Под мостом, мотая гривой,
Мчатся воды торопливо,
А меж волн луна дрожит,
Дынным ломтиком кружит.
Жемчужной нитью обрываясь, сорвались звуки из окна,
А следом сердце замирает. Рояль. Хлопок. И тишина.
В родстве с небесной высотою и отлучённый от семьи,
Он бродит с кистью за мечтою и спит на краешке скамьи.
За окном взлетели руки,
Это птицы или звуки?
Это просто черепки,
Разойдитесь, чудаки…
Нет удачливым доверья, и, от сытых сторонясь,
Он рисует праздник хлеба, света призрачную вязь.
Парча осенних переплясов, охапка ветра, купола,
И упоение от красок, и кисти нашей зеркала…
НЕБЕСНАЯ КУРА
Для тоста нужен повод? Никогда!
Поднимем рог, случайный собеседник.
Тень грусти лишь текучая вода:
Была – и нет, как дождик в Кобулети.
Смотри, какая ночь! Подставь же рог!
Искристый ковш над нами опрокинут,
Из сотен нами пройденных дорог
На небесах, поверь, одну лишь примут –
И мы на ней, смотри! Из темноты
Она друг к другу вывела навстречу.
Я сам давно с печалями на ты
И тенью их с рождения отмечен.
Для тоста нужен друг, ты будешь им,
Вся наша жизнь лишь словом осиянна.
Давай с тобой о ней поговорим
Стихами Руставели, Тициана…
Какая тишина… Нежданный друг,
Пусть отдохнут зурнач и сазандари
От музыки бессонного вина…
Вращает круг небесная Кура
И бьётся в грудь в неистовом угаре,
Шумит у изголовья до утра…
Щедрый ковш поднебесный всё
льётся и льётся, мой друг,
Мои речи длинны, нет конца уходящим, всё длится
печальный обряд,
И когда мы сведём берега после долгих разлук,
То поклоном проводим людей – тех, которые нас возродят.
СКОРОТЕЧНЫЕ БРАТЬЯ МОИ
Скоротечные братья мои, тонкоструйные сёстры земные,
Мир кружится меж тайных невидимых свету корней,
И плывут наши души – форели песчано-речные,
Древнее камней Бухары, минаретной лазури нежней.
Тяжкорукие братья мои, бессловесные сёстры земные,
Глиной текучей плоть обернула моря.
Где начала её, где концы декабря восковые,
Где взовьётся ветвистое древо верного Солнцу огня?
Эти руки пророков шаманят под гул ураганный,
Братья-подкидыши, сёстры мои лиходейки!
Сребролиственный день постучится в окошко незваный
Тополем ясным, а уйдёт обессиленной змейкой.
О, беспамятство братьев и клёкот сестёр позабытых,
Не знающих слова «отец», не вскормивших собою поля!
Мир возжаждали мощи одряхлевших и кровью умытых,
Разрывают могилы, прицельно по мёртвым паля.
Скоротечные братья мои, тонкоструйные сёстры земные,
Удостойтесь посмертно вырванных тленом корней.
Вместе с вами плывут сребропевчие души, и уста их немые
Древнее Дербента и Рима, минаретной лазури нежней.
Я РАСПАХНУЛА ДВЕРИ
Я распахнула двери. Гул толпы
Ворвался, опрокинув стылый ветер.
Как жесты обречённого скупы
На сквозняке воззваний и запретов!
Закрой и отступи, пока не поздно,
Пока на службе у одной лишь Музы!
Но если ты услышал, то опознан,
И вот уже ложится тяжким грузом
Чужая боль на грудь, чужая ярость.
Каюсь.
Она жила во мне, но, отвергая
Зов пропасти, я затворила двери,
Закрыла окна в стихотворном рае.
Воздалось мне по сердцу и по вере –
Иду на зов. Чей голос я, чья сила?
По ком звонят опять колокола?
Гул за окном. Я двери отворила:
«Твоя святая за тобой пришла».
ШЁПОТ
Так выпуклы вещи в ночной тишине,
Так тени причудливо-близки...
Качается тополь в открытом окне,
Бросает в окошко записки.
Они холодны от прошедших дождей,
Слетают на стол отрешённо.
Здесь ветер дыханья любимых нежней,
И звёзды в ночи обнажённей.
И шёпотом губ я о счастье пишу,
К Нему этой ночью взываю.
Спасибо за то, что в стихах ворожу,
Ищу и блуждаю по краю.
Спасибо за то, что язык Твой велик
И в каждом творении звучен,
За замысел тайный, за солнечный блик,
За мёд ожиданья тягучий.
Так трепетно утром день снова расцвёл,
Но мне Ты дал участь иную.
За то, что всю жизнь к этойночи Ты вёл,
Я плачу от счастья, ликую.
Мой шёпот неслышен, я плачу тайком,
Медсёстры заснули устало,
И тополь печально шумел за окном,
И смерть, как сиделка, картинки листала.
