2.
Белый день. Белый снег.
И бела простыня.
Бел, как мел, человек.
Он белее меня.
Он лежит на спине,
Удивлённо глядит –
По отвесной стене
Страшновато ходить.
«Помолчите, больной…
Не дышите, больной…» –
Говорит ему смерть,
наклонясь надо мной.
***
Обшарпанный футляр, а в нём – аккордеон.
Потёртые меха и клавиши живые...
У дома две сосны стоят, как часовые,
А прежде здесь стоял сосновый батальон.
Держу аккордеон, как дочку на руках.
Меня учил играть отец в белёной хате...
Отец мог умереть от раны в медсанбате,
Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках.
Какое дело мне до медленно жующих
И прочих власть имущих, обласканных судьбой,
Играй, аккордеон, для непосильно пьющих!
И пусть они поют, как мы поём с тобой.
ВЕТЕРАН
I.
Он был болен и знал, что умрёт.
Положив мою книгу на полку,
Вдруг сказал:
«Так нельзя про народ.
В писанине такой мало толку».
Я ему возражал, говорил,
Что традиции ставят препоны,
Что Мефодий забыт и Кирилл,
Что нет места в стихах для иконы.
«Замолчи! – оборвал он. – Шпана!
Что ты смыслишь! Поэзия – это...»
И закашлялся. И тишина.
И оставил меня без ответа.
II.
С ним можно было запросто молчать.
Он никогда не задавал вопросы,
Когда я рвал рубаху сгоряча,
Роняя на пол пепел папиросы.
Он не писал ни песен, ни стихов.
С ним жили шавки: Руфь и Недотрога.
За ним совсем не числилось грехов.
Он говорил, что почитает Бога.
Он вытащил меня из пьяной драки
И в спину подтолкнул: «Беги, убьют...»
Он умер тихо, но его собаки
Заснуть всему кварталу не дают.
***
Я здесь не жил в блокаду –
После войны рождён.
Мне – ничего не надо.
Павшим – земной поклон.
Стали землёй винтовки.
Млеют в лесах соловьи.
Только – на «Пискарёвке»
Родственники мои…
Кончились коммунисты –
«Пятой колонне» салют!
На Украине фашисты
В бочки пустые бьют.
Мне – ничего не надо.
Господи, воля Твоя…
«Фрицы» мне – не камрады.
«Бандеровцы» – не друзья.
Не опущусь до злобы.
Бранных слов не скажу.
Ненависть – высшей пробы! –
Сыну в сердце вложу.
ВТОРАЯ УДАРНАЯ
…Шли болотами, лесами,
Бросив пушки и обозы,
Сапогами, сапогами
Наступая на берёзы.
Шаг. Ещё один. Осколок
Утонул в тепле шинели…
Хвоя – тысячи иголок!
Поднялись и улетели!
Оставляли не в окопах –
Зарывали в плащ-палатках
Мёртвых! Мёртвых!
Мёртвых! Мёртвых!
С документами в подкладках.
Бор Мясной. Скорей бы вечер.
Ни команды, ни патронов.
Доедают человечину
«Мессершмиты» и вороны…
Кто-то каркает в лесочке:
«Русс! Сдавайсь!
Накормим кашей!»
Где вы, лютики-цветочки?
Где вы, Оли и Наташи?
Ночь. Темно. Дотлел окурок…
Гимнастёрка! Китель! Тельник!
Из разбитой амбразуры
Сладковатый запах тленья…
В свете гаснущей ракеты
Рты, распяленные в крике!
Хлещут плети голых веток!
Блики! Блики! Блики! Блики!
И виновным, и невинным
Дарит смерть простые позы…
Но цветут на вражьих спинах
Штыковых отметин розы!
***
Подо льдом остывает вода.
Снегом заткана площадь пустая.
Разогнали чертей холода.
Даже ведьмы – и те не летают.
Лихозимье. А в доме зверьё
Распушило хвосты у камина.
Мудрость жизни диктует своё:
Кошка мирится с сукиным сыном.
Отогрею нутро кипятком.
В небесах разгорится лампада.
И растает под языком
Предынфарктное слово –
БЛОКАДА.
