не имеет права никого отпускать.
– Я же тебе давал справку. Ещё в интернате. Ты что, забыла?
– Забыла.
– Нет, ну молодец, слушай. И что теперь, красавица? Ты головушкой своей хоть когда-нибудь думать начнёшь? Ты знаешь, что по закону теперь я не имею права оставить тебя в интернате? Всё. Восемь классов закончила, в училище не поступила, прописки городской у тебя нет. Сама виновата. Всё. Куда хочешь теперь, туда и иди, хоть на панель. Поняла теперь, балда?
С Оленькой случилась истерика. Впрочем, ненадолго. К обеду она пришла в себя, чего нельзя было сказать про Алика. Происшествие с девочкой очень сильно ударило его по нервам.
Он заперся в пионерской комнате, забился в угол и сидел так, молча уставившись в одну точку. Он не хотел никого видеть и не мог никого слышать. Напрасно Ромка и Кешка ломились в дверь, напрасно Майкл грозил эту дверь выломать, заодно разбив окно, напрасно Алиска умоляла впустить только её одну. Алик полностью ушёл в себя. Что же это получается? Это выходит, что он сломал человеку жизнь, искалечил судьбу хорошей, доброй девчонке? Сироте, которую теперь никуда не возьмут, ни на какую работу, потому что у неё нет ни образования, ни прописки? Воображение президента республики рисовало картины одна страшней и безобразней другой: ночлежки, бомжи, проститутки, сутенёры, наркотики, СПИД и, наконец, заброшенная, забытая могилка с номерком вместо имени на самом краю городского кладбища. Алику хотелось выть. Ему бы поплакать. Да ладно вам! Ну, президент, ну, моряк, и что? Не человек, что ли? Поплакал бы, может, и полегчало бы тогда. Слёзы бурлили где-то в глубине обожжённой несчастьем души, но не имели сил вырваться наружу. Так прошёл день. Алик не завтракал и не обедал. Ближе к ужину, когда всю пионерскую комнату заполнил свет утомлённого августовского солнца, он вдруг встал и подошёл к окну. За окном в танцевальных ритмах карнавала шумела и веселилась его республика. Его детище. Его погибшие нервные клетки. Его бессонные ночи. Его радость, его гордость, его трагедия. Алик вглядывался в надвигающиеся сумерки, словно боялся пропустить некую деталь, настолько важную, что вся его дальнейшая жизнь без неё не будет иметь ни малейшего значения. Что это за деталь, да и есть ли она вообще, Алик не знал, но вдруг… В одну миллионную долю секунды глаза его, словно закрытые мощными шорами, внезапно разверзлись, и он увидел то, что давно уже разучился замечать: там, за окном, зримо, отчётливо, ярко смеялся, искрился и торжествовал Его Величество месяц август. Тот самый август, который так любил Алик в детстве, которого ждал каждый год, как лучшего своего друга, с которым не виделись аж целый год. И вот теперь президент, тьфу, какой к лешему президент, старший вожатый, и это сейчас неважно, студент, человек, человечек по имени Алик забыл своего друга, предал его, увенчанный славой, делами и заботами. Предал. Сам себя предал. Алик от неожиданности этого открытия едва не потерял сознание. Батюшки, господа хорошие, он стал бюрократом, обычным, рутинным бюрократом. Для него теперь справочка, бумажка важнее человеческой жизни, важнее души человека. Души трепетной и ранимой. Алик закричал. Но за окном бушевал республиканский карнавал, и слабый крик старшего вожатого не был услышан никем, даже Алиской, которая теперь всегда почти была с ним рядом. Алик не мог больше оставаться один в пустой и тёмной пионерской комнате; пошатываясь, он направился в медпункт. Достав из аптечки несколько упаковок успокоительного, он стал судорожно толочь таблетки в стакане…
Очнулся глубоким вечером. За окном вожатской палаты блистала светомузыка, носились тени и маски. Алик был один. Он лежал и медленно умирал. Он не сразу понял это, а когда понял, не сразу испугался. Страшно стало лишь тогда, когда он понял, что никого уже и никогда не увидит, что все, весь мир забыли про него, как и он забыл об этом мире. И ещё он вдруг понял, что поступает правильно. Сегодня он не заметил за окном август, а однажды, вот так же подойдя к окну, вдруг обнаружит, что прошла жизнь, а он и не заметил. Алику опять стало страшно. Еле слышно он выдавил из себя: «Помогите». Но никто не услышал, никто не пришёл проститься со своим президентом. И тогда Алик сказал сам себе: «Ты сам хотел этого, братишка». Закрыл глаза и провалился в пустоту небытия. Он не помнил, как приехала неотложка, не помнил, как везли его в районную больницу, как делали промывание желудка, как ставили капельницы. В себя он пришёл лишь утром. После объяснения с врачом и милиционером Алик не пошёл на завтрак, а, забрав свою одежду, сбежал из больницы.
В лагере к нему сразу же зашёл Евгений Трофимович и, не вдаваясь в расспросы, сказал:
– Ну, вот что, дорогой президент, из стационара, я так понимаю, ты сбежал. С этим я улажу. А ты вот что, собирайся-ка ты и поезжай домой денька на три. Не больше. Ты мне здесь нужен. Заварил кашу со своей республикой – надо расхлёбывать. За тебя здесь пока Роман попрезидентит. Давай, давай, собирайся. Как раз сейчас Снегирёв поедет в город, повезёт Ольгу Тищенко поступать в ПТУ. Вот с ними и поедешь.
И вот уже через десять минут они втроём: Оленька, Кешка и Алик – ехали в «пирожке» начальника лагеря на автостанцию. Теперь президент «Звёздочки» знал, что нужно делать. Он и только он один должен исправить свою ошибку. Он обойдёт все училища, будет просить, умолять, грозить, пугать крайсовпрофом, но девочку эту, за которую он теперь в ответе, не бросит никогда.
Через неделю Оленька поступила в ПТУ с общежитием и до конца лагерной смены вернулась в «Звёздочку». Теперь Алик при всех называл её сестрёнкой, танцевал с ней обязательный для всех дискотек «президентский танец», пел по ночам под окнами её палаты серенады, вызывая дикую ревность Алиски. Про больницу и всё такое прочее он забыл. Такой уж был человек президент «Звёздочки».

5. НОЧНЫЕ ПОХОДЫ

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День восьмой. Жара невыносимая. Президент своим указом утвердил меня в должности председателя комитета республиканской безопасности. КРБ. Девчата сразу же прозвали меня местным Берией. В мои обязанности входит теперь лагерная дисциплина. Все, кто любит побаловаться в тихий час, попадают у меня в так называемые штрафные батальоны, где выполняют тяжёлые физические работы – что-нибудь унести, что-нибудь принести. За это сегодня ночью кто-то из детишек измазал меня зубной пастой. Надо будет страшно отомстить. Будем работать».

Планёрка закончилась за полночь. Как всегда, ребята поставили чай, соорудив кипятильник из двух лезвий для бритвенного станочка. Это много позже они узнают, что вода, вскипячённая таким образом, вредна для здоровья и почти радиоактивна, но кто в бурной юности думает о таких пустяках, тем более, когда за спиной служба в армии, годы, проведённые в студенческих общагах, где без таких вот самопальных кипятильников было просто не обойтись.
Девчата сварили кукурузу, добытую в вечернем рейде на соседнем колхозном поле. Майкл взял гитару, и педагогический отряд «Свежий ветер» начал вторую, неофициальную планёрку, длившуюся иногда до двух часов ночи. Как бы между прочим Кешка заметил, что кто-то прошлой ночью намазал его зубной пастой.
– Бездельники! В стране с мылом проблемы. Порошки стиральные по талонам, а эти лоботрясы вымазывают друг дружку пастой с головы до ног. Да ещё и бельё постельное всё в пасте.
– Может, поотбирать у них всю пасту и выдавать утром для чистки зубов? – отозвалась грустная вожатая Ольга.
– Да ладно бы друг друга мазали, – добавил, перестав играть, Майкл, – так они ещё норовят и вожатых того.
Ребята помолчали. Майкл взял новый аккорд. Под задушевные звуки гитары и аромат травяного чая не хотелось думать о пасте, мыле и тем более всяких там талонах.
Молчание прервал звонкий голосок Алиски:
– А что, ребята, а пойдём-ка и мы их намажем!
– Ты что, чаю обпилась?
– Я против. Несерьёзно это.
– Сами их к бережливости призываем, к дисциплине. В стране с пастой проблемы, с мылом…
– Ещё пасту на них тратить.
– А что? Это идея. Умничка Алиска, – хорошенькое личико девушки покрылось румянцем от хвалебных слов президента, – клин, как известно, вышибают клином. Айда, братцы.
В самом деле, что вожатые не люди, что ли? Не молодые люди? Могут себе позволить чуть-чуть пошалить. У Алика уже сверкали глазёнки, было понятно, что теперь его не остановить. Двигаясь бесшумно, завёрнутые в простыни, по юной республике скользили вожатские тени. От палаты к палате. Конечно, некоторым из таинственных белых призраков мазать зубной пастой пионеров было непривычно, но были здесь и настоящие асы, хоть и пионерское детство этих асов закончилось, ой, страшно подумать когда, почти десять лет назад. Многие первые попытки измазать пастой сонные личики и торчащие из-под одеял пятки и ладошки были, особенно для призраков с девичьими формами, мягко говоря, не совсем удачными. Детки просыпались, вожатые тряслись от смеха, убегали с шумом, едва не переворачивая кровати. Но инструктаж президента, привыкшие к темноте глаза, нагретая подмышками паста привели боевые порядки «ребячьих комиссаров» в должное состояние. Действия призраков стали уверенней и смелей. Некоторые палаты девочек закрывались на засов изнутри. В такие комнаты Кешка влезал через окно и открывал дверь товарищам. Бесшумно выползая из одной палаты, Алик лицом к лицу столкнулся с Зиной.
– Что это ты не спишь?
– Не спится что-то. А вы что делаете?
– Я? Проверяю ночной покой моих подопечных. Как-никак я здесь пока ещё старший вожатый. Отвечаю за своих пионерчиков.
– С зубной пастой в руках?
– Не понял! Тебя, молодой человек, это не должно волновать. Пасту я отобрал у Перчишки, он мазал ею своих товарищей.
– То-то я слышу, что кто-то в лагере безобразничает. Хотел уже Евгению Трофимовичу звонить.
– Слушай, паренёк. Юра, ну что ты за человек такой? Ходишь, вынюхиваешь. Почему нельзя решать все вопросы со мной? Почему ты чуть что – сразу стучишь шефу?
– Никому я не стучу. Я обязан докладывать вышестоящему начальству о том, что происходит в лагере. Не забывайте, я завхоз этого пионерского лагеря…
– Ты не завхоз, ты понос лагеря. Ещё будешь вякать, я тебя в сортире утоплю, тебе там самое место, – это внезапно из-за спины Алика вырос Майкл.
Зина немедленно растворился в ночи. Встреча с по… простите, завхозом не испортила настроения шалившим вожатым. Закончив с палатами главного корпуса, они по «партизанской тропе» двинулись к дальним домикам. «Партизанской» тропинка называлась потому, что после отбоя здесь зачастую можно было встретить крадущихся пионеров или пионерок. Без всякой пасты и прочих глупых намерений. Просто нужно же деткам хоть когда-нибудь ходить в туалет, который размещался на другом конце лагеря. Реже по этой тропинке продвигались дети или их вожатые для ночных встреч под звёздами с предметами своего обожания. Ну, вожатые-то ладно, они хоть и дети, но взрослые. А вот пионерам шляться по ночам на свидания строго запрещалось, и председатель республиканского КРБ Берия, он же Иннокентий Снегирёв, тщательно следил за этим, укомплектовывая свои штрафные батальоны попавшимися влюблёнными.
Вот на этой тропе и застукал вожатых Евгений Трофимович, неизвестно как оказавшийся здесь, в лагере, в этот час. Бегство вожатых было стремительным. Белые простыни мелькали так, словно на юную республику посреди июля обрушилась внезапная метель или тайфун с добреньким именем Женя. Ромка, хромая, улепётывал последним. Ему трудно было догнать товарищей, и он юркнул в дверь первой попавшейся на пути палаты. Здесь мирно посапывали девочки второго отряда. Недолго думая, Ромка залез под одну из кроватей. Через несколько секунд дверь палаты отворилась. На пороге возникли очертания начальника лагеря.
– Кто здесь? – послышался испуганный девичий голос.
– Девочки, у вас всё в порядке?
– А что случилось?
– К вам никто сейчас не забегал?
– Нет. Мы спали. А что случилось-то?
– А почему дверь не закрыта? Ваша дверь ведь закрывается изнутри?
Ромка похолодел. Он вспомнил, что дверь открыл Кешка, забравшийся в палату через окно. Измазав девочек пастой, вожатые не могли закрыть дверь и оставили её незапертой. Всё. Сейчас Ромке будет полный абзац.
Но девчата его не выдали.
– Это, наверное, кто-то ходил в туалет и не закрыл за собой.
– Да? Ну, ладно, спите. Спокойной ночи. Двери закройте только.
Директор убедился, что дверной замок защёлкнулся изнутри, и только после этого продолжил обход лагеря. Ромка лежал под кроватью, боясь пошевелиться. И вдруг:
– Ну, и долго вы намерены там валяться?
Ромка поперхнулся. Это его, что ли, спрашивают?
– Роман, как вам не стыдно. Мы спасли вас от начальника лагеря, а вы там лежите и молчите.
– Ах, да, девочки, тут такое дело.
Сконфуженный Ромка вылез из-под кровати.
– Спасибо вам, девочки. Извините за беспокойство. Мне… это… пора.
– Куда?! То есть как это пора? Намазал нас пастой. Перепугал. Заставил врать начальнику лагеря. Я, может быть, от стыда и страха теперь до утра спать не смогу. А он, видите ли, пора!
Теперь Ромка сквозь сумрак ночи разглядел, что не спали все девочки в палате. А вопросами его атаковала самая бойкая из них, Леночка Латышева, сестра того самого активиста, что в прошлом году был и флаговым, и горнистом, и… леший ещё помнит кем.
– Ну, – насмешливо продолжала Леночка, – что теперь будем делать?
– А что вы хотите? Конфет у меня с собой нет. Завтра выдам вам по конфетке.
– И всё?
– А что ещё?
– А то, будете рассказывать нам истории и сказки до тех пор, пока мы не уснём.
– А уснём мы не скоро, – добавила ещё одна бойкая акула с ангельским личиком.
– Ну, вот ещё. Спасибо вам, конечно, за помощь, но пора и честь знать. Сказки им расскажи. Весёлые вы, однако, девчоночки. Всем привет!
– Ах, так! А я вот сейчас как закричу на весь лагерь. Вмиг примчится начальник, и кому-то не поздоровится.
– О, да это шантаж.
– Именно. А как вы думали? У меня вся ночная рубашка в зубной пасте. Мне её теперь полдня стирать, а мыло сейчас, сами знаете, дефицит. Так что не ломайтесь. Садитесь поудобнее. Так. Рассказывайте. Спать тоже будете у нас. Мы вам освободим кровать.
– Ну, это уж дудки. Ещё чего!
Леночка сначала тихо, но с каждым мгновением всё громче и настойчивей стала повизгивать.
– Всё, всё. Понял, понял. Успокойся. Не девочка, а…
– Что?
– Всё хорошо, говорю. Значит, такая история. Блин, все истории забыл.
– Что-что?
– Жила-была одна девочка. Очень непослушная девочка. Вот как-то мама сказала ей, уходя из дома…
– Это про гроб на колёсиках, что ли?
– Ну, а вы что хотите?
– Нормальное что-нибудь. Не эту же бодягу.
– Гм. Хорошо. Жила-была одна девочка. Обычная девочка. Училась в обычном классе обычной советской школы.
– Это правда?
– Правда, правда. Закрывайте глаза, укладывайтесь поудобней и слушайте. Так вот, приехал как-то в город, где жила эта девочка, на гастроли сам Валерий Леонтьев.
– Фу, мы Леонтьева не очень.
– А кого вы очень?
– Шатунова, например. Или Рому Жукова.
– Про Шатунова в другой раз. А сейчас про то, что я видел своими глазами. Вы же просили правдивую историю, так?
– Давайте про Леонтьева.
– Так вот, приехал, значит, этот самый Леонтьев на гастроли, да вот беда, нос у него красный. Выступать не может. Ни грим, ни пудра не помогают. Красный нос – и всё тут.
– Напился, что ли?
– Если бы. Всё оказалось гораздо хуже. В этом городе, как потом оказалось, жила банда леонтьефобов.
– Кого-кого?
– Ну, это такие люди, которые терпеть не могут Леонтьева. И вот на своей сходке решили они певца того…
– Замочить?
– Это кто сказал? Что за выражения? Учитесь, сударыни, выражаться по-русски. Не замочить, а это… дискредитировать. И вот представьте: идёт Леонтьев по городу или по гостинице, заходит в магазин или в туалет, и везде ему попадаются огромные, квадратные парни, ужасно уродливые, потому что леонтьефобы, как известно, из породы пёсеголовцев.
– Кого?
– Вы что, и про пёсеголовцев не знаете? Это такие оборотни, они живут на Украине, в Карпатах, кажется. Злобные, жестокие. Убить их можно, если только отрубишь голову. Вот от таких пёсеголовцев и расползлись по Руси-матушке всякие гады и извращенцы. Так вот, идёт себе Валерий Леонтьев по городу, а злобные вурдалаки тут как тут. Шипят ему в лицо одну и ту же фразу: «Ты не мужик, ты не мужик». Хотел он одному из них ответить, а тот ему в нос кулаком. Со всей дури. Представляете? И так было несколько раз. Милиция, городское начальство ничего не могут поделать. А что вы сделаете, если эти пёсеголовцы обладали гипнозом. Любого нормального человека враз дурачком делают. И вот однажды идёт себе Леонтьев, а негодяи квадратные, как всегда, за ним по пятам. И тут навстречу та самая девочка, про которую я вам в начале рассказывал. Она тоже любила Шатунова, а Леонтьева, честно говоря, не очень. Но, увидев омерзительных преследователей певца, пожалела его. Человек всё-таки, хоть и Леонтьев. Бросилась под ноги одному из вурдалаков, а пока он ругался, брыкался и грозился, успела схватить певца за руку и юркнуть с ним в проходной двор. Там была одна небольшая дверца, что-то вроде заброшенного грузового лифта. Вот туда и потащила девочка несчастную звезду эстрады. В лифте этом, вернее, не лифте даже, а узкой каморке и одному-то человеку было тесно, а тут двое, да ещё и один из них певец с красным носом. Но делать нечего. Леонтьефобы злы до безумия. Они и убить могут. Сидят девочка и Леонтьев, дышать боятся. Но отчего-то делается девочке с каждой секундой всё неспокойней на душе. Отчего-то хочется ей или заплакать, или на луну завыть. Глянула она на Леонтьева, а это и не Леонтьев вовсе. Лицо, шерстью обросшее, уши торчком, челюсти вперёд волчьей мордой вытянуты. Ужас сковал несчастную девочку. Еле слышно выдавила она из себя: «Простите, Валерий… вы… не… человек? Вы… пёсего…»? «Да!!!» – дико заорал вурдалак и вонзил клыки в нежную шею несчастной жертвы.
– Мамочки! Я от страха описалась…
В эту ночь мужская половина педагогического отряда «Свежий ветер» так и не дождалась своего товарища, сгинувшего в пещерах полигона Семипалатинск, на дне Марианской впадины или в самом центре Бермудского треугольника. Поиски были напрасны. Ромка заявился перед самым подъёмом.
– Ты где был? – сопровождая этот вопрос словами, не предназначенными для того, чтобы попасть на страницы этого правдивого повествования, обрушились на него парни.
– Мужики, не ругайтесь. Тут такое дело. Я сегодня ночью стал мальчиком.
– Это как?
– Как в анекдоте, помните? Лицо кавказской национальности устраивается на работу в Москве, заполняет анкету: национальность – грузин, возраст – тридцать пять лет, мужчина или мальчик… а как это? Ему объясняют, что если спал с женщинами – значит, мужчина. А, понял, пиши «мальчик», разве с ними уснёшь.
– А при чём здесь этот анекдот?
– Я всю ночь сегодня провёл с девочками из второго отряда.
– Что?!
– В хорошем смысле, что вы! Сказки им всю ночь травил. И вообще. Разве с ними уснёшь. Словом, мужики, пишите «мальчик».
– Слушай-ка ты, мальчик, надавать бы тебе по одному месту. Мы здесь с ума сходим, переживаем за тебя, между прочим, а ты…
Предгрозовую атмосферу разрядил внезапно появившийся в палате Евгений Трофимович Кац:
– Алик, до меня дошли слухи, что вожатые нашего лагеря сегодня ночью не спали, как обычно, не охраняли мирный сон своих подопечных, а занимались тем, что залезали в окна пионеров и мазали им лица, заодно с постельным бельём, дефицитной зубной пастой. И притом во главе всего этого безобразия находился старший пионерский вожатый лагеря. Это так?
Алик подавился.
– Ев… Евгений, простите, Трофимович, это просто какое-то нелепое недоразумение. Вас снабдили нелепой и гнусно лживой информацией.
– Так вот, я надеюсь, что подобные недоразумения в моём лагере не повторятся. Очень неприлично старшему вожатому, президенту (Кац сделал упор на это слово) республики забираться через окна и пугать детей.
– Евгений Трофимович, уверяю вас…
– Значит, мы договорились.
Начальник исчез так же внезапно, как и появился, а Алик срочно собрал всеобщее вече на площади Восстания. В республике не было линеек, как в других пионерских лагерях, здесь было вече – стихийно собираемый сбор. Причём такое вече мог созвать не только президент, министр или воспитатель дежурного отряда, но и любой республиканец, будь то пионер младшего отряда или медицинская сестра. Вече обязательно для всех. На него собираются все граждане республики, включая поваров и сторожей. Пионеры собираются поотрядно, вернее, по своим городам, так как в республике вместо отрядов – вольные города. В каждом городе есть свой градоначальник, есть свой герб, свой гимн и даже шпионы, которые добывают информацию о жизни и тайнах других городов.
На этот раз Алик созвал вече из принципа. Конечно же, он понимал, что виноват, что шеф справедливо вкатил ему нагоняй и даже, можно сказать, что он легко отделался в данной ситуации, но азарт прошлой ночи уже прочно схватил его мохнатыми, цепкими лапами за маленькое, но горячее сердце, и потом президент «Звёздочки» не останавливался на полпути.
– Граждане независимой республики «Звёздочка»! Братишки и сестрёнки! – объявил Алик, когда градоначальники доложили ему о явке своих горожан. – Я созвал это вече, чтобы в нашей республике торжествовала справедливость! Чтобы раз и навсегда покончить с одним безобразием, творящимся в нашей цветущей, молодой республике. Я имею в виду мерзкие ночные похождения отдельных несознательных личностей, эти гнусные вылазки с зубной пастой. Что же это получается, братья мои? Нам всем выпало счастье создать свою собственную республику добра и радости. Мы называем друг друга братишками. Мы пытаемся жить одной дружной, неразлучной семьёй. А ночью? Ночью делаем друг другу гадости? Где же наше братство? Где дружба и справедливость? Выйдите из строя те, у кого ни разу не были испачканы зубной пастой рубашка или майка. Кто не застирывал в холодной воде рукомойника наволочку от подушки. Нет таких? Смешно? А может, это такой особый, товарищеский, братский даже, я бы сказал, юмор? Ну, тогда я прошу выйти тех, кто был очень доволен своей испачканной рубашкой. Ну? Таких тоже нет? Тогда слушайте президентский указ. Сегодняшний день объявляется днём примирения и большой стирки. Сейчас медсестра, простите, министр здравоохранения Тамара вывесит списки, какая из палат будет стирать постельное бельё республиканцам другой палаты, другого города. В стирке примут участие все, кроме поваров, у них и без того забот хватает. Вечером специальная комиссия, созданная из республиканцев всех городов, проверит отстиранное бельё и подведёт итоги. Победители конкурса будут награждены походом в детское кафе «Гномик». Всем всё понятно?
– А вожатые тоже будут участвовать в стирке? – спросила та самая бойкая Леночка Латышева, которая ночью шантажировала Ромку.
– Естественно. И не только вожатые. Но и министры. В том числе и министр снабжения Юра Зинин. Я думаю, ему будет приятно, что вверенное ему государством бельё будет блистать белизной. Ещё вопросы есть?
– И президент будет стирать?
– Президент в первую очередь. Ещё вопросы?
– У матросов нет вопросов.
– Тогда всё. Хотя нет. Ещё одно. Кое-кто распространяет по республике зловредные, вражеские слухи, что якобы старший вожатый лагеря, ваш всенародно избранный президент лазает по ночам в окна к детям и мажет их пастой, – Алик выразительно посмотрел в сторону Зины. – Так вот, со всей ответственностью заявляю: это ложь! Ни в какие окна я не лазал! Понятно? Я входил исключительно через дверь.