АНЖИ*
Бабочки пахнут полынью,
Йодовый воздух искрит,
Мерные волны латыни
Бьются о певчий санскрит.
Пена морская наутро,
Плавно прервав миражи,
Стынет у гор перламутром,
Выронив жемчуг Анжи.
Смири, Тарки-Тау, гордыню
У моря хазарских кровей,
Пусть горькие песни полыни
Остудят морской суховей.
Омытый дождями, прибоем,
С мерцаньем слюды на камнях,
С мальчишеским ветром-изгоем,
Черешневым цветом в горстях
Мой город прекрасен, я знаю,
В нём волей природы сошлись
И горы, и степи без края,
И море, и ласковый бриз,
Барханов тягучие тайны,
И гордый орлиный полёт,
И щедрость равнины бескрайней,
На кручах не тающий лёд.
...Бабочки пахнут полынью,
Йодовый воздух искрит,
Мерные волны латыни
Бьются о певчий санскрит...
*Анжи – старинное название Махачкалы.
КАК МЯГОК КАРИЙ ЦВЕТ
Как мягок карий цвет, стекающий к сосцам…
Их белизной как будто очарован,
Застыл рассвет, и к тихим бубенцам
Склоняет рог печальная корова.
Платок завяжет мама узелком.
В протяжном повторении земного
В сосуде пенится и тонет молоко,
Коричневым баюкает корова.
Копытца держат землю, и она
Под синевой небесного покрова
У ног крестьянки кротко прилегла.
В тени каштана светится корова.
Устали краски удивлять людей,
И мир глядит с наивностью Нико,
Как просто жизнь течёт и без затей
Струится под ладонью молоко.
ВОСПОМИНАНИЕ
Из света в полутьму, из темноты на свет
К высокому кресту из суеты сует,
К скрещению дорог на каменный порог
Заклятием теней зовёт дремучий рок,
И вот
Взвились огненные кони взрывом солнца в небесах,
Время сыплется в ладони, пеплом стынет на глазах,
И над миром медлит в танце огнегривое кольцо,
Бьют хвосты протуберанцев в лики вздыбленных гонцов.
Из глубин веков Вселенной тетивой летит стрела,
Над гробницами Равенны эхо пьют колокола.
Воздух плавленой свободы – под копытами коней,
Отекают чьи-то годы в пустоте ненужных дней.
Но
Что за огненные кони возвращаются с небес?
Ангел их устало гонит или бьёт под рёбра бес?
Кровью пишутся затменья и ложатся на холсты.
Над горой уснувшей тени поднимают ввысь кресты,
И стремительные реки остужают алый бег,
Выплывает из столетий Ной, и с ним его ковчег –
Мимо торжища лесного, мимо запахов земли
К яслям высохшей коровы, к плачу брошенной любви,
И вот
Из пустоты к огню, из темноты на свет,
К высокому костру из горечи и бед
Зовёт крылатый конь, спускаясь на порог.
Кому – моя ладонь? И кто теперь мой рок?
НЕ РОПЩИ, БОГОРАВНЫЙ АХИЛЛ
Ахилл безутешен, жертвенный дар отвергая, –
Что ему мавзолей, на фракийской земле кенотаф?
Поликсены невинная кровь, в царство Аида стекая,
Вопрошает, дымясь: разве «жертва» – не имя расправ?
– Над участью мёртвых ты царь, и участь твоя здесь отрадна.
Не ропщи, богоравный Ахилл, не кощунствуй меж нами!
– Одиссей, как подёнщик, готов я за плугом идти, за волами,
Лоб вытирать рукавом, семя бросать, вырастить куст винограда.
Поприща жажду – не власти, вот в чём бессмертным награда.
ВРЕМЯ ГЕРОЕВ УШЛО
Шлемоблещущих нет, копьеборцев забыл календарь,
В подземное чрево ушли гладиаторы Рима,
От спартанской пехоты до ярых атак янычар,
От индейцев-апачей до скифов курганного Крыма,
От былинных царей, самураев,монголов, абреков,
От рыцарских конниц, аланов, хазаров, ацтеков
До двух войн мировых, до пропахшего гарью Кабула –
Все они на родных языках небесам присягнули:
«Со щитом или на щите».
Мощью тела и духа стяжая победу, отвагой,
Веками рождались герои, но их время отныне ушло.
В двадцать первом столетье слизняки атакуют бумагой,
Бьют по кнопкам. Нажмут – полземли просто так полегло.
Чахлый палец воюет, он решает судьбу миллионов,
Этот палец с экраном гуманно, бескровно убьёт,
Нумерованный ум послушаньем теперь коронован,
А усохшие души отправляют ползущих в полёт.
Ходят крысы давно в капитанах, стоят за штурвалом,
Пассажиры до первой бури плывут на борту корабля.
Фарисеи съедают эпоху или время закрылось забралом?
Где Гераклы твои, Одиссеи, где Ахиллы, Патроклы, Земля?