* * *

Вечером в лагере случилось ЧП. Пропал Перчишка. Он чем-то не поладил с Кешей. Кажется, дело касалось того самого постиранного белья. Палата Перчишки не оказалась в числе победителей. Бывает такое. Тоже мне повод для скандала. Хотя, с другой стороны, Перчишка, когда другие добросовестно стирали наволочки и простынки, больше валял дурака, нежели заботился о чистоте постельного белья малышей. Теперь понятно, почему Кешка на него наехал.
– Перчик, кончай дурачиться. Так мы проиграем. По твоей милости, между прочим, – басил бородатый вожатый.
– Кеш, а Кеш! Давай я лучше твою бороду постираю. А то она всё синяя да синяя.
– Перчишка, заткнись.
– Кеш, а Кеш, не надоело тебе убивать несчастных жён?
– Перец несчастный, я сейчас тебя самого убью. Стирай сейчас же! Куда это ты направился?
– В туалет.
Перчишка убежал и вернулся только перед ужином. Он принёс полную кепку спелой алычи.
– Вот, братцы! Помни мою щедрость!
– Какой же ты негодяй, Перец! Мы здесь за тебя ишачим, а ты алычу жрёшь!
– А вы что, пополам переломились, что ли, оттого, что я пару ягодок скушал? Или вам влом было за меня одну несчастную наволочку прополоскать?
– А мы твои наволочки и не стирали. Вон они лежат, тебя дожидаются.
– Ах так, ах, вы так? Так вы с друзьями? Да? А я для них ягоды собирал! Вы не друзья, вы придурки ненормированные.
– Перчишка, заткнись, догавкаешься.
- Сам заткнись, Синяя Борода, иди вон лучше своих жён души. Настеньку, например.
Кешка не выдержал, он влепил распоясавшемуся бездельнику подзатыльник.
– Пошёл вон отсюда, мразь!
Перчишка часто-часто заморгал глазами, резко сорвался с места и побежал в сторону моря.
– Ничего, на ужин вернёшься.
Но Перчик не вернулся ни на ужин, ни на дискотеку. Вот ещё засада. Хорошо если он просто сбежал домой, посёлок здесь рядом, и добраться к родным стенам двенадцатилетнему мальчугану не составляет особого труда. А если не сбежал? Если утонул, бедолага. Назло всем. Бороде этой синей, президентишке несчастному, Ленке Латышевой, отказавшейся танцевать с ним на последней дискотеке. А что? Пусть теперь рвут на себе волосы, пусть рыдают. Ха-ха-ха! Так вам и надо, жалкие людишки, такого парня не уберегли.
В девятом часу, осмотрев весь лагерь, Кеша доложил обо всём Алику. Тот сразу забил тревогу, вызвал начальника, приказал тщательно закуток за закутком прочесать лагерную территорию. К поиску привлекли старших мальчиков из первого отряда. Обыскали всё: палаты, хозпостройки, цветник, тропинки, камбуз, туалеты, клуб, берег моря. Перчишки нигде не было. Евгений Трофимович хотел было ехать домой к родителям пропавшего мальчика. А если его нет дома? Какой это будет удар несчастным папе и маме. Нет. Нужно ещё раз всё обыскать. Искали? Что значит искали? Плохо искали, раз нет результата. Ещё раз. Сантиметр за сантиметром. И хватит уже болтать, время-то идёт.
Под клубом была пустая палата, в которой иногда ночевали рабочие с буровой вышки, искавшие в районе лагеря минеральную воду. Кешка уже заглядывал сюда пару раз. На полу в палате лежало несколько свёрнутых матрасов, в беспорядке валялись подушки, какие-то тюки, одежда бурильщиков. Кешка подошёл поближе, ему вдруг стало мерещиться, что один из бушлатов шевелится. Ну да, так и есть. Кешка развернул бушлат и увидел спящего Перчика.
– Просыпайся, вставай, эй, бродяга.
– Что? Что такое? Это ты? Пришёл снова меня бить?
– Пер… Знаешь что, дружище, ты это… не сердись, что ли. Погорячился я, прости уж. А знаешь что, если хочешь, дёрни меня изо всех сил за бороду. Я не обижусь.
Перчишка хитро прищурился.
– Честно?
– Конечно, честно.
– Ну, давай.
Перчик сделал вид, что готовится что есть силы дёрнуть вожатого за бороду, но вдруг зевнул, потянулся и, великодушно улыбаясь, изрёк:
– Ладно уж, мир. Пойдём в лагерь.
– Ах ты мой Перчишка, бродяга! Ты что, так и спал здесь всё это время?
– Не-а. Я ещё это…
И мальчик указал на две постиранные наволочки, висевшие на бельевой верёвке в пустой палате бурильщиков.

6. КЕШКА

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День десятый. Жара невыносимая. Сегодня играли на отрядном месте в фанты. Алик загадывал желания. Игра получилась занятной. К нам присоединились ребята и вожатые из других отрядов. Настенькин фант оказался последним. Алик знал это и нарочно загадал этому фанту провести Снегирёва за бороду по проспекту Космонавтов под песню: «Всё выше, и выше, и выше». Настенька вела меня весьма торжественно. Пионеры умирали со смеху, а я сгорал от стыда. Всё-таки паразит этот Алик. Хотя, если быть до конца честным, я готов был вот так идти за Настенькой хоть на край света. Ну как тут в таких условиях работать?»

Кешка учился на факультете начальных классов. И вовсе не для того, чтобы получить хоть какой-нибудь диплом о высшем образовании или без особых забот отсрочить призыв в армию. Кешка учился на факультете начальных классов по призванию. Что это вы хихикаете? Не верите. Да вот честное слово. Поверьте, бывает и такое. Этот здоровенный, бородатый дядечка жутко любил детей, да и сам, впрочем, был ещё совсем ребёнком. Кешка был звёздочкой института и гордостью ректората. Парней за всю историю факультета можно было пересчитать по пальцам одной руки. Поэтому каждого из них знали, холили и лелеяли. И не только преподаватели, но и декан, и ректор, и даже представители областной администрации. Такая слава ко многому обязывала. Кешка, кстати, был из очень известной театральной семьи, даже не просто семьи, а целой театральной династии. Ещё прапрадед его Никита Снегирёв собирал аншлаги на сцене императорского театра. Да. А что вы думали? Дед Кешки снимался в кино, а отец занимался театральной режиссурой. Поэтому сам Кешка просто обязан был посещать театральную студию, участвовать в студенческих КВНах и театральных капустниках, петь, играть на гитаре, сочинять песни, знать песенный репертуар туриста и, конечно же, раз уж ты студент, романтик и обладатель такой бороды, ты обязан ещё и быть законченным рок-н-ролльщиком. Кешка был битломаном. Когда Алик впервые увидел его в театральной студии, а в перерывах между занятиями сцендвижением и мастерством актёра каждый студиец по заданию мастера занимался импровизациями, так вот, когда Алик впервые увидел Кешку, тот топтался во внутреннем заснеженном дворике института, что-то вычерчивая, вернее, вытаптывая на снегу. Алик заинтересовался, стал следить. Кешка протоптал большую букву «В». «Вера, – вслух заключил Алик. – Или Валя. Хотя, может быть, и Виолетта». Кешка не ответил и протоптал букву «Е». Алик усмехнулся. Конечно, Вера, дураку теперь понятно. Тут бородатый парень вытоптал букву «А».
– Эй, братишка, букву «Р» пропустил. Получилось «ВЕА».
– Ничего я не пропустил, – пробасил горе-художник, – по-английски «Битлз» так и пишется.
Тут они и познакомились. Кешка оказался своим в доску. Кстати, о битломании, с Настенькой его тоже свела любовь к ливерпульской четвёрке. На лекциях они сидели рядом (Настенька тоже была из породы будущих учителей начальной школы) и вместо того, чтобы конспектировать доклады профессоров, перекидывались записками о том, какой альбом лучше: «Сержант Пеппер» или «Жёлтая подводная лодка». Однажды, когда в очередной раз они до хрипоты спорили о роли в группе Джона и Пола, Кешка вдруг поймал себя на мысли, что, собственно говоря, не важно, прав он или нет в этом споре, ему просто хочется спорить с этой девушкой. Не девушкой даже. Ведь Настенька, она такая… куколка, Белоснежка, принцесса. Ну, что вы улыбаетесь? Вы же её не видели. Вот то-то и оно. И спорил Кешка с Настенькой, и говорил без умолку, лишь бы рядом, лишь бы с ней. Так родилась любовь. Банально, обыденно? Нет, братцы мои, волшебно, сакрально. Только была та любовь несчастной. Эх. Четырежды объяснялся Иннокентий, четырежды предлагал неприступной битломанке не дружбу, нет, а руку и сердце. А уж мужем Кешка был бы самым надёжным на свете. Это правда. Ведь надёжность – главная черта этого бородатого ребёнка.
И четырежды Настенька отвергала его любовь.
– Плюнь, Кеша, не стоят они того, чтобы мы по ним сохли, – говаривал ему Алик. - Ты, братишка, просто цены себе ещё не знаешь. Вот погоди, они, этот слабый, хе-хе, пол, ещё штабелями будет падать к твоим ногам.
Кешке не нужны были штабеля разбитых женских сердец. Ему нужно было только одно, такое холодное, но такое драгоценное сердечко обожаемой им Настеньки. Вообще-то, если уж говорить честно, у Кешки были весьма сложные, незавидные даже отношения с представительницами противоположного пола. В свои девятнадцать лет он ещё ни разу не целовался, да и робел как-то в присутствии красивых девушек, предпочитая в компании ухаживать исключительно за своей гитарой. В лагере Кешка сделал ещё одну попытку объясниться с Настенькой, и снова неудачно. Не помогли ни чудный летний вечер, ни мерцание крылатых звёздочек-светлячков, ни Млечный Путь, зонтиком нависший над влюблённым и его пассией. Настенька была непреклонна. От горя он почти обезумел. Схватил походный топорик и стремительно бросился куда-то за территорию лагеря, где был старый, заросший густым камышом пруд, называемый местными жителями болотом.
Алику доложили. Президент забеспокоился.
– Вот, блин, не случилось бы чего с несчастным Ромео. Майкл, пойдём его искать.
Верный друг Майкл не заставил себя упрашивать, и поисковая экспедиция отправилась в путь. Со стороны болота раздавался, как говорится, топор дровосека. Друзья отправились на звук. Ну, так и есть. По пояс голый, с порезами на локтях и плечах, Кешка рубил камыш. Рубил жёстко и отчаянно. Алик не стал ему мешать.
– Челентано в таких случаях колол дрова, – съязвил Майкл.
– Извини, братишка, сейчас не до шуток. Погибает парень. Совсем погибает.
Вечером через Зину у местных жителей они разжились «сельской радостью» и после официальной планёрки пили самогон, закусывая молодой картошкой с колхозных грядок и огурцами. Пили молча. Ни о чём не хотелось говорить. Только однажды сам Кешка, поглядывая на свои израненные руки, прервал молчание, обращаясь не то к Алику, не то к самому себе:
– Ты прав, братка, не стоят они того.
И тогда Майкл достал гитару, и они вполголоса вчетвером орали рок-н-ролльные песни, так, чтобы не разбудить спящих и ни в чём не виноватых республиканцев. Всё-таки детей они любили. Особенно Кешка.
Однажды ему здорово влетело от Алика. После планёрки, когда вожатые разошлись отдыхать, старший вожатый заглянул в палату мальчиков старшего отряда, в которой было очень уж тихо, подозрительно тихо. В палате не было никого. Подобная картина наблюдалась и в дальних домиках, и в палатах девочек. Вместе с детьми исчез и их бородатый вожатый. Алик разыскал Ромку, тот уже почти спал в своей коечке.
– Рома! Братишка, эй, где твой отряд?
– В смысле?
– В прямом. Где твой отряд и твой вожатый?
– Не знаю, Алик, а что случилось?
– Товарищ воспитатель, у тебя в полном составе пропал отряд. Ночью. Вместе с вожатым, между прочим, а ты спать укладываешься и в ус не дуешь. Подъём! Быстренько. Майкла не буди, пусть спит. У него отряды не пропадали. Сами найдём.
Однако самим найти пропавший отряд на территории лагеря не удалось. Пришлось будить девчат. Представляете, вот пропал один Перчишка – и какой переполох. А тут в лагере исчезает целый отряд. Это даже не ЧП, это техногенная катастрофа.
– Сестрёнки, у нас пропал отряд, вместе со Снегирёвым. Никто не знает, куда они подевались? Может, видели Иннокентия или его ребят после планёрки?
– Я видела, – сказала грустная девушка Ольга. Кстати, грустная она была не именно в эту минуту, а вообще, то есть всегда, так и звали её ребята «грустная девушка Ольга», хотя внешняя грусть не мешала ей быть хорошей вожатой и надёжным человеком. – Я видела, как первый отряд вместе с Кешкой направлялся с фонариками в сторону Королевского пляжа. Я думала, что ты, Алик, в курсе.
– Всё, девочки, отбой. Спасибо, Оленька.
Королевский пляж находился в полутора километрах от лагеря и назывался так за великолепные песчаные берега, где было удобно загорать, и чудесный скалистый мысок, на котором прекрасно ловилась рыба. Именно сюда увёл своих подопечных вожатый первого отряда Иннокентий Снегирёв. Здесь и застал ночных туристов Алик.
– Вечер добрый, хотя, конечно, уже давно ночь. Как костерок? Девочки, не холодно? Кеша, можно тебя на одну минутку?
Кешка виновато поднялся, предчувствуя угрозу. И было чего опасаться. Алик ласково улыбался, что не предвещало ничего хорошего:
– Иннокентий, твою… надеюсь, ты понимаешь, что я завтра же должен выгнать тебя из лагеря к бабушке лешего? И выгоню. Завтра же! Собирай свои манатки, и чтоб духу твоего в лагере не было. Ромка останется и за воспитателя, и за вожатого. Ничего. Справится. Хотя я и ему строгача влеплю. У человека под носом отряд пропадает, а он спит себе спокойненько. А может, он в курсе?
– Алик, братка, Рома здесь ни при чём. Он нормально провёл отбой. Уложил всех спать. Он правда ничего не знал.
– Тем хуже для него и для тебя.
– Понимаешь, я ему как-то намекнул про ночной поход, а он мне, мол, даже не думай.
– И правильно сказал.
– Вот видишь, а если бы я к тебе обратился, ты вообще слушать бы не стал.
– Конечно, не стал бы. Иннокентий, я понимаю: ночь, звёзды, романтика, всё такое. Но есть правила. Есть техника безопасности. Есть… Поход нужно проводить в дневное время. В сопровождении двух взрослых и с медицинским работником, между прочим. А если бы у тебя, не дай бог, кто-нибудь сейчас сломал бы ногу? Чтобы ты делал? Побежал бы с больным на руках в лагерь, а остальных бросил? А пока ты бегаешь в лагерь, остальные на радостях полезли бы купаться? Устроили бы ночной заплыв с нырянием под корягу? Семеро бы нырнули, а вынырнули пятеро? Что ты смеёшься?
– Я не смеюсь, Алик, так вышло.
– Хреново вышло. Ты подвергаешь опасности детей, понимаешь, детей.
– Но ведь они почти уже взрослые.
– Почти? Сам-то ты взрослый, раз позволяешь себе такие выходки?
– Алик, послушай, мне кажется, это важно. Вот мы сделали республику, так?
– Допустим.
– Мы сломали старую, заржавевшую машину, по крайней мере, стараемся её сломать. Так?
– Что-то типа того.
– А от инструкций ни на шаг отойти не можем.
– Кеша, Кеша, лошадей не гони. Почему не можем? Можем, но наша республиканская демократия – это вовсе не анархия. Мы, прежде всего, – одна семья. Понимаешь? Семья. Так, по крайней мере, мы нашу республику задумывали. А что это за семья, где отдельные вожатые или не вожатые делают что-то себе любимым в угоду, тайком от всех остальных? А теперь, скажи-ка мне, борец с инструкциями, что мне, как старшему вожатому, теперь в этой ситуации делать? Завтра про ваш поход узнает весь лагерь, и начнётся бунт. Не усмехайся, дорогой. Малыши из третьего отряда и девчонки из второго повесят нас с тобой на реях. Чем они хуже твоих почти взрослых любимчиков? Они тоже хотят в поход. А девочки-вожатые? Обязательно кто-нибудь скажет, что Кешка – друг Алика, и поэтому президент ему всё разрешает. Так?
– Ну, кто скажет, Алик?
– Так, Иннокентий, так. Конец нашей демократии. Конец нашей республике. Пойдём к ребятам.
Алик и провинившийся Кешка вернулись к костру. Здесь царило гробовое молчание. Слава богу, почти взрослые пионеры всё-таки тоже чувствовали себя виноватыми. Лишь угли в костре потрескивали весело, почти ехидно, мол, доигрались, стервецы, сейчас вам будет взбучка. Республиканцы ждали решения своего президента.
– Вот что, други мои, – почти равнодушно начал Алик. – Надеюсь, вы понимаете, что завтра я с треском выгоню из лагеря вашего вожатого. Молчать! Никаких оправданий я слушать не намерен. Ваш вожатый совершил должностное преступление. Пре-сту-пле-ние. Кто не знает, что это такое? Преступников в нашей республике мы не потерпим.
Алик замолчал. Молчали и пионеры. Даже угли в костре перестали на время стрелять, притихли.
– Но я готов забыть обо всём, что произошло. Готов. Если сейчас, здесь же каждый из вас даст мне самую страшную отрядную клятву, что ни одна душа, никогда, ни завтра, ни этим летом, ни через пять лет не узнает о вашем преступлении. Никогда. Иначе Снегирёв немедленно отправится домой.
Отблески костра задумчиво застыли на лицах притихших ребят. Первым нарушил молчание Перчишка:
– Значит, этого похода не было? Не было этого костра? Не будет никакой ухи? Значит, всё это нам только снится? Какой хороший сон. Даю слово, что никто про этот сон не узнает.
– И я.
– И я.
– И я даю слово.
И фраза эта эхом прокатилась сквозь ночной покой Королевского пляжа. Мистическое ночное действо у костра окончилось. Никто так никогда и не узнал о том, что произошло той ночью. Республиканцы умели держать слово.

7. ЧИСТОТА – ЗАЛОГ ЗДОРОВЬЯ

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День одиннадцатый. Жара невыносимая. Удивительные вещи происходят в нашей республике. Как председатель комитета республиканской безопасности, я отвечаю за порядок и покой во время тихого часа и после отбоя. Позапрошлой ночью к мальчишкам второго отряда – главным нарушителям дисциплины – пришлось применить строгие меры. Самого главного буяна я отправил стоять на полчаса в туалет. Он сначала упирался, бузил, но потом вдруг согласился. Но самое интересное произошло на следующую ночь. Когда я вошёл в палату, где живут эти бездельники, они специально устроили шум, гам и тарарам. Я пригрозил, что отправлю их всех в туалет, тогда они наперебой стали просить, чтобы я их именно туда и отправил. Честное слово. До сих пор не понимаю, что их так туда тянуло. Я нарочно ходил проверять, не сбежали ли по каким-либо своим бузотёрским делам. Так ведь нет, стоят, шельмы. Довольные, аж светятся в темноте от удовольствия. Дела! Будем работать».

В вожатскую палату ворвалась воспитательница третьего отряда красавица Светлана:
– Алик, мне нужно срочно с тобой поговорить. Даже не знаю, как сказать. Словом… Алик, у моих мальчиков вши.
– Что?
– Ну, этот, как его, педикулёз.
– Что такое?! – Алик подскочил, как ужаленный. – Что? Какой-такой пе… Это что, серьёзно?
– Понимаешь, подходит ко мне сейчас мальчик, ну, ты его знаешь, Баклан его зовут.
– Ну-ну, знаю-знаю. Дальше.
– Подходит и говорит: «Света, вы знаете, у меня что-то сильно болит голова». Я посмотрела, а у него в голове насекомые так и кишат, так и кишат. Что делать?
– На голове.
– Что?
– Не в голове, а на голове.
Алик внезапно зачесался. Чесались – и жутко чесались – голова и шея. Странно, как это он раньше этого не замечал?
– Слушай, Светик, такое дело, посмотри и мне голову, что-то зачесалось.
Светлана проверила голову своего старшего вожатого.
– Нет ничего. Чистая голова.
– Светуля, мне кажется, что ты не тщательно посмотрела. Будь добра, посмотри ещё раз. Не хватало мне только педикулёза.
– Алик, да ничего там нет.
– Светлана! Светочка, лучший мой воспитатель, самая красивая девушка нашей республики, ну, проверь ещё раз. Пожалуйста. Видишь, я волшебное слово знаю. Пожалуйста. Ну, что тебе стоит?
Девушка ещё раз самым тщательным образом осмотрела упрямую голову президента. Насекомых не было. Алик собрал срочную планёрку.
– Братишки, у нас ЧП. Мне трудно об этом говорить, но наши дети завшивели. В третьем отряде обнаружен педикулёз.
– Как педикулёз?
– Не может быть!
– Алик, что же делать?
– Вот бездельники, я их в штрафной батальон.
– Тихо, братишки, тихо! Главное – никакой паники. Делаем вид, что ничего не случилось. Сейчас тихо, спокойно расходимся по своим отрядам и ненавязчиво, но самым тщательным образом проверяем головы наших пионеров. По очереди. Сначала воспитатель, затем вожатый. Заодно проверьте и друг у друга. О результатах немедленно докладывать мне. Всё. Действовать решительно, но без паники. Всё, всё. Чего стоим? Живенько по отрядам. Алиска, задержись на минуточку.
Вожатые разбежались по отрядам. Алиска подошла к старшему вожатому.
– Я слушаю, мой президент.
– Алисочка, хорошая моя девочка, тут такое дело, проверь мне голову, пожалуйста.
Через полчаса Алик успел обежать весь лагерь в поисках шампуня и дважды тщательно вымыл голову. К этому времени педагогический отряд в полном составе собрался в здании сената – бывшей пионерской комнате.
– Докладывайте, чего ждёте.
– Всё в порядке, Алик, никаких насекомых у детей не обнаружено. Ни одного случая.
– То есть как? А в третьем отряде?
– И в третьем отряде тоже. Всё чисто.
– Проверяли тщательно?
– Тщательней не бывает.
– А Баклан?
– Знаешь, Алик, у несчастного Баклана мы проверяли голову раз десять. Все. По очереди. Чистая у него головушка.
– Не понял. Испарились, что ли? Так. Все свободны, кроме Светланы и Ольги. Вы обе за мной.
В сопровождении девушек Алик ринулся к палате мальчиков третьего отряда. Вместе они вывели несчастного мальчишку по прозвищу Баклан на солнышко, и Алик собственноручно, волосинка за волосинкой проверил мальчугану голову. Насекомых не было. Алик устало почесал уже меньше зудевший затылок:
– Светлана, через десять минут мне на стол объяснительную записку. Лагерь на целый час был выбит из нормального рабочего ритма. Вот это настоящее ЧП. Всё. Все свободны.
Придя в свою палату, Алик долго сидел, задумавшись. В дверь заглянула Настенька.
– Алик, ну, ты как, всё нормально?
– Нормально, сестрёнка.
– Выглядишь устало.
– Бывает. Слушай, сестрёнка. Хорошо, что ты зашла. У меня к тебе просьбочка. Деликатная. Проверь мне голову для очистки совести. Ладно?

* * *

Перед обедом состоялась ещё одна внеочередная планёрка. Вожатский педотряд собрал Евгений Трофимович:
– Товарищи вожатые, я неоднократно просил, чтобы вы внимательно следили за своими подопечными, особенно в смысле их ночных хождений в туалет. Сегодня мною обнаружены весьма дурно пахнущие следы продуктов пищеварения пионеров, а я надеюсь, что именно пионеров. И отнюдь не в туалетах, а в цветнике и на полянке у дальних домиков. Для тех, кто забыл, напоминаю: послезавтра в лагерь приезжает комиссия Госсанэпиднадзора. Если мы не хотим неприятностей (начальник сделал нажим на слове «мы»), всех этих испражнений сегодня в лагере быть не должно. И впредь. Если замечу что-либо подобное, убирать будете вы. У меня всё.
Начальник лагеря удалился. Планёрку продолжил Алик:
– Что будем делать?
– Как что? У Кешки есть зондеркоманда залётчиков, нарушителей порядка. Пусть они и убирают. Бумажки же убирали, – резонно ответил Майкл.
– Мне кажется, это не одно и то же, бумажки и… это самое, – парировала Настенька.
– Какая разница? Пусть убирают. В конце концов, всё это де… все эти кизячки валяются возле их палат. Мальчишечкам просто лень ночью бегать в сортир.
– А доказательства, что это именно они заминировали территорию, у тебя есть?
– Какие там доказательства. Пусть пашут, чтобы другим неповадно было.
– Я не уверена, что это педагогично.
– А вожатым убирать за своих бездельников педагогично?
– Нет. Но на то мы и вожатые, чтобы найти выход. Ты, например, уверен, что после такой экзекуции эти ребятки не сбегут домой из лагеря? А ты, Алик? Посёлок вон, за забором. Мы каждый день кричим «республика», «демократия», а сами устраиваем нашим детям настоящий концлагерь.
– Так что – ты предлагаешь нам самим убирать чужое добро?
– Не знаю. Пока не знаю.
– Знаешь, Алик, – Майкл не на шутку рассердился, – пусть меня выгонят из лагеря, но лично я убирать чужие кизячки не буду.
Остальные вожатые почему-то тоже не выразили восторга от перспективы личной очистки территории от кизячков. Ситуация казалась тупиковой. Наконец, заговорил Алик:
– Ну, вот что. Слушал я вас долго и внимательно. Сделаем так. Вы, кстати, не забыли, что главный принцип существования нашей республики – это игра? Так давайте превратим эту отвратительную процедуру в игру, в увлекательную игру. Кешка, давай своих залётчиков. Алиска, неси фотоаппарат. Настенька, будешь корреспондентом «Комсомольской правды». Кто у нас сегодня дежурный воспитатель? Ты, Ромка? Живо в радиорубку к микрофону. Майкл, беги к Зине, пусть срочно несёт сюда носилки и лопаты. Скоренько, братишки, скоренько! Сбор перед сенатом через десять минут.
Ровно в назначенное время зондеркоманда штрафников в составе шести человек выстроилась на проспекте Космонавтов. Залётчики обречённо осматривали территорию лагеря, прикидывая, по сколько же бумажек им нужно будет собрать, пока бородатый «Берия» милостиво не отпустит их на обед. Внезапно из репродукторов вырвались позывные республиканского радио, а вслед за этим зазвучал трескучий голос воспитателя первого отряда:
– Внимание, внимание, внимание! Говорит и показывает детская республика «Звёздочка», работают все телевизионные и радиовещательные точки республики. Сегодня впервые в мире состоится событие, участники которого навечно войдут в историю. Им выпала великая честь! Внимание всем! Спешите видеть это историческое событие! У вас ещё есть шанс не опоздать к началу. Спешите все на проспект Космонавтов! Все к зданию сената!
Ошарашенные штрафники непонимающе глядели то на репродуктор, то на Кешку, важно поглаживающего свою бороду, то друг на друга. Вокруг быстро стали собираться любопытные. В сопровождении разодетых в парадную пионерскую форму Светланы и грустной девушки Ольги появились Алик и Зина. Они несли носилки, на которых грудились лопаты. Репродукторы выплеснули на растерянных залётчиков торжественные фанфары, после чего на мгновение воцарилась гробовая тишина, которую нарушил звонкий голосок Алика:
– Дорогие республиканцы! Простите, я волнуюсь. Вам и только вам Родина доверила почётное и важное дело. Сегодня вы будете участвовать в торжественной и печальной церемонии захоронения дорогих вашим и нашим сердцам кизячков, которые валяются в беспорядке на месте их злодейского убиения. Орлы! Соколы! Родина верит вам! Сейчас каждый из вас получит лопату и распишется в приказе министра снабжения республики о готовности жизнь свою положить за это святое дело (Алик прослезился). Вперёд, орлы! Вся республика, затаив дыхание, смотрит на вас!
На ничего ещё не понимающих бедолаг вновь обрушились радиофанфары, густо смешанные с бурными аплодисментами присутствующих. Они по очереди расписались в какой-то бумажке, вложенной в красивую папку с золотым тиснением. Зина вручил каждому лопату, и, в сопровождении огромной толпы зевак, процессия двинулась к месту будущего подвига. И только тут до несчастных штрафников дошло, что им предстоит всего-навсего убирать чужие испражнения. Кое-кто даже собрался было протестовать, но тут на них налетела переодетая до неузнаваемости, с нарисованными усами и густыми бровями Настенька. Она представилась корреспондентом центральной газеты и стала брать интервью у героических участников первой в мире акции похорон кизячков. Вопросы её сопровождались вспышками Алискиного фотоаппарата. И мальчишки загорелись. Им захотелось позировать, захотелось давать интервью. Они весело соскребали, сгребали, сваливали на носилки засохшие и ещё свежие вонючие лепёшки. Нашлось и несколько добровольных помощников из числа любопытствующих зевак. Мишка Латышев, ну, вам о нём рассказывали, чуть не разревелся, когда ему не дали лопату. Кизячки, собранные со всей территории менее чем за четверть часа, были торжественно на носилках отнесены за здание сената, где их и похоронили в наспех вырытой яме. Кешка воткнул в свежий холмик шест, а шутник Майкл прицепил к этому шесту бумажку с надписью: «Спите спокойно, безымянные герои», которую, впрочем, сняли в этот же день по приказу Евгения Трофимовича. В память об этом событии была выпущена стенгазета, своеобразная фотолетопись необычной акции. И вот странное дело, но после этих дурацких похорон ни одного кизячка на территории лагеря до конца смены так больше и не появилось.

* * *

И ещё одно происшествие потрясло республику в этот бешеный день борьбы за чистоту. Воспитатель дежурного отряда Роман потерял одного своего воспитанника. После обеда Ромка пришёл к Алику и равнодушным тоном провозгласил:
– Вот бездельники эти пионеры. И ведь хочется с ними по-хорошему. Так нет же, не получается.
– Это ты к чему?
– Ну, вот хотя бы взять Мухомора. Ещё с утра заступил на охрану границы республики… Я, как положено, прочитал ему приказ, иди, говорю, дружище Мухомор, на ворота, к обеду мы тебя сменим.
– Ну?
– Баранки гну. Четыре раза проверял посты. Ни разу в упор Мухомора не видел.
– А на обед он приходил?
– Нет. Я, честно говоря, думал, что к нему родители приехали из города. Потому и нет его ни на посту, ни на обеде. Но никакие родители из города не приезжали.
– Так! С ума сойду от вас. Рома, братишка, у тебя пропал пионер. Пропал ещё утром. И ты только сейчас мне об этом сообщаешь? Нет. Расстреляйте меня, я не вынесу. Столько ЧП за один день. Хватай Кешку, Майкла, девчонок, прочешите весь лагерь. А я пойду побеседую с мальчишками из твоего отряда, может, его обидел кто, вот он и сбежал из лагеря.
Алик почти бегом понёсся к дальним домикам. Мухомор, о котором идёт речь, был румяным и шустрым мальчиком по имени Серёжа Гудков. Был он большущим выдумщиком. Прозвище своё получил не за то, что не любил мух и прочих комаров, а за неизменную красную с белыми пятнышками панамку, с которой не расставался две смены подряд. Общереспубликанскую известность Мухомор получил за игру в туриста. Однажды к Кешке прибежал мальчик из третьего отряда, вы его уже знаете, Баклан. Кстати, Баклан, как оказалось, это вовсе не прозвище, это фамилия. Именно не Бакланов, а Баклан. Так вот, запыхавшись, он сообщил, что встретил по дороге мальчишку в красной панамке с большим рюкзаком на спине, который направляется к обрыву у берега моря. Иннокентий полетел к дальним домикам с мировым рекордом скорости. Навстречу ему, весело мурлыкая песенку, шагал Мухомор, действительно с огромным рюкзаком за спиной.
– Серёжа, что случилось?
– Ничего не случилось, Кеша.
– А почему ты с рюкзаком?
– Это я просто в туриста играю. Весело.
И вот этот турист пропал, похоже, по-настоящему. На берегу моря, на круче его не было. В палате тоже. Мальчишки его не видели. Лишь кто-то вспомнил, что перед самым обедом на футбольном поле вроде бы как мелькала красная панамка с белыми пятнами. Но поскольку отряд был дежурным, и у каждого были свои обязанности по охране республиканской границы, на панамку Мухомора никто особого внимания не обратил. Алик отправился за лагерь на стадион. У входных лагерных ворот под грибком одиноко сидела Юля Логунова – вице-мэр первого отряда.
– Мухомора не видела? – осведомился Алик.
– Нужен мне ваш Мухомор. Сачок-ударник. Рома его назначил со мной дежурить, а он сюда даже не явился. Говорят, на стадион убежал, в футбол гонять.
Алик вышел за ворота, прошёл вдоль выкрашенного яркой синей краской забора с нарисованными на нём мальчиком и девочкой, отдающими пионерский салют, и свернул к футбольному полю. Ещё издали он увидел красную панамку, под которой угадывалась одинокая фигурка мальчугана, неподвижно сидящего в дальнем конце стадиона.
Алик прибавил шагу.
– Серёжа, что случилось? Ты болен? Тебе плохо?
– Ничего не случилось. Вы напрасно беспокоились. Вот только кушать хочется. Обед уже, наверное, прошёл. Обещали меня сменить, да вот забыли, наверное.
– Ничего не понимаю. Что ты здесь делаешь?
– Я на посту.
– На каком посту?
– Мне Ромка приказал охранять границу.
– Ну?
-–Я и охраняю.
– А почему здесь-то?
– Как почему? Утром я у него спросил, что мне делать. Он сказал, чтобы я шёл на ворота. Вот я и стою на воротах.
– На каких воротах?
– Как на каких? На этих вот. На футбольных.

* * *
И ещё два слова о чистоте. Не знаем, правда, уместно ли здесь об этом. Вы знаете, когда Алик впервые взглянул на Алиску не как на подчинённую ему вожатую, а как на красивую, да что там, очень красивую девушку? Нет? Это произошло на следующий день после приезда педотряда в лагерь. Парни тогда дремали в обед в пионерской комнате и, как положено настоящим мужчинам, трепались о женщинах.
– Похоже, – жаловался друзьям Ромка, – я эту смену проживу холостяком.
– Почему?
– Ну, не за пионерками же мне приударять? А вожатые наши все заняты. Настенька – Кешкина пассия, на Светланку Майкл глаз положил. Про грустную девушку Ольгу я и говорить не хочу. Она своего избранника из армии ждёт не дождётся, потому и грустная такая.
– А Алиска?
– Что Алиска?
– Как тебе Алиска?
– Что-то я тебя, Алик, не пойму. Алиска же по тебе сохнет.
– По мне? Ты это серьёзно?
– Мужики, хе, а он вроде того не замечает.
– Алик, хватит прикалываться. Слепому видно, что у вас любовь.
– Любовь? Да вы что, мужики. Я и не думал даже.
– И дурак, раз не думал. Алиска – она такая.
– Какая такая?
– Как бы это выразить? Чистенькая вся. Надёжная, словом.
И вот от этого «чистенькая» стало Алику тепло и хорошо так, что был бы он котёнком, замурлыкал бы от удовольствия. Чистенькая.
Вечером они сидели с Алиской на качельке. Над лагерем царила вечерняя тишина. Алик что-то спрашивал, она что-то отвечала, он что-то говорил, она слушала.
– Ты откуда?
– Из Ялты.
- Здорово! Я был в Ялте, и не раз. Чудесный город. Вообще чудное место – Южный берег Крыма. Я был там в детстве в лагере. И знаешь, там была девочка, которая мне очень нравилась, её тоже звали Алиской. А может, это была ты?
– Не знаю. Может быть.
– Странно.
– Что странно?
– Всё. Этот лагерь, этот вечер, эти звёзды. Словно бы всё это уже было когда-то. Вот сейчас со стороны набережной заиграет музыка. Духовой оркестр. Они всегда играют там в это время. Пойдут отдыхающие. К пристани подойдёт морской трамвайчик, высыплет горсть припозднившихся пассажиров. На набережной сейчас весело. А как пахнет... Чувствуешь аромат магнолий, акаций, кипарисов? Голова кругом. А в клубе сегодня концерт. «Мираж» приехал. Или «Машина времени».
– Лучше «Аквариум».
– Конечно, «Аквариум», как я мог забыть. Борис Борисович как раз в эту минуту поёт: «Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи.
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь.
И кровь течёт с руки».
Сердце Алика сжалось. Ему показалось, что стихи Гребенщикова и впрямь про него, про мальчика, читающего стихи своей самой лучшей и самой чистенькой на свете девочке.
– Алиса, можно я тебя поцелую?

8. МАЙКЛ

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День двенадцатый. Дождь. Все республиканцы попрятались под крыши и помирают от скуки. Приходится их веселить. Интересную штуку придумал Майкл. Он разнёс по всем отрядам настольные хоккеи и назначил чемпионат республики. Сначала каждый город проводил свои собственные соревнования до выявления чемпиона, а затем чемпионы разыграли звание лучшего из лучших в республике. В играхпринимают участие и вожатые, и даже девочки. Среди вожатых легко победил Алик, очевидно, с такой же лёгкостью он одолеет и чемпионов других городов. Майкл сказал, что победителей принято купать в шампанском, а так как шампанского у нас нет, то мы просто выбросим Алика под торжественные звуки спортивного марша под дождь. А как же! Будем работать».

Погода была изумительной. Алик, Ромка и Майкл взяли лодку и поплыли проверять сети. Сети? А что тут такого? Мы же вам говорили, что Ромка – неисправимый рыбак. Он и поставил сеть два дня назад. Нет, конечно, вожатые не были браконьерами, упаси бог, хотя, если уж совсем честно, лов рыбы сетью здесь был строго воспрещён. Но очень уж хотелось насушить рыбки к закрытию смены, и поэтому два раза в день, утром и вечером, Ромка брал кого-нибудь из ребят и плыл проверять свою сеть. В этот раз ничто не предвещало неприятностей: ни рыбнадзор, ни неожиданный визит начальника лагеря, ни погода. Наоборот. На море был штиль с лёгкой, еле заметной рябинкой. Ребята взяли вёсла и в одних плавках полезли в лодку. На плоском лодочном дне весело грелась, радуясь солнышку, небольшая лягушка, которую друзья не стали прогонять. Пусть себе путешествует, если ей так нравится. Ромка сел за руль, а Алик с Майклом на вёсла. В отличие от Алика, отслужившего три года на флоте, Майкл брал весло в руки первый раз в жизни. Поэтому немного времени, прежде чем отплыть от берега, ушло на его обучение шлюпочным командам, обращению с веслом и взаимодействию с экипажем. Ничего так. Быстро схватывает парень.
Наконец, лодка пустилась в плавание. Чайки кружились над кораблём, задевая крыльями океанскую гладь. Форштевень бодро разрезал изумрудную неприступность солёной воды. Хотя нет, насчёт солёности – это мы переборщили. Море-то было рукотворным, а стало быть, пресным. Ну и что с того? Всё равно здорово плыть на вёслах в такую чудную погоду. Правда, когда впереди показались пенопластовые буйки рыбачьей сети, Ромка обратил внимание, что на небе появились лёгкие облака, которые росли столь стремительно, что пока ребята после двух неудачных из-за неслаженности попыток подвели своё судно к нужному месту, облака эти превратились в тяжёлую чёрную тучу, не предвещающую ничего хорошего. Ромка стал проверять сеть, но не успел он осмотреть и двух метров, как на лодку обрушился град. Нет, не град, а горный ледопад. Ледышки величиной с голубиное яйцо сыпали сплошной стеной, в считанные минуты превратив спины ребят в сплошное окровавленное месиво. Нужно было срочно грести к берегу.
– Табань! Табань! – кричал Ромка, призывая гребцов дать задний ход, чтобы лодка, зацепившаяся за сетку, окончательно в ней не запуталась.
Алик, естественно, активно табанил, а вот Майкл в это время изо всех сил грёб, лишь бы грести.
– Табань, придурок! Мы сейчас прочно сядем!
– Какой кабан? – зло ругался Майкл, работая веслом во всех возможных направлениях.
Приложив нечеловеческие усилия, Алик в одиночку вытянул судно из опасной зоны. Покружив несколько кругов на месте, лодка пошла, наконец, к берегу. Но не успели друзья пройти и двадцати метров, как град прекратился. Мало того, с неба исчезли любые подобия туч. Небосвод, словно умывшийся внезапным ливнем, был чистым-чистым, и солнце сияло так весело, словно издевалось над изрядно побитыми браконьерами. Водная гладь превратилась в настоящее зеркало. Ни одной самой ничтожной рябинки не было на поверхности моря, куда только мог долететь взгляд. Вода была тёплой-претёплой, какой не бывала в самую отчаянную жару. Ничего не напоминало о недавнем капризе природы, кроме, конечно, иссечённых спин да мёртвой лягушки, плававшей на дне лодки кверху брюшком.
Алику вдруг ужасно захотелось искупаться. Так сильно, что, забыв все морские правила, он встал на корму и ласточкой прыгнул в зеркальный кипяток искусственного моря. Проплыв некоторое время под водой, Алик вынырнул в какой-то сладкой неге, отфыркиваясь и мурлыкая от удовольствия. Но тут он заметил, что друзья его пребывают в менее радужном настроении. Мало того, Майкл грозит ему веслом, а Ромка одаривает четырёхкабельтовым браконьерским ругательством. Алик мгновенно вспомнил, что прыгать с лодки категорически запрещено, так как судёнышко имеет все шансы перевернуться.
– Мужики, мужики! Я не прав. Готов нести наказание.
Парни успокоились, Алик аккуратно залез в лодку. Некоторое время друзья сидели молча, но вдруг безудержный взрыв смеха сотряс браконьерское судно, почище, чем недавний прыжок.
– Ха-ха-ха! Табань, табань!
– Го-го-го! Какой, го-го-го, кабан? Го-го-го!!
– А лягушка! Ха-ха-ха!
– А ныряльщик! Хи-хи-хи!
– А круги на одном месте!
– А сетка!
– Ха-ха-ха!
– Хи-хи-хи!
– Го-го-го!!
– Кстати, о сетке, – едва отдышавшись от смеха, сказал Ромка. – Надо бы вернуться. Там рыба была. К вечеру она начнёт гнить.

* * *

После обеда снова пошёл дождь. Затяжной. Вода лилась с небес сплошным потоком, словно небосвод лопнул по швам, и теперь никаким небесным МЧСам не удаётся страшную дыру залатать. Чтобы не умереть со скуки, решено было провести чемпионат республики по настольным играм. Майкл предложил хоккей. Кстати, вы знаете, что такое настольный хоккей? Нет? Конечно, в инструкции к применению написано, что эта игра предназначена… Развивает глазомер… Только, сколько бы ни было написано инструкций, прочитав их, вы ничего не узнаете о настольном хоккее. Прежде всего, это азарт, это тактика, это скорость и бешеные атаки, это умение сбить темп игры, когда противник, увлечённый атакой, уже ощущает над головой лавровый венок чемпиона. Ему нужно, чтобы шайба летала над картонным полем со скоростью сто километров в час, чтобы жалкие подобия сопротивления со стороны, кстати, вы не помните, с кем он играет, словом, со стороны этого были раздавлены, размазаны десятками влетающих в чужие ворота шайб. И вдруг степенное, неспешное ведение шайбы, ювелирные, тонкие передачи. Игроки противника почти спят на льду. Они что – издеваются? Разве можно так играть? Погоди, вот только наши ребята перехватят шайбу, они тебя разденут со всеми твоими пасами и со всей твоей глухой защитой. Но шайба словно привязана к клюшкам игроков противника, и всё чаще они хозяйничают в зоне торопыги. И счёт на табло, увы, не в его пользу. Торопыга сердится, нервничает, психует, срывает верные передачи, снова психует. Так играть нельзя. Это не хоккей, а фигурное катание какое-то. Хорошо, мы тоже будем спать на льду. И в то мгновение, когда отчаявшийся поборник атак переходит к неспешной комбинационной игре, его противник вдруг взрывается шквалом разящих атак. Его игроки преображаются. На поле уже вовсе не плоские металлические болванки с нарисованными красками лицами. Что вы! Это сам Харламов, это гений хоккея Михайлов, это лучший звеньевой Петров. А в воротах? Знаете, кто стоит в воротах? Догадываетесь? Ну, конечно же, Третьяк, кто же ещё? И уже счёт на табло такой, какой может присниться только лучшим баскетболистам «Лос-Анджелес Лейкерс». И уже лавры чемпиона заслуженно благоухают над кудряшками, казалось бы, безнадёжного аутсайдера. Вот что такое тактика. Вот что такое настольный хоккей.
Но в этом чемпионате не было лавров, купания в шампанском, золотых медалей и крупных призовых. Победителя – Алика – под свист, импровизированные фанфары и дружный хохот юных республиканцев весело искупали под дождём, чему он нисколько не обиделся. Выиграл он честно, хотя и не должен был, пожалуй, участвовать в чемпионате. Ведь играл Алик в настольный хоккей так, как играет в шахматы Анатолий Карпов. Честное слово. Не верите? Попробуйте сыграть с ним партию. Не с Карповым, с Аликом, всё сразу и поймёте.
Однако дождь всё не прекращался, и до ужина ещё оставалось время. Чтобы не дать скуке закрепиться в рядах республиканцев, Алиска предложила:
– Слушай, Майкл, сходи в медпункт.
– Зачем?
– Спой Тамаре серенаду.
– А почему я?
– Ну, так, для прикола.
Тамара была лагерной медсестрой, а в республике занимала должность министра здравоохранения. Толстенькая, некрасивая азербайджаночка, она сторонилась вожатых и всегда уходила ночевать в посёлок, благо дом её находился неподалёку от лагеря. Тамара умела сопереживать чужой боли. За это её уважали и дети, и вожатые. К ней и направилась шумная кавалькада республиканцев во главе с исполняющим на гитаре тяжёлую рок-н-ролльную балладу Майклом. Тамара, обеспокоенная появлением такого количества людей, вышла навстречу, хотела что-то спросить, но тут же отскочила в испуге от Майкла, упавшего вдруг перед ней на колено и затянувшего неожиданно тоненьким голоском:
– О Тамара, Тамара! Ясный месяц очей моих!
Я с гитарой и шпагой умоляю у ног твоих.
Я твой раб, о Тамара! Я не вор, не шпион.
Выходи, о Тамара! Выходи на балкон.
Счастливые юные республиканцы до слёз хохотали и от души радовались тому, как удачно их физрук спел свою серенаду, а может, и тому, что впервые видели свою медсестру такой весёлой и смеющейся.

* * *

Майкл был мастером восточных единоборств. Не просто мастером – фанатом. Все знали об этом, и, несмотря на то, что тренировался он всегда один, рано утром, на пустынном берегу моря, местные мальчишки тайком бегали смотреть на эти тренировки и называли Майкла не иначе как «машиной смерти». А уж когда его назначали дежурным министром по республике, посторонние элементы не рисковали посещать лагерь. Чревато! Майкл очень любил тяжёлый рок. Часто брал гитару и играл роковые композиции, виртуозно гоняя натренированные пальцы по понимающему его настроение грифу. При всём при этом Миша Гончаров, как на самом деле звали Майкла, был невероятно добрым парнем. И умным. Зачитывался Достоевским. Любил персики. И всегда, честное слово, был готов незамедлительно прийти на помощь попавшему в беду другу.
Майкл рос без родителей. Так получилось, что сначала отец, а затем и мама Миши завели новые семьи, новых детей и разъехались: он в Москву, а она в северную столицу. Мише не было тогда и десяти лет. Смотреть за мальчиком стала родная бабушка, Мироновна. Да ещё иногда двоюродный дед – генерал, между прочим, в отставке. Вот и получилось, что пробивал себе в жизнь дорогу Майкл сам. В классе его обижали, сами понимаете, когда заступиться за тебя некому, ты невольно становишься объектом насмешек и издевательств. Тогда он занялся боксом, а затем и кунг-фу. И, кстати, достиг в этих видах блестящих результатов.
Мироновна жила бедненько, алименты родители присылали нечасто, поэтому магнитофонов и проигрывателей у него не было. И Миша, накопив денег из тех, что давала бабушка на школьные обеды, купил по дешёвке гитару, хорошую гитару у одного алкаша, некогда славившегося по всему Советскому Союзу, и научился прекрасно играть. Во время призыва в армию Майклу грозил Афганистан. Но в самую последнюю минуту военком, изучая документы призывника, внимательно оглядел его с головы до ног и почти равнодушно осведомился:
– Генерал Гончаров случайно тебе не родственник?
– Дед.
– Ясно.
И Майкл попал служить в караульную роту. После армии он сам, без всякой протекции, поступил в институт и учился, особо не напрягаясь, без троек. С Аликом Майкл познакомился в театральной студии. В тот день до начала занятий оставалось ещё минут десять. Студийцы дурачились, перекидывались шутками. И вот представьте: подходит вдруг к вам высокий, мускулистый парень, до этого скромно сидевший в углу и внимательно изучавший надписи на подоконнике, подходит и без всяких предварительных приветствий заявляет как бы сразу всем, но в упор глядя только на Алика:
– Мужики, я обожаю рок. А вы?
– Смотря какой рок.
– Ладно, забудьте, что я спросил.
Майкл очень стеснялся неудач. Любых. Тут же всем стремился доказать, что это была вовсе не неудача, а досадная случайность. При этом он мог простить кому угодно всё что угодно, кроме предательства. Он никогда не навязывал окружающим свои симпатии и антипатии. Но не согласиться с ним решался далеко не каждый. Ну, вот, к примеру, идёт лагерная дискотека. Ну, там всякие Шатуновы поют, Державины, Суханкины. А Майклу хочется, чтобы прозвучала его любимая композиция. Он идёт в радиорубку, вежливо просит у диск-жокея микрофон и чуть приглушённым голосом объявляет:
– Мужики! Сейчас мы запустим прикольный медляк группы «Металлика». Большая просьба: все, кто мне друг, пусть танцуют.
И хотя танцевать под «хеви-металл» весьма непросто, кому хочется быть не другом самому Майклу? На этот танец сбегался весь лагерь.
В республике Майкл конфликтовал только с начальником лагеря. Дело в том, что по штату должность плаврука должен был одновременно исполнять физрук. Что поделать, лагерь-то небольшой. А море было вырыто таким образом, что глубина в десяти метрах от берега была такой же и через сто метров. Утонуть, конечно, можно, если очень уж далеко заплыл и ногу сводит судорога. Но вожатые своих подопечных никогда далеко от себя не отпускали. Купайтесь, пожалуйста, столько, сколько нужно, но далеко не заплывайте. Всё равно глубже, чем здесь, дна не будет. Поэтому Майкл всегда ругался, когда как всегда внезапно появлявшийся шеф заставлял его устанавливать на положенном расстоянии от берега «конец Александрова», предписанный инструкцией ОСВОД СССР. Конечно, Евгений Трофимович должен был выполнять инструкцию, но, друзья, судите сами, с такой инструкцией купание детей больше походило на барахтанье гусей в деревенской луже. Майкл нарочно, с согласия Алика, не ставил заграждения, предпочитая наблюдать за купанием республиканцев из воды, где он, как тот самый витязь из сказки Пушкина, только что без чешуи, как жар горя, всегда готов был спасти любого чокнутого купальщика, вздумавшего вдруг попытаться утонуть. Напрасно Алик и другие вожатые пытались убедить Евгения Трофимовича отказаться от затеи с ограждением. Начальник лагеря был непреклонен. Каждый раз, едва появляясь в лагере, он шёл на берег и сразу же вызывал к себе Майкла.
– Гончаров! Где «конец Александрова»?
– Где-где? У Александрова.
– Всё шутишь. Даю тебе, шутник, последний шанс. Не будет «конца Александрова», не будет и тебя в лагере.
Начальник невозмутимо удалялся, а Майкл жаловался Алику:
– Достал он меня своим «концом». Дождётся он, будет ему конец, и Александрову будет конец, и концу будет конец. Или я буду не я.
– Успокойся, Майкл. Что ты разошёлся? Сбавь обороты. Он старый, умный еврей. Ему надо без особых забот доработать до хорошей пенсии. Ты ему хоть двести разных, один страшнее другого, концов обещай, он от тебя без одного-единственного, но нужного ему по инструкции «конца Александрова» не отстанет.
– Это точно. Не отстанет.
– И прекрасно. Ты вот что. Ты поставь этот конец, шут с ним.
– Алик…
– Не перебивай. Поставь этот конец, как того требует инструкция. Но не там, где купаются дети, а правее. И дети будут нормально купаться, и инструкция будет соблюдена. Если что, дежурный на воротах сообщит о прибытии шефа, мы парочку детишек в зону конца на пять минут определим. Остальных на берег, загорать. А если Зина шефу что-нибудь успеет настучать, прикинься свечкой. Знать, мол, ничего не знаю, течением «конец» снесло. Давай, действуй.
Детишки Майкла уважали и слегка побаивались. Так продолжалось до того дня, как его назначили дежурным министром. В обязанностях дежурного была и проверка чистоты и порядка в палатах после отбоя. И, кстати, проверка степени вымытости ног юных республиканцев. В тот день ноги у детишек перед сном были вымыты тщательно, и претензий у спортивного министра по этому поводу не было. Лишь в третьем отряде на месте не оказалось самой маленькой девчушки Светланки. Просто она действительно была самая маленькая. Ей не было ещё семи лет, и она задержалась у умывальника. Майкл подождал, и ещё подождал, наконец, когда терпение его готово было переходить к стадии лопанья, девочка заявилась. На ней было огромное махровое полотенце и не по размеру гигантские шлёпанцы.
– Так, я не понял, мадемуазель. Почему так поздно моем ноги? – рявкнул Майкл, стараясь выглядеть как можно более грозным.
– Когда кран освободился, тогда я и стала умываться, – спокойно ответила девочка.
– Разговорчики! Будешь так поздно приходить, я тебя съем.
– А никто тебя и не боится.
– Скажите, пожалуйста! – голос Майкла подобрел. – Маленькая, а такая шустрая. Ладно уж, живи, Светка-пипетка.
– А ты Мишка-коротышка.
Палата так и покатилась со смеху: Майкл был метра на полтора выше девочки.
Так до конца смены они и называли друг друга: Светка-пипетка и Мишка-коротышка.

9. БУНТ

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День четырнадцатый. Ах, как хорошо начинался этот день. За час до подъёма Ромка разбудил всех наших ребят, весь отряд, и мы у дальних домиков переодевались, гримировались, красились. И когда горнист протрубил подъём, и пионеры высыпали с вожатыми на физзарядку, в самый разгар наклонов и приседаний раздался душераздирающий разбойничий свист, и на проспект Космонавтов выскочила шайка страшных пиратов. Они заставили музрука играть «Пятнадцать человек на сундук мертвеца», а Майкла заставили разучивать пиратскую гимнастику. Пираты стянули с флагштока флаг республики и водрузили на его место «Весёлого Роджера». Так хорошо начинался этот день. День Нептуна».

Пираты исполнили свою миссию на отлично. На всех столбах висели листовки: «Вожатых на мыло!», «Президента на рею!», «Повара в бульон». У входа в ресторан «Морской волк», а именно так в республике стала называться лагерная столовая, был вывешен здоровенный плакат: «Да здравствует анархия!» Вот с него-то всё и началось. Завтрак прошёл хорошо. Каждый отряд, прежде чем войти в ресторан, должен был потрафить чем-нибудь пиратам. Ну, там спеть морскую песню, станцевать танец «Яблочко» или какой-нибудь жуткий пиратский пляс. На худой конец можно было просто прокричать «Пятнадцать человек на сундук!» После завтрака пираты, исполнив свои роли, пошли переодеваться. Теперь до обеда по плану педагогического отряда должны были состояться конкурсы, викторины, перетягивание каната и другие морские затеи. Но вместо этого случилось непредвиденное. Выходка пиратов с листовками и анархией так понравилась юным республиканцам, что ни во что другое они уже не хотели играть. Все стали писать и развешивать листовки. Стихийно собирались группы, ходившие по лагерю и скандировавшие: «Долой президента! Долой президента!» Кто-то, может быть, из детей подкинул идейку: «Даёшь президентом Цыгана!» Цыган – это добрая сторожевая собака, которая редко на кого рычала и содержалась в лагере скорее для соблюдения очередной инструкции. Идея была мгновенно подхвачена всей детской половиной республики и одним взрослым, которым, как донесли Алику вожатые, оказался завхоз Зина. Наверное, именно с его подачи у вожатской палаты появился плакат: «Президентские ублюдки, убирайтесь вон! Мы хотим только купаться и танцевать!» Терпение Алика лопнуло вместе со стеклом в сенате, где педагогический отряд «Свежий ветер» собрался на экстренную планёрку. Кстати, камешек, влетевший через разбитое стекло, был отнюдь не маленьким.
– Нужно что-то делать, – плакала и без того грустная девушка Ольга, у которой анархические надписи были сделаны прямо в палате, зубной пастой на полу.
– Что делать, что делать! – ворчал Майкл. – Выйти сейчас, накостылять по шее главным зачинщикам, а Зину покалечить!
– Да, братки, доигрались мы в демократию.
– Ну что за дети? Мы к ним со всей душой, а они – вожатые, убирайтесь.
Алик был растерян. Он ожидал всего. Но такого! Его республика, его детище – всё рухнуло в одночасье. И рухнуло-то с его же подачи. Это же он сам придумал всю эту бодягу с пиратами. Хотелось ведь сделать этот день интересным, запоминающимся.
– Может, попробовать с ними договориться? – неуверенно пробурчал он.
– С кем? С этими анархистами?
– Ну, должен же быть у них комитет или что-то в этом роде. Инициативная группа. Что-то такое.
– Ага. Щас. Ты не видишь, что происходит? – осаживал его Ромка. – Это бунт. Стихийный, но, кстати, умело управляемый бунт.
– И всё-таки я попробую. Кешка, врубай радио. Собирай вече.
Как ни странно, на вече собрались почти все республиканцы, исключая поваров, обиженных погромом, оставленным в столовой после завтрака, а также начальника лагеря, медсестры и нескольких мальчишек из второго отряда, самовольно убежавших купаться. Совершенно непонятным было отсутствие в лагере Евгения Трофимовича. Неужели он ещё ничего не знает? А может, Зина нарочно не сообщил ему о происходящем до определённой поры? Не похоже на Зину.
Алик вышел к республиканцам в морской бескозырке и тельнике, надеясь разрядить обстановку своим флотским авторитетом. Однако его появление было встречено оглушительным свистом, улюлюканьем и скандированием: «Долой! Долой! Долой!»
– Братишки и сестрёнки! – начал было президент, но слова его захлебнулись и утонули в общем почти животном крике: «Долой!!!»
В вожатых вдруг полетели яблоки. Не ожидавший такого поворота событий Майкл рассвирепел, как ягуар.
– Убью, гады! Кто кидает? Вы покойники!
Алик, Ромка и Кешка втроём едва удержали готового кинуться на толпу бунтовщиков физрука.
– Спокойно! Спокойно, братишка! Разве ты не видишь, Зина только этого и ждёт. Успокойся, успокойся, брат. Возьми себя в руки.
В это время над площадью Восстания прокатился новый шквал криков: «Цыгана в президенты!» И тогда Алик собрал всю мощь своего военно-морского голоса и рявкнул: «Молчать!»
На секунду воцарилась тишина. Воспользовавшись этим, Алик скороговоркой продолжил:
– Значит, вам не нравится наша республика? Значит, вы хотите только купаться и дрыгаться на дискотеке? Значит, вы хотите президента-собаку? Цыгана? А может быть, Зину? Так вот вам мой последний указ. Я слагаю с себя полномочия президента, распускаю кабинет министров и сенат, и мы с вожатыми немедленно уезжаем из лагеря. Живите как хотите, а нам здесь больше делать нечего.
Такого поворота событий не ожидал никто, даже Зина, ухмылявшийся словам Алика в задних рядах бунтарей. Вожатский отряд стремительно покинул вече, а следом за вожатыми в воздухе растворилась тень Зины. Алик действовал решительно и всерьёз. Он заставил всех вожатых срочно собрать свои сумки и чемоданы.
– Алик, что ты делаешь? Так нельзя. Мы не можем вот так бросить своих детей, – лепетала Настенька, при этом её хорошенькие глазки округлились от ужаса.
– Алик, послушай, Настенька права, это перебор, – вторил Кешка.
– Братишки! Дорогие мои! Я не знаю, правильно ли я поступаю, можно ли так поступать, но, клянусь вам, другого выхода просто не вижу. Делать что-то надо. Мы не просто студенты, мы вожатые и воспитатели. Мы должны воспитывать. Силой этого делать нельзя ни в коем случае. Тогда как? Они хотят анархии? Хорошо. Пусть будет анархия. Мы дадим им такую возможность. Клин клином вышибают. Посмотрим, надолго ли их хватит. Мы уезжаем из лагеря. Уезжаем по-настоящему. Но только до вечера. Об этом не должна знать ни одна живая душа, кроме нас с вами. Ромка, братишка, у тебя самая трезвая голова сейчас. Я прошу тебя, очень прошу, если хочешь, умоляю, ты должен остаться в лагере. Один. Ну, чего ты заранее испугался. Сиди себе здесь, в пионерской комнате, музычку слушай и так ненавязчиво следи за детьми. Чтобы не было покалеченных или утонувших. Возражения не принимаются. Всё. Всю ответственность я беру на себя.
– Ладно, президент. Тебе виднее. Что касается ответственности, мы вместе эту кашу заварили, вместе нам и расхлёбывать. Я так говорю?
– Всё пять баллов, мужики!
– Ладно, мальчики, будь что будет.
Под свист и улюлюканье всё ещё увлечённых игрой в анархию пионеров педагогический отряд «Свежий ветер» покидал территорию лагеря «Звёздочка». По дороге к автобусной остановке их нагнал «пирожок» начальника. Евгений Трофимович был подчёркнуто спокоен.
– Что случилось, друзья? Какие-то проблемы?
– Всё в порядке, Евгений Трофимович. Так нужно.
– Вы уверены?
– Абсолютно уверены.
– И надолго вы ретируетесь?
– После обеда, как штык, вернее, как семь штыков, будем в лагере.
– Кто-нибудь там остался?
– Конечно. Роман. Ситуация под контролем.
– Под контролем. Эх, дети, дети. Может, мне тоже слегка проконтролировать?
– Лучше не надо, ну, если только совсем чуть-чуть.
– Ну-ну.
Начальник укатил в сторону лагеря. Рейсовый автобус подошёл быстро. Последнее, что донёс ветер до слуха уезжающих вожатых, была зловещая фраза лагерных репродукторов, в которой, сквозь расстояние, угадывался Ромкин голос:
– Говорит радио пионерского лагеря «Звёздочка». Ну, что, дети мои, демократия закончилась. Начинается диктатура. Всем отрядам начать подготовку к смотру песни и строя. Подготовить форму, выгладить галстуки. У микрофона Мао Цзэдун.
На районной автостанции опальные вожатые сдали свои сумки и чемоданы в камеру хранения и отправились на прогулку по посёлку. Они посетили детское кафе «Гномик», купили мороженого и лимонада. Правда, из этой кафешки Алику пришлось уводить друзей раньше, чем планировалось. Дело в том, что, съев ложку мороженого, совсем уж грустная девушка Ольга просто расплакалась.
– Мы здесь сладкое жрём. Мороженое, воду, конфеты. А они там, может быть, с яблони упали и ноги переломали. А кто-то наверняка утонул в море.
– Так уж и наверняка.
– Ах, Алик, какой ты жестокий.
– Ребята, может, вернёмся? – дрожащим от слёз голоском спросила Настенька.
– Так, так! Всё! Всё-о-о! Осталось только мне расплакаться и броситься назад в лагерь с криком: «Простите меня, подлого!» Если мы сейчас вернёмся – это конец. Республику нужно будет закрывать. Возвращаться к старому. А вы знаете, сколько человек, в том числе и из, так сказать, наделённых властью, ждут, что наш эксперимент провалится? Вы не задумывались над этим? Ради чего мы столько сил отдали, столько нервов загубили? Ради чего? И потом: эйфория пройдёт. Послезавтра от нас сбежит половина детей, если мы сейчас отменим республику. Они нам верят. Они верят, что мы всё делаем всерьёз. Хорошо. Не хотите мороженого – не надо. Пойдём просто гулять.
– Ну, Алечка, миленький, ну, давай хоть не до вечера, давай хотя бы до обеда. Как они там без нас кушать будут? – это Алиска, подойдя сзади, обняла президента за плечи.
– Всё! Я сказал. Пошли отсюда. Кто не согласен, разрешаю на меня жаловаться, но не сегодня. Завтра. Всё.
Вожатые погуляли в парке. Зашли в музыкальную школу, где работал их лагерный музрук и одновременно министр культуры республики Николай Иванович Тружеников, наперебой рассказали ему всё. Николай Иванович, человек опытный, бывший артековский вожатый, выслушал их внимательно, лишь изредка покачивая головой, и затем, немного подумав, сказал:
– Отчаянные вы ребята. Не знаю, смог бы я вот так же поступить. А вообще, молодцы. Клин клином, говоришь, вышибают? Ну-ну. Только не переборщите. К полднику обязательно возвращайтесь в лагерь.
Ободрённые вожатые зашли в местный пивбар, где знакомая Алику по прошлому году бывшая лагерная повариха угостила всех пивом, по кружечке. Затем в привокзальном видеосалоне они смотрели мультики про Тома и Джерри. И только после этого Алик не выдержал.
– Всё. Хватит! Пора в лагерь!
Девочки закричали: «Ура!»

* * *

У лагерных ворот вожатых встречала толпа республиканцев. С воплями и криками они бросались на шеи своим воспитателям, вожатым и министру. В лагере царило всеобщее ликование. Кое-кто из детишек даже плакал от счастья. Малыши, конечно. Когда первая волна радости улеглась, Алик приказал собрать отрядные сборы. Он лично побывал на каждом сборе и побеседовал с республиканцами. Оказалось, что никто и не думал устраивать анархию, что это была простая игра. Ну, пошутили – и всё. Весело же было. Никто и не предполагал, что вожатые так обидятся. С ними, с вожатыми, дети не хотят расставаться никогда и ни за что. И другого президента, кроме Алика, им и даром, и за миллион не надо. Воду мутил завхоз, которого мальчишки из первого отряда теперь грозятся отлупить.
Алик собрал вече.
– Друзья, – сказал он тихо, – я всегда был с вами откровенен. Кто помнит меня по прошлому году, пусть подтвердит, что Алик всегда со всеми поступает только по справедливости. Ведь так? Может, я кого-то обидел? Может, был с кем-то несправедлив? Может, кого-то по его просьбе не отпустил домой на выходные, на свой, между прочим, страх и риск? Может, урезал время для дискотек, которые, как известно, в нашей республике заканчиваются в одиннадцать вечера, на час позже, чем во всех других лагерях? Может, запрещаю купаться вволю и заставляю вас бултыхаться в луже, ограждённой «концом Александрова»? Может, в лагерь мало привозят мороженого? Так почему же вы отплатили нам сегодня такой чёрной неблагодарностью?
– Алик, прости нас!
– Алик, мы не хотели!
– Это была глупая шутка!
– Мы не знали, что так получится.
– Вожатые, простите нас!
Алик выдержал паузу.
– Надавать бы вам всем по попе. А, Кешка, как думаешь?
– И впрямь надавать бы!
– Надавать, Алик! Ура! Надавать!
– Ладно уж. Живите. Сегодня у нас с утра был день Нептуна? Положено купаться. Но многие из вас сегодня уже накупались на месяц вперёд. Так? Не слышу!
– Так, Алик, так.
– Так… – передразнил президент. – Беда мне с вами. И вообще я не понимаю, чего мы здесь стоим? Айда купаться!

* * *
Во время купания Мухомор на радостях что есть силы огрел Майкла древком пиратского «Весёлого Роджера» по голове. Майкл, сосчитав все звёзды, внезапно украсившие солнечный небосвод, поймал Мухомора за ногу и понёс дрыгающегося и брыкающегося «туриста» к его отрядному вожатому.
– Иннокентий, твой ребёнок собирался лишить меня молодой, цветущей жизни.
– Пустите меня, никого я не хотел убивать и лишать. Это случайно получилось. Я просто поскользнулся.
– Иннокентий, тебе не кажется, что слишком уж много случайностей допускают сегодня твои орлы?
– Да, что-то многовато.
– Мне жалко убивать этого шкета, и я решил, что лучше убью тебя, как главного виновника всех сегодняшних неприятностей. Так, мне кажется, будет справедливо.
И Майкл с размаху надел Кешке на голову картонный флаг, предварительно отпустив Мухомора, который на четвереньках ретировался. Инцидент был исчерпан.
В это время со стороны пляжа раздался многоголосый, звонкий детский смех. Майкл и Кешка поспешили туда. Оказывается, это давал представление толстенький мальчик из первого отряда Саша Холодов по прозвищу Весельчак У. Это прозвище он придумал себе сам. Ещё в день заезда, знакомясь с новыми товарищами и вожатыми, он серьёзно попросил:
– Не зовите меня Сашей. Зовите лучше Весельчак У, как в кино.
– Ну, уж если ты весельчак, то должен быть и Крыс.
– Есть такой, есть! – обрадовался Весельчак. – Он позже приедет. Это мой друг. Худющий и длинный. Настоящий Крыс. Зовут Женька, но можно называть Крысом, он не обидится.
Саша Холодов действительно оказался весельчаком. По ночам он устраивал в своей палате настоящий театр теней при помощи карманного фонарика и своих рук. Посмотреть этот спектакль приходили и Алик, и даже девочки-вожатые. Среди персонажей его театра были колхозный сторож, у которого украли свиней; орёл, спасающийся от охотников-мазил; завсегдатай медвытрезвителя, за версту чующий, где гонят самогон; интеллигент, зашедший постричься в дорогой салон красоты. Представления заканчивались далеко за полночь, потому что мальчишки всё время просили повторить полюбившиеся номера на бис. И вот теперь Весельчак устраивал спектакль на воде в честь праздника Нептуна: то изображал пузатого дельфина, прыгающего по волнам, то кита, выпускающего фонтан, то подводную лодку с перископом. То просто разбегался и падал в воду плашмя, растопырив руки и ноги, со страшным грохотом и огромным фонтаном брызг.
А потом на лодке приплыл Нептун, в котором почти нельзя было угадать грустную девушку Ольгу, появились морские чудища и русалки. Персонал лагеря, вожатых и даже как всегда невесть откуда появившегося начальника искупали по традиции. А Алик, уже забывший тревоги уходящего дня, лично по очереди вытащил из вожатской палаты сопротивлявшихся Настеньку и Алиску и от души выкупал их в море, прямо в одежде, вызвав прилив нежности у одной из девушек и волну ревности у одного из парней. Из-за этого, между прочим, на следующий день в республике состоялась кровавая дуэль.

10. НАСТЕНЬКА

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День пятнадцатый. Жара невыносимая. Нет, конечно, Алик – мой друг. Я люблю и уважаю его, но то, что он сделал вчера с Настенькой, не может быть прощено. В конце концов, это должен был сделать я, в смысле искупать Настеньку. Дуэль и только дуэль спасёт мою уязвлённую честь. Алик великолепно фехтует. Здесь у меня шансов нет. У него какой-то даже разряд. Поэтому я выбрал пистолеты. Стреляться будем по ирландским правилам, как у Майн Рида. Шесть патронов. До смерти одного из противников или до тех пор, пока кто-нибудь не попросит пощады. Завещание написано. Пойду прощусь с Настенькой. Всё. Будь что будет».

По счёту «три» Алик нырнул в раскрытое окно сената. Именно нырнул, потому что здание пионерской комнаты построено было по полуподвальному типу. Пол располагался значительно ниже уровня земли, на которой стоит это здание. Алик просто сделал три огромных прыжка со своей стороны сената, то есть со стороны, отведённой ему для исходной позиции, и, не раздумывая, бросился головой вперёд в раскрытое окно пионерской комнаты. Теперь судьба дуэли была фактически решена. Если Кешка попробует ворваться сюда через дверь, он непременно получит пулю. А бежать вокруг сената, чтобы, как Алик, проникнуть в пионерскую комнату через окно, Кешка не будет. Слишком много времени на это уйдёт, да и рискованно. Так думал Алик, когда головой вперёд летел в комнату, ставшую по условиям дуэли местом их кровавого поединка с оскорблённым Иннокентием. Что произошло дальше, президент не понял и не мог понять ещё минут пять. Едва коснувшись руками ковра пионерской комнаты и сделав кувырок, он ощутил прикосновение к голове металла и услышал оглушительный выстрел. От неожиданности Алик отлетел к стене, где его тут же снова настиг торжествующий Кешка, разрядивший оставшиеся патроны в грудь сопернику.
– Как это? – только и успел спросить умирающий президент, упал на ковёр и затих. Так требовали условия дуэли. В комнату вошли Майкл и воспитательница третьего отряда Светлана, выполнявшие миссию секундантов.
– Всё по правилам, – покачал головой Майкл, констатировав смерть дуэлянта.
– И у нас нет претензий, – хитро улыбаясь, сладким голоском пропела красавица Светлана.
– Дуэль окончена! – торжественно провозгласила вице-мэр первого отряда Юля Логунова, которая играла роль распорядителя поединка. – Алик мёртв.
Только после этого несчастному президенту разрешили встать. Толпа любопытных республиканцев, кто с ликованием, а кто и с грустью встречали в дверях сената победителя и побеждённого. К Алику подбежала Алиска. В её глазах блестели настоящие слёзки. Алик смог лишь виновато развести руками и сипло пробурчать некую банальную фразу:
– Разбег. Мгновенье. Я лечу в окно.
Но пуля в грудь мне, вот и всё кино…
А к Кешке в это время подошла Настенька. Она почему-то не смотрела ему в глаза, словно решаясь на что-то важное. Кешка ждал, затаив дыхание, ведь всё это, эта дуэль, эта победа, этот подвиг, в конце концов, были ради неё. Может, теперь-то она оценит своего рыцаря по достоинству. Наконец, Настенька подняла голову:
– Значит, ты победил? И ты боролся за мою честь? И всё было по правилам? Молодец. Спасибо. Только знаешь, Кеша, я ведь всё видела. Видела, как ты вбежал в пионерскую комнату ещё тогда, когда распорядитель только собиралась начинать преддуэльный отсчёт. У тебя была хорошая позиция. За сенатом не видно, как человек с твоей стороны проникает внутрь. А я видела, потому что болела за тебя. Поздравляю с победой. А вот и награда.
И тут Настенька залепила оторопевшему Кешке звонкую пощёчину, приведя в шок всех, кто это видел. Затем она подошла к Алику и, сказав Алиске: «Прости», – поцеловала его в щёку. Алик вымолвил только одно слово:
– Дела!

* * *

После этого случая отношения Настеньки и Кешки сильно испортились. Она словно вообще не замечала присутствие Иннокентия. Понимая, что подобные взаимоотношения вожатых вредят общему делу, учитывая также, что он и сам в некотором роде был виновником происшествия, Алик решил во что бы то ни стало их помирить. Удобный случай не заставил себя долго ждать. В райкоме партии как раз состоялось плановое совещание по проблемам организации летнего отдыха школьников на базе школьных площадок и, естественно, районного пионерского лагеря «Звёздочка». На этом совещании были запланированы отчёты начальника и старшего вожатого лагеря. Но Алик упросил Евгения Трофимовича взять с ними двух отрядных вожатых, чтобы порадовать членов бюро райкома каким-нибудь добрым вожатским номером. Специально для этого отрепетировали гимн педагогического отряда, естественно, собственного сочинения. Шеф хитро улыбнулся, но всё-таки согласился. Перестройка, новые веяния. Кто знает, может, в райкоме как раз и нужны такие вот молодые, задорные, естественно, в свете решений руководства партии.
Ехать предстояло в лагерном «пирожке». Евгений Трофимович и водитель сидели, как и полагается, впереди, в кабине, а Алику с вожатыми пришлось довольствоваться кузовом, где было непередаваемо душно и жарко. Однажды в этом кузове Евгений Трофимович перевёз сразу четверых вожатых и пятерых пионеров. Честное слово! Хоть в книгу рекордов обращайся. А когда бедолагам дышать стало совсем невыносимо, и даже вожатые готовы были запаниковать, ситуацию разрядил мальчик из второго отряда Артур Папазов, носивший, кстати, титул «наимудрейшего» за победу в общереспубликанском конкурсе эрудитов. Он ехидно изрёк:
– Что, задыхаетесь? А вы делайте, как я. Мне хватает воздуха.
– А как ты делаешь, Артурчик? – спросила Алиска.
– Я нахожу дырочку, засовываю туда нос, подышу-подышу чуть-чуть – и порядок.
Это выражение «наимудрейшего» было затем занесено в «Золотой фонд» республиканской мудрости, как, кстати, и другое изречение Артура, относящееся к красавице Светланке: «И чего вы все так ею восхищаетесь, у неё же ноги ниже колен».
Как бы то ни было, но тогда, после слов Папазова о дырочке в кузове и возможности засовывания в неё человеческого носа, вожатые насмеялись вволю, и дышать им от этого стало намного легче. Иное дело сейчас, когда в закрытом кузове «пирожка» только трое пассажиров, из которых двое в упор не замечают друг друга. Простор. Дыши – не хочу.
Бюро прошло быстро. Номер вожатых и отчёт Алика были приняты одобрительно, можно было ехать в лагерь. На обратном пути начальнику понадобилось заехать по своим делам на овощебазу, находившуюся на значительном расстоянии и от лагеря, и от райцентра. Ребята долго тряслись в тёмном и душном кузове «пирожка», закрытого снаружи. Наконец, машина остановилась. Слышно было, как хлопнула дверь кабины. Затем наступила тишина. Прошло минут пять. Атмосфера в кузове накалилась. Жара, как писал в своих дневниках Кешка, была, без преувеличения, невыносимой. А духота! Когда машина двигалась, ещё можно было дышать, но теперь друзья испытали на себе, что такое настоящее пекло. Ещё через десять минут, мокрые, словно их всех бросили в кипящее озеро, они стали задыхаться.
– Да что он там, картошку разгружать остался? – ворчал Алик. – Давно уже пора назад вернуться.
Настенька и Кешка отмалчивались, очевидно, упрямство, ну, из-за той ссоры с дурацкой дуэлью, помните, пока ещё брало верх над жарой и удушьем. Наконец, снова хлопнула дверь кабины.
– Ну, надо же, какой Евгений Трофимович метеор. Успел сделать все дела за считанные секунды и даже сохранил жизни своим вожатым.
– Наконец-то поедем, – пролепетала как бы самой себе Настенька.
Однако мотор и не думал заводиться. Алик вышел из себя. Он стал колотить в стенку кузова, примыкавшую к кабине.
– Эй, вы что там, сварились, что ли? Откройте нас! Дайте воздухом подышать! Эй, проснитесь! Нельзя так издеваться над людьми! Эй!
Ответом была тишина. Сквозь узенькую щёлочку в закрытых снаружи дверях «пирожка» виднелось только бескрайнее колхозное поле.
– Или они там в кабине действительно сварились, или их обоих попросту нет. Слушайте, братишки, ещё пять минут такого пекла, и сваримся мы. Надо что-то делать.
Алик давно снял с себя футболку и сидел в кабине по пояс голый. Кешка сначала тоже хотел последовать его примеру, но, глядя на Настеньку, которая по понятным причинам не могла снять платье, обречённо напялил на себя рубашку.
– Да ладно тебе, Кешка, – сказала вдруг Настенька. – Раздевайся уж. Я не обижусь.
– Ни за что. Мне вовсе и не жарко, – обрадованно ответил Иннокентий.
– Нужно как-то открыть этот ящик, а то нам всем совсем скоро станет очень уж не жарко, – пробурчал Алик и поковырял щёлочку между дверцами ключом от пионерской комнаты, который всегда носил с собой.
– Слушай, – обратился он к Кешке, – если расшатать двери и одновременно нажать на собачку, можно будет открыть одну створку.
Так они и сделали. После нескольких неудачных попыток дверь всё-таки поддалась, и фонтан ослепительно ярких солнечных лучей со всего маху обрушился на полуживых друзей. Они выползли наружу, жадно хватая сухими ртами обжигающий, раскалённый воздух. Вокруг них не было ни одной живой души. Даже собак, обычно охраняющих подобные овощехранилища и базы. В кабине «пирожка» также никого не было. Казалось, что время кончилось, пришёл конец света.
– Бермудский треугольник какой-то, – удивлённо озирая окрестности, произнесла Настенька.
– Какой там треугольник, обыкновенный советский колхоз, – отозвался Алик. – Иннокентий, айда искать людей.
Они пошли к складским помещениям и там довольно быстро нашли Евгения Трофимовича, лениво беседовавшего с двумя женщинами. Увидев красных, еле плетущихся вожатых, он крайне удивился.
– Как, разве вас не отвезли в лагерь?
– Почему-то не отвезли.
– И где же вы всё это время находились?
Узнав о том, что происходило с вожатыми последние сорок минут, старый добрый еврей Евгений Трофимович Кац пришёл в ужас. Он сам сел за руль «пирожка», посадив Настеньку в кабину, и, обещав строго наказать нерадивого водителя, отвёз ребят в лагерь. А к вечеру, через этого самого водителя, долго извинявшегося перед друзьями, передал вожатскому отряду огромный полиэтиленовый пакет, килограммов до двадцати пяти, доверху наполненный сливочным пломбиром. После планёрки для педотряда был устроен пир. Начальник лагеря был прощён, а Кешка с Настенькой, к общей радости, снова стали друзьями.

* * *

В лагере Настеньку называли «куколкой». Нельзя сказать, что была она писаной красавицей, но черты лица, телосложение действительно придавали ей сходство с великолепно изготовленной куклой, которые обычно выставляются в витринах магазинов игрушек на самом видном и почётном месте, поражая посетителей красотой и надписью на ценнике. Что касается цены, то в случае с Настенькой всё было просто. Цену себе она не набивала. Была такая, какая есть. Добрая, скромная, жалостливая, надёжная. Впрочем, все и относились к ней соответственно, как к куколке. Осторожно и даже нежно, словно боялись каким-либо неосторожным поступком или словом повредить это отнюдь не кукольное великолепие. Даже голосок у Настеньки был настолько звонкий и ласковый, что многие республиканцы нарочно ловили момент, чтобы услышать удивительный смех вожатой второго отряда, подобный звону тонкого колокольчика и журчанию горного ручейка. А во время вожатских концертов все, буквально все, словно сговорившись, умолкали, когда Настенька без микрофона объявляла:
– Ну, что? Надеюсь, вы не разочарованы? Вас приветствует республиканская группа «Свежий ветер».
И эхо её слов обдувало присутствующих настоящим свежим и добрым ветром. Неисправимая битломанка, она наделяла мальчишек в лагере именами ливерпульских музыкантов, и те нисколько не обижались. Потому что на Настеньку вообще невозможно было обижаться. Она являлась своеобразным символом добра и чистоты детской республики, её талисманом, если хотите. И уже много, много лет спустя, когда Анастасия Волошина стала регентом православного церковного хора, никто из её друзей, уж как бы ни сложились их судьбы, не удивился, не осудил и не оспорил избранного Настенькой непростого духовного пути. Словно каждый из них в глубине сердца знал, верил, что где-то в мире есть теперь у него свой надёжный молитвенный заступник. Не кукольный. Настоящий. Храни Бог тебя, Настенька.

11. РОМКА

Из дневника Иннокентия Снегирёва:

«День семнадцатый. Жара невыносимая. Сегодня к Алиске приехали мама и сестра. Алик, как всегда, придумал розыгрыш, хотя, на мой взгляд, весьма дурацкий. Чтобы попасть на пир, приготовленный для Алиски, он нарядился женихом, а меня с Ромкой нарядил сватами. Хотя больше всего мы походили на клоунов. Постучав в женскую половину вожатской палаты, вся наша процессия в картузах, кепках козырьком наоборот, с вениками вместо цветов, ввалилась свататься. «Привет всем добрым людям», – сказал Ромка. Потом он немного подумал, очевидно, вспоминая, что следует говорить ещё в таких случаях, и добавил: «Значит так, у вас товар, а у нас… это… забыл… а, вспомнил, а у нас тара!» На этом сватовство закончилось. Но арбузом нас всё-таки накормили. Да. Будем работать».

Воспитательница третьего отряда Светланка была в гневе. Сегодня во время обеда Ромка за уши вытащил из-за стола двух её пионеров: Баклана и рыжего Женьку. За то, что они делали из хлеба шарики, кидались ими и распихивали их по карманам. Ромка не был в этот день дежурным воспитателем, но такое отношение к хлебу не могло оставить его равнодушным, и он лишил озорников обеда. Узнав об этом, Светланка прибежала жаловаться к Алику.
– Что он о себе возомнил? Он кто? Секретарь обкома комсомола? Генерал? Ты вообще замечал, как он себя ведёт? Индюк надутый. Строит из себя неизвестно что. Хромоножка несчастный. Жалко, что потерял свою палку, я бы этой палкой ему вторую ногу сломала.
– Света! Света, опомнись! Ты что говоришь? Эх, Светочка, если бы ты только знала, что ему пришлось пережить и каково ему теперь без этой своей палки.
– Мне-то какое до этого дело? Будь ты трижды инвалид, надо прежде всего быть человеком.
Сказать по правде, в чём-то Светланка была права. Характер у Ромки был тот ещё. Палец в рот класть не стоит: оттяпает по локоть. Многие недолюбливали парня, но никто так хорошо не знал Ромку, как Алик.
– А как бы ты повела себя на его месте? Не дай бог, конечно. Ведь при всём при том он не озлобился, не спился. Как думаешь, каково это – в двадцать четыре года быть калекой, инвалидом?
– Ну, не знаю. Разговаривать с ним невозможно.
– А ты пробовала?
– Пробовала. Бесполезно. Он точно Мао Цзэдун какой-то.
– Перестань, Света. Ладно, слушай, только обещай, что этот разговор останется между нами.
– Обещаю. Ты же меня знаешь.
– Ой, знаю, девонька, знаю. Словом, ситуация такая: ногу он покалечил в армии. Зимой, на учениях. Он в войсках ПВО служил. Готовил с отделением ракету к пуску. Скользко. Зима. Как уж так получилось, но упал он с пусковой установки. Да так упал, что нога пополам согнулась. Почти год по госпиталям. Кости неправильно срослись. Пришлось ломать, вправлять заново. Потом врачебная комиссия признала его негодным к строевой. Отправили домой. Ходить мог только с костылями. А ведь совсем ещё мальчишка. И умница большой. В армию, между прочим, сам напросился. Мог бы поступить в институт и получить отсрочку. Не захотел. Отслужу, мол, настоящим мужчиной стану, тогда, мол, и об учёбе подумать можно будет. Была у него до армии девушка. История, конечно, банальная, но как только зазнобушка Ромкина увидела костыли, так любовь мигом куда-то испарилась. Это среди вашего брата не такая уж редкость. Ольга, пожалуй, исключение. Ждёт своего солдата, ни на кого другого и смотреть не желает. А эта – извини, мол, Ромочка, любовь любовью, а жить с инвалидом мне интереса нет. Ну и что? Другой бы, говорю тебе, опустился бы, только не Ромка. Достал какие-то книжки, стал специальной гимнастикой заниматься, ногу разрабатывать. И, представь себе, через год уже ходил без костыля, но с палочкой. Разработал ногу и летом подал документы в наш институт. Хромал, конечно, сильно, но, сжав зубы, терпел. Умница. Да к тому же эрудит, поэт. Читала его стихи? Все мы пишем понемногу, но куда нам до Ромки. Он Поэтище! В институт поступил легко, хотя и ляпнул для чего-то на экзамене, что Наташа Ростова изменила Андрею с поручиком Ржевским. Такой уж характер, что поделаешь. Так вот, поступил, учился, а в первую же зиму снова трагедия. Переходил улицу, никого не трогал. Как положено шёл, через переход, на зелёный свет. Тут из-за поворота неожиданно выскочила иномарка и, не снижая скорости, на него. Он оступился, палка в сторону, нога в другую. В том же самом месте, опять пополам. Снова больница. Операции. Год на растяжках. На курсе он дружил с девочкой. Смешная такая, Нонка, может, помнишь? Он ей стихи писал, сонеты. И, представь себе, после этой аварии стала она за ним ухаживать, сиделкой сделалась. А он после второй своей поломки капризным сделался до неприличия: и подушка не так лежит, и суп пересолен, и из закрытой форточки всё время дует. Наверное, хотел, чтобы она его нытья не выдержала и сбежала, как та, первая. А Нонка ничего. Терпит. Он ей тогда прямо сказал: «Знаешь, подруга, уходи-ка ты отсюда. Не нужна ты мне, калеке». Не ушла. Тоже с характером девочка оказалась. А он, если честно, и сам уже не верил, что встанет, вспоминая, каких трудов ему стоило сделать это в первый раз. Тогда Нонка через друзей Ромкиных, через родителей узнала, какой он гимнастикой занимался, нашла эти книги, заставила его вновь разработать несчастную ногу. Он кричал от боли. Сознание терял. Но постепенно дело с мёртвой точки сдвинулось. Костыли. Палочка. Десять шагов в день, двадцать, пятьдесят. Да. И вот, наконец, выписка. Приехал домой. Ну, думает, если бы не Нонка его, никогда не смог бы ходить, да что там ходить, жить не смог бы. И лучшей жены ему теперь никогда и нигде не найти. Вернулся в институт, встречает её, а она ему: так, мол, и так, дорогой мой Рома, я замуж выхожу. Люблю его до безумия и всё такое. Он чуть в петлю не полез. Запил сильно. А потом, откуда только силы взялись, плюнул на всё, взвалил на себя кучу общественных нагрузок, ушёл в дела, в учёбу, поступил в школу вожатых. Кстати, он единственный из нашего педагогического отряда имеет диплом вожатого. Словом, выкарабкался. Вот только веру в людей потерял, особенно в женский пол. Сама понимаешь, есть отчего. В театральной студии сейчас учится при нашем институте, там мы с ним и познакомились. Он очень хороший парень, Света. Сильный, надёжный. Надо только уметь разглядеть это хорошее за его защитным панцирем. Вот так.
– Алик, извини, братик, я же не знала ничего.
– Так, девушка, что-то мы с тобой разговорились. Что у тебя сейчас по плану? Быстро к своему отряду! Битый час пионеры без воспитателя! А насчёт сегодняшнего недоразумения не переживай, я поговорю с Романом. Может, и накажу, чтобы не распускал руки. Ну, всё, беги.

* * *

Нельзя сказать, что у самого Алика отношения с Ромкой всегда были безоблачными. Однажды, сославшись на плохое самочувствие, Ромка не пришёл на вечернюю планёрку. Ничего не подозревая, Алик, как всегда, обсуждал с вожатыми прошедший день, как вдруг в пионерскую комнату постучал Зина.
– Алик, я очень извиняюсь, можно тебя на минуточку?
– Да, я слушаю.
– Мне, конечно, всё равно, это, конечно, не моё дело, но девочки из первого отряда сейчас на пляже. Устраивают ночное купание.
– Понял тебя, Юра, спасибо за информацию. Хе. Всё-то ты замечаешь. Ладно, я сам разберусь. Шефу можешь не сообщать.
Алик, не распуская вожатых, попросил немного подождать и стремглав бросился на пляж. Метров за двадцать он перестал бежать и кошкой прокрался к берегу. В море действительно кто-то купался. Слышался смех, визг и плеск воды. Однако, как ни старался Алик быть невидимкой, его заметили. Кто-то явно стоял, как это говорится, на шухере. Раздались приглушённые голоса:
– Кто-то идёт.
– Ромка, это Алик, что делать?
– Девчата, живо на берег, прячьтесь в кустах. Я его отвлеку.
Алик шёл теперь, не таясь. На берегу не было никого, только в ночной глади моря барахтался воспитатель первого отряда.
– Как здоровье, Роман? – равнодушным тоном осведомился Алик.
– А, Алик, это ты? Знаешь, решил вот пару раз окунуться для бодрости. Говорят, при головной боли это хорошо помогает.
– Что ты говоришь? А я и не знал. Вроде бы на флоте служил, а не знал. А девочки от чего помогают? От брехни?
– Какие девочки?
– Обыкновенные. Из твоего отряда, между прочим, которые в кустах сидят. Так, быстренько выходим. Я сказал, быстренько. Ага, знакомые всё лица: Логунова, Кудирова, Кильдюшова… Что же это за болезнь такая, Рома, ты мне скажи по секрету.
– Ладно, Алик, чего там. Понимаешь, я им это купание обещал. Помнишь, после дня бантиков мы лучше всех убрали территорию. Прости, Алик, мы быстро. Окунёмся пару раз – и в лагерь.
– Господи боже мой! Что же мне с вами делать прикажете? Один детей по ночам в походы водит, другой купания устраивает. Да ещё и врёт. Здоровье у него плохое. От кого, от кого, а от тебя, Роман, я этого не ожидал. Живо в лагерь. Зина вас видел. Завтра же шефу всё будет доложено.
Алик развернулся и пошёл в лагерь. Он продолжил планёрку, ничего не сказав о происшедшем остальным вожатым. Вскоре в пионерскую комнату постучался Ромка. Не глядя ни на кого, он прошёл на своё место. Алик сделал вид, что не заметил приход воспитателя. После планёрки Ромка отозвал президента:
– Братишка, мне надо с тобой поговорить.
– Ты о чём, Роман? Уже поздно. Я, честно говоря, с ног валюсь. Пошли спать.
Алик дулся на Ромку целых два дня. И всё это время Роман пытался объясниться с Аликом, извиниться, но тот неизменно под разными предлогами уходил от разговоров. Наконец, в день республиканского фестиваля молодёжи и студентов, после карнавала и факельного шествия, в двенадцатом часу ночи Алик вызвал Ромку:
– Помнится, ты обещал своим девчонкам ночные купания.
– Алик, братка, ну как мне искупить свою вину?
– Не искупить, а искупать. Вот что, Рома, ваши ребята после карнавала грязные, в саже, краске и гриме. Под краном это не отмоешь. Так что собирай свой отряд, возьмёте два больших фонаря. Кешка с тобой. Даю полчаса. Всё, вперёд на море. Да и возьмите Алиску, она тоже вся в краске.

* * *

Однажды папа одного мальчика из первого отряда подарил Ромке бутылочку хорошего коньяка. Не взятку, нет, упаси бог. Просто так, для настроения. А что? Вожатые, между прочим, тоже люди, и расслабиться им иногда позволительно, но только иногда и в особо отведённое время, когда все детишки в лагере спят добрым сном и даже пёс Цыган предаётся своим собачьим грёзам, в которых он всё-таки стал президентом республики и теперь питается исключительно свежей ветчиной да сервелатом. Так вот, после планёрки собрались вожатые, как обычно, попить чайку, поиграть на гитарке. Ромка достал коньяк. Но девчата пить отказались, как уж их ни уговаривали. Тогда Ромка пустился на хитрость. Заваривая в банке чай, он отлил туда граммов сто пятьдесят из своей бутылочки. Чай получился превосходным. Девчата пили его с удовольствием.
– Рома, ты где всё время находишь травы для чая? – спросила Настенька.
Алик при этом поперхнулся, но вовремя взял себя в руки.
– Вы разве не знаете, что Ромка у нас знаменитый травник? Если нужна какая-нибудь целебная трава, не стесняйтесь, обращайтесь к Роману. Ну, а как вообще?
– Что вообще?
– Ну, как чаёк и всё такое?
– Порядок, а что? – забеспокоилась вдруг красавица Светланка.
– Да нет, ничего такого.
– Ой, ребята, что-то вы темните.
– С чего вы взяли, девчонки? Ночь какая классная, чай вкусный, настроение хорошее. Ну-ка, давайте-ка ещё по одной кружечке.
Друзья выпили ещё по кружке. Стало вдруг легко-легко на душе. Захотелось петь. Кто-то, кажется, вожатый с бородой рассказал анекдот с бородой. Неожиданно анекдот этот вызвал взрыв общего смеха. Планёрка затянулась. Настроение было великолепнейшим. И ночь эта, действительно волшебная, с её июльским благоуханием, с дивной мелодией гитарных струн, со светляками, пульсирующими, точно спутники, по секретным ночным орбитам, с чаем, дарящим бодрость и покой, ночь эта не должна, не может кончаться, как никогда не закончится дружба этих в меру наивных, в меру дурашливых, в меру рисковых, но очень надёжных и, поверьте, хороших людей.
А потом Ромка провожал девчонок в их вожатскую палату, долго читал им свои стихи, пока Алик с Кешкой под рок-баллады Майкла мыли посуду. А потом Алик и Майкл, тихо прокравшись под окно вожатской комнаты, вполголоса пели серенады, за что, кстати, были награждены букетиком цветочков, сброшенным из окошка чьей-то нежной ручкой. А потом никто долго не мог уснуть, пребывая в сладкой неге бесконечной и неповторимой юности. О коньяке в чае девчата так и не узнали, хотя и догадывались, конечно. Но так ли уж это было важно? Ведь до конца смены оставались считанные дни.
Да и юность этих трепетных романтиков оказалась вовсе не такой уж бесконечной. Всего через несколько лет… Хотя стоит ли говорить, что ждало их всего через несколько лет? Когда каждый из них, ломаемый тяжестью обрушившихся на страну испытаний, старался, как мог, выжить, не потеряв при этом в себе самом человека. Выжили. Кто как.
Все, кроме Ромки. Стон оборванной струны гулко отзывается в сердце.
Талантливый поэт, ранимая душа, он не смог приспособиться к реалиям новой жизни, построенной на волчьих законах рынка. Дважды в тяжелейшей схватке с судьбой он выходил победителем, на большее не хватило сил. В тридцать лет с отрядом казаков-добровольцев он отправился в Сербию. Отчаявшись или по зову сердца, теперь об этом не стоит гадать. Как не стоит гадать и о том, как погиб бесстрашный русский парень, презиравший смерть, трусость и предательство. При себе у погибшего героя не было ни документов, ни адреса. Только листочки, мелко исписанные стихами. Ромка.

12. ТОЛЬКО НЕ БУДЕТ СМЕНЫ ТАКОЙ

Из дневника Иннокентия Снегирёва:
«День последний. Жара? Дождь? Какая разница. Вот и окончилась наша бурная, наша сказочная смена. Милые, родные мои ребята и девчата, вот уж не думал, что придётся расставаться. Все, конечно, договорились приехать в этот лагерь следующим летом, опять на второй поток. Как было бы здорово, если бы приехали. Хотя недаром поётся в чудесной песне юных орлят: «Только не будет смены такой»… Вот и всё. Последняя ночь. Королевская ночь».

Вожатые отравились. Серьёзно. Произошло это необъяснимо и, пожалуй, случайно. Накануне праздника закрытия смены, во время праздничного обеда, на камбузе по личному распоряжению Евгения Трофимовича всем детям на десерт выдали по тарелке сгущённого молока. Вожатым остались остатки со дна бидона, причём в хорошем количестве. Наевшись до отвала, педагогический отряд, уложив детей отдыхать в тихий час, собрался репетировать вожатские номера для праздничного концерта. Пришли все, кроме грустной девушки Ольги. Как оказалось, ей сразу после обеда стало плохо. Закружилась голова, появилась тошнота. Ромка, кстати, тоже пожаловался на лёгкое недомогание. На это, правда, никто внимания не обратил. Репетиция прошла без недоразумений, но во время самого концерта вдруг стало плохо Кешке. Он убежал в вожатский туалет и приполз обратно абсолютно зелёный, сообщив, что его изрядно тошнит. К финалу концерта в вожатскую палату перебрались позеленевший Ромка, а затем и Настенька. На финальную песню – вожатский гимн – их едва ли не пришлось выносить на руках. Однако спели здорово, вложив в своё пение все эмоции подошедшей к концу смены, все радости, победы, мелкие огорчения и поправимые поражения. После концерта заболевшие вожатые расползлись по палатам. На ногах оставались лишь Светланка, Алик и Алиска. Алиска, кстати, вообще не ела эту злосчастную сгущёнку, терпеть её не могла. И ещё, конечно, на ногах был Майкл, который не обедал со всеми, а ездил по особому заданию Алика в город. Вернувшись в лагерь, он ворвался в палату с криком:
– Мужики! Хватит дрыхнуть! Гляди, чего я вам привёз!
Он открыл чемодан-дипломат, набитый хорошим бутылочным пивом.
– Как раз и рыбка наша подоспела. Зря, что ли, мы её с таким трудом добывали? Табань! Табань, мужики! Хе-хе.
При виде пива и упоминании о рыбке Кешка снова кинулся в туалет.
– Э, что у вас тут случилось?
– Сами понять не можем. Четверо неподъёмных. Все – вожатые.
– А детки?
– Слава богу, пронесло.
– Не надо про «пронесло», – огрызнулся еле слышно Ромка.
– Да ладно вам хандрить-то. Сегодня же королевская ночь, братишки!
В палату вошла Алиска.
– Алик, у нас ещё одна потеря. Светлане плохо.
Алик и сам чувствовал лёгкое недомогание, но не придавал этому значения. Однако только он взял в руки солёную тушку рыбки, его мгновенно накрыл сильнейший приступ тошноты. Да, вот вам и королевская ночь. Тамара, которую привёл Майкл, констатировала сильнейшее отравление. По-хорошему весь педагогический отряд нужно было немедленно отправить в районную больницу. Но оставить детей одних, без присмотра, в королевскую ночь? Вы с ума сошли?
Положение спасал Евгений Трофимович. Он привёз две видеокассеты с комедиями. И пока детишки в клубе смеялись над похождениями во времени чокнутого профессора, вожатым сделали усиленное промывание желудков. Алиска, как могла, утешала друзей:
– Ну, потерпите, ребятушки, всё обойдётся. А помнишь, Алик, как ты устроил промывание желудка Оксане и её компании?
Конечно, Алик и другие вожатые помнили это. Тогда президент отучил своих республиканцев лазать по ночам на камбуз. Ладно, пока в клубе идёт видеосеанс, а вожатым ставят клизмы, так и быть, расскажем вам ту историю. Дело было так.
В столовой для специальных целей хранилась концентрированная аскорбиновая кислота в огромных таблетках. Вот за этой-то аскорбинкой и повадились лазать через окно, аккуратно отогнув гвоздики и сняв стекло, детишки из второго отряда во главе с бедовой девочкой Оксаной Бизерман. Оксана была пацанкой. Ну, как это? Очень просто. Ненавидела девчонок, одевалась всегда как мальчишка и дружила исключительно с мальчиками. О том, что на камбуз кто-то периодически проникает по ночам, Алику сообщил Евгений Трофимович. Алик пообещал разобраться. Честно говоря, сначала президент решил, что начальник лагеря намекает на ночные посещения столовой самими вожатыми. Но Евгений Трофимович, благодаря Зине, был хорошо осведомлён о вожатских планёрках под гитару. Однажды он даже застукал педагогический отряд во время празднования Алискиного дня рождения, затянувшегося далеко за полночь. Шеф тогда слегка пожурил вожатых, но только слегка. На камбуз же вожатые, а тем более через окно, никогда не лазали.
Ситуация прояснилась, когда Алиска принесла Алику таблетку аскорбинки.
– Вот, отобрала у своих. Лизали её по очереди.
– Так, воришек нам только не хватало. Алисочка, прошу тебя, об этом никому.
– Ну, не знаю, не знаю. Что я с этого буду иметь?
– Если не прекратить это безобразие на корню, мы все будем что-то иметь. Ладно, моя зайка, я тебя поцелую. Позови-ка мне Тамару.
– Вот всегда у тебя работа прежде всего. Я ведь и обидеться могу.
– Ну что ты, солнышко, не обижайся. Прежде всего ты… ну, и работа.
После отбоя Алик устроил спектакль. В сопровождении медсестры Тамары он стремительно врывался в каждую палату и, придав лицу выражение нескрываемого ужаса, говорил, почти заикаясь:
– Ребятушки, миленькие! Умоляю, скажите. Клянусь, вам ничего за это не будет, но это вопрос жизни и смерти. Ещё не поздно вас спасти. Никто из вас не ел таблеток с камбуза? Это концентрированная кислота. Если съесть такую таблетку целиком, вместо того, чтобы развести в двух вёдрах воды, она разрушает желудочно-кишечный тракт, разъедает стенки кишечника, затем через кровь распространяется по всему организму. Если вовремя не принять меры, последствия могут быть самыми печальными. Судороги, спазмы, перебои дыхания, остановка сердца. Умоляю, все, кто ел эти таблетки, пойдёмте со мной.
Алик, конечно, любил пошутить и подурачиться. Это знали все республиканцы. Но сейчас по его виду и голосу было видно, что президент не шутит. Многие шли за ним, ощущая, как учащённо бьётся сердце, как уже начинают сковывать руки спазмы и эти, как их, блин, судороги.
– Алик, а если я только разочек лизнул, мне тоже идти?
– Даже если один разочек. Лучше перестраховаться. Зато будешь уверен, что останешься жив и здоров, что не получишь инвалидность в одиннадцать лет. Быстренько за мной.
Уходя из очередной палаты в сопровождении несчастного пионера или испуганной до заикания пионерки, Алик слышал в спину:
– Вот ведь придурки. Наелись дряни.
– Мне тоже предлагали, но я отказался.
– А я чуть было не попробовал.
– А я понюхала и не стала есть.
– Вот и дура, что нюхала. Лучше иди с Аликом.
– Вы думаете?
– Конечно, если не хочешь всю жизнь провести в инвалидном доме.
– Ой, мамочки. Алик, подождите меня.
В конечном итоге возле лагерного умывальника собралось около двух десятков республиканцев, кто хотя бы разок попробовал злосчастную аскорбинку. Тамара, которую Алик подговорил заранее, сказала, что для спасения бедных лакомок нужно каждому выпить по два трёхлитровых баллона воды с содой.
– А если я съела несколько таких таблеток? – спросила главная виновница событий Оксана Бизерман.
– Тогда лучше три банки.
– Нет, лучше четыре, – решилась Оксана.
Почти час несчастные детишки добровольно промывали себе желудки, выпивая сверх меры ещё по одной, контрольной банке содового раствора. Вожатым до слёз было жаль своих подопечных. Но отступать было нельзя. С воровством нужно было бороться самым решительным образом. Лишь однажды вопрос Оксаны едва не поставил вожатых в тупик:
– Алик, а если это яд, то почему его держат на камбузе? И разве это не витаминки?
Положение спасла Тамара.
– Это действительно аскорбиновая кислота, но концентрированная. Её применяют для очистки котлов, больших сковородок от жира. Кислота разъедает жир, и котлы очищаются. Вот так же эти таблеточки могли разъесть и ваши желудки.
– Ой, мамочки.
– Да. И разводят такие таблетки в пропорциях одна на пятьдесят литров воды. Понятно?
Понятно было только то, что с такими вещами шутить лучше не надо. Долго ещё среди вожатых не утихали споры, правильно ли они поступили, заставив бедных детишек промывать свои желудочки. Однако до конца летнего сезона ни один человек больше на камбуз не лазал. С воровством было покончено.
И вот теперь, словно в отместку за несчастных шалунов, желудки промывали вожатым. Когда после принятия клизм и содовых растворов слабые вожатые отлёживались в своих палатах, Майкл, всё время пытавшийся поднять друзьям настроение, сказал:
– Мужики, а может быть, всё-таки пивасика вмажем? Зря, что ли, я его вёз? Да и рыбка в самый раз. А?
Ромка только поёжился. Кешка глубоко вздохнул. А Алик, привстав на локтях, задумчиво изрёк:
– Если человек отравился, значит, к нему в организм попала инфекция. Палочка. Так? А если кишечную палочку поместить в дрожжевую среду, что получится? Кишечное бревно. Эй, братишки, клин клином вышибают. Давай, Майкл, своё пиво.
И друзья осушили по бутылочке высококлассного, советского ещё напитка, правда, без рыбы. Чудо ли произошло, или друзья уж чересчур сильно горели желанием провести королевскую ночь, как это положено в лучших лагерях, но только им и в самом деле стало значительно лучше. Через некоторое время Кешка вместе с Майклом убежали готовить дискотеку. Алик с Ромкой ещё с трудом могли передвигаться, но верили, что встанут и покажут всем танцевальный мастер-класс. За окном буйствовала последняя республиканская дискотека. Строжайшим указом президент запретил до окончания дискотеки мазать кого бы то ни было: товарищей, вожатых или спящего сторожа – зубной пастой. А дискотека сегодня длилась до часу ночи. Поэтому сейчас республиканцы танцевали, проводили конкурсы, играли в игры. Алик и Ромка, лёжа в своих коечках, слушали музыку. Впрочем, скучать им не приходилось. Их палата в эту ночь стала всеобщей гостиной и постоянно была набита людьми. Сюда постоянно забегали мальчишки и девчонки из разных отрядов, рассказывали «королевские новости».
– Света Яковенко из третьего отряда пригласила на белый танец Кешку и объяснилась ему в любви.
– Баклан достал Ольгу и Светлану. Ходит по пятам и выпытывает, как устроиться на ферму ухаживать за свиньями.
– Ага. Они ему: «Отстань, Баклан», – а он: «Ну скажите, ну скажите».
– Он этих свиней обожает. Он всю смену на ферму бегал.
– Помнишь, Ромка, ты его за уши оттягал за то, что он хлебные шарики делал? Так это он для своих свинок гостинцы делал.
– Там Юра Зинин пришёл. В платье девчачье вырядился. Дурак дураком.
– Слышали, Весельчак У гоняет по всему лагерю Алиску.
– Вот я ему погоняю по одному месту.
– Кстати, девочки из третьего отряда поклялись сегодня ночью измазать пастой тебя, Алик, и тебя, Ромка, и Майкла, и Кешку.
– Ну, это мы ещё поглядим, кто кого измажет.
– О, слышите, «металл» заиграл? Это Майкл поставил, надо бежать.
Вожатская палата пустеет. Ромка через силу поднимается.
– Пойду, проведаю девочек. Как там они, бедненькие?
В палату забежала Алиска. Справилась о здоровье президента. Поцеловала и со вздохом спросила:
– Неужели всё? Завтра все уедут? А как же мы без них?
– Ничего, солнышко, будет другая смена. Будем работать, как говорит Кешка. Всё будет нормально. Ну, давай беги, дети тебя ждут.
– Ты давай выздоравливай. Без тебя дискотека словно искусственная. И не забудь про президентский танец.
Заглянул Майкл.
– Как дела, братка? Слышал последний медляк? Весь лагерь танцевал. Кстати, сейчас будет для тебя сюрприз. Слушай.
Из репродуктора прозвучал голос Кешки:
– А сейчас для всё ещё больных вожатых и, прежде всего, для нашего президента Алика звучит президентский танец.
И, заглушая восторженные крики республиканцев, по лагерю полились плавные и красивые звуки любимой танцевальной композиции всех детей и вожатых этого лета. Голос Франка Дюваля, чуть приглушённый и от этого таинственный, просил прикоснуться к его песне далёкую незнакомку. Песню эту особенно обожал Алик, и поэтому в республике установилась своеобразная традиция: каждую дискотеку заканчивать именно этой композицией, которая получила название «президентский танец». И Алик действительно был своеобразным хозяином этого танца. Какими бы делами ни был занят, неизменно к этому танцу он был на дискотеке, приглашая потанцевать с ним самую красивую девушку. Чаще всего, конечно, он приглашал Алиску, которая, заслышав звуки президентского танца, также, где бы ни находилась, устремлялась на проспект Космонавтов, где и проводились дискотеки, даже если в этот момент у неё были неотложные дела. Здесь она старалась сразу же попасться на глаза Алику, который, конечно, не мог не пригласить её танцевать. Если же по какой-либо причине Алик должен был танцевать с другой, он всё равно подходил к Алиске и виновато объяснял:
– Извини, Алисочка, сегодня я обещал этот танец Констанции. У неё день рождения.
Алиска печально вздыхала, но спорить с Аликом не могла. И вот уже малютка Констанция, девочка из третьего отряда, положив руки Алику на локти, ведь до плеч с её-то ростом дотянуться проблематично, озирает победно своих подружек: ну, я вам говорила, что президент сегодня будет танцевать со мной? Так умрите от зависти, глупышки! Сегодня я королева бала.
Так продолжалось всю смену. И вот теперь, когда президентский танец последний раз оглашает чарующими звуками республиканскую дискотеку, он, Алик, лежит в палате из-за дурацкого, нелепого отравления. И такая взяла его вдруг досада, что отвернулся к стене и буркнул другу Майклу:
– Не могу слушать это лёжа. Лучше бы не включали.
– Нет проблем, братка, – отозвался Майкл.
Он подошёл к коечке президента, откинул одеяло и, легко, словно тростинку, подняв на руки, вынес его из палаты туда, где двигались в медленном танце республиканцы, встретившие Алика и Майкла криками дикого восторга. Майкл поднёс друга к Алиске. Алик встал на ноги. Ничего. Стоит крепко.
– Разрешите, сударыня, пригласить вас на президентский танец.
– С радостью, мой президент.
И они поплыли над землёй, над цветными огнями лагерной иллюминации, над корпусами, над цветником, над дальними домиками, над волшебством неповторимого звёздного фейерверка, устроенного Кем-то, наверное, самым Главным, в честь этой первой республики детей и вожатых, и в полдень, и в полночь жившей по неписаным законам дружбы, братства, чести, верности и любви. А потом были игры, были остатки зубной пасты, выдавленной на друга, который не обижался, потому что сегодня так надо, таков закон королевской ночи. Были смех, визг и слёзы. Да, слёзы. Настенька, грустная девушка Ольга и Светланка были застигнуты Аликом на ночном берегу рыдающими.
– Вы что, девчата?
– Алик, завтра уже ничего этого не будет. Не бу-у-у-у-де-ет.
Девочки захлёбывались от рыданий.
– Что вы, сестрёнки, что вы? Столько слёз. От этих слёз наше море из пресного сделается солёным. Ну, как маленькие, право.
Честно говоря, Алику и самому хотелось плакать, да и Майкл, сославшись на срочные дела, задрав зачем-то лицо к звёздам, срочно убежал куда-то. Через несколько минут на берегу была почти вся республика. Алик испугался, что сейчас начнётся всемирный потоп, но ситуацию разрядил Весельчак У из первого отряда. Он бежал, смешно вращая толстыми ручонками, за хохочущей Алиской и рычал:
– Алиса, где миелофон? Алиса, где миелофон?

* * *

На следующее утро подъёма как такового не было. Республиканцы отсыпались после буйной королевской ночи. Но Алик всё равно проснулся рано. Такая привычка, что поделаешь. Он взял заранее приготовленные мелки и вышел за территорию лагеря, на аллею, ведущую к автобусной остановке. Это была узкая асфальтовая дорожка, по бокам которой росли высокие пирамидальные тополя. Аллея шла мимо лагерного стадиона, мимо ворот, на которых когда-то сидел Мухомор, мимо колхозного поля, которое нередко одаривало вожатых молодой картошкой и кукурузными початками, мимо как всегда благоухающих по утрам корпусов свинофермы, где почти всю смену провёл Баклан. Было свежо. Алик поёжился, огляделся по сторонам и, словно боясь быть застуканным врасплох, стал торопливо, но твёрдо выписывать на дорожке слова и предложения. Это был последний сюрприз президента своим республиканцам. Всходившее солнце, смеясь лучами, читало прощальное письмо Алика. Надписи не были замысловатыми. Алику хотелось, чтобы дети, уезжая из лагеря, прочли это послание и улыбнулись. Просто улыбнулись, вспомнив странички истории детской республики.
«Перчишка, не вешай нос», «У неё ноги ниже колен», «Баклан, свинки ждут», «Констанция, где д’Артаньян?», «Турист, тебе не на ворота, а прямо», «Ню, так где миелофон?»
Дойдя до конца дорожки, у самого пересечения её с трассой Алик раскрошил последний мелок с какой-то досадой на самого себя. Он ещё раз перечитал эту последнюю надпись: «Вот и всё. Назад не оглядываться», – вздохнул и зашагал в лагерь.
К обеду все дети разъехались. Евгений Трофимович разрешил вожатым на пару дней съездить отдохнуть по домам, чтобы затем с новыми силами, вернувшись, приступить к работе на третьей смене. Вожатые собрали вещи не так быстро, как это было в день пиратского бунта, ведь теперь им некуда было торопиться. Повариха Лена, чувствуя себя виноватой за отравление вожатых, накормила их приготовленным по высшим меркам кулинарного искусства обедом. Друзья последний раз прошлись по территории, присели на дорожку, как полагается, и направились к автобусной остановке. Проходя через лагерные ворота, педагогический отряд удивлённо переглянулся. Из репродукторов им вслед бросилась мелодия президентского танца.
– Зина, – сквозь зубы процедил Ромка, – может быть, он не такой уж и негодяй.
– Ладно, посмотрим, впереди целая смена, – ответил Алик.
– Будем работать, – подытожила Настенька.
Ребята шли по прощальной аллейке и читали надписи, сделанные президентом. Для них это тоже был сюрприз. Вот, наконец, последняя, призывающая не оглядываться назад. Алик вышел на трассу и вдруг остановился в изумлении. На самом пересечении аллейки с трассой белела ещё одна, неизвестно откуда взявшаяся надпись. Полуденное солнце, как могло, старалось не высушить внезапных слёз на щеках здоровенных парней и прижавшихся к ним девушек.
– Пойдём, братишки, а то опоздаем на автобус, – стараясь казаться равнодушным, произнёс, наконец, Алик. И педагогический отряд «Свежий ветер», создавший первую детскую республику и одержавший первую в своей жизни большую победу над рутиной и суетой, зашагал к остановке, оставляя позади себя последнюю, ещё хранящую тепло незнакомых рук, прикасавшихся к асфальту, надпись: «Алик, вожатые, вы лучше всех».