И будет душа, высока и чиста,
смотреть, как течёт молодая вода,
на ветке колышется птица…
Смотреть, не желая уже ничего,
на небо в грозу, на подобье его,
что в лужах дрожит и ветвится.
***
Сны и память входят в осенний быт,
где дым, фасоль, виноград…
И тот, кто напрочь тобой забыт,
идёт вдоль кривых оград,
тебе улыбаясь издалека и тая среди теней.
И ты замечаешь, что облака
всё тоньше и всё светлей.
И жизнь истончается, словно ткань
висящих в свету рубах.
И если ты встанешь в слепую рань,
невнятный почуешь страх,
шагнёшь с порога – и пустота…
И лишь стародавний снег
перстом тебе охладит уста,
коснётся горячих век.
***
А ведь так хотел невесомо жить –
над бедой скользить, над водой кружить
и лететь над мглистым родным двором
золотистой стружкою, белым сном,
братом быть и музыки, и огня,
что горит в печи на исходе дня...
Только всё острее и твёрже страх,
тяжелее воздух в студёных снах,
где на мёрзлой ряби ночной воды
всё ясней, светлее мои следы.
***
А ведь в мире существует другая зима,
где белей, добрее и слаще снег,
где со смехом ворон с горки скользит впотьмах,
и в медведя превращается человек.
И проходят люди, не оставляя следов,
тени прошлого становятся вербой или ветлой.
Есть зима, что легче перистых облаков
над твоею сумеречной землёй.
***
Белая опустевшая голова,
сквозь запястья тихо растёт трава,
между рёбер – ветер, в глазницах – свет
дождевой воды, и времени больше нет.
Ты теперь пространственная величина,
что-то вроде лодки или окна
на сухом песке, в неживом дому
в бесконечный полдень спустя войну.
***
Тяжела тоска знакомого человека –
выпив водки, лечь в неживом бурьяне,
провалиться в ночь, где ни лиц, ни снега,
а потом блуждать беспросветной ранью...
У тебя хоть есть в этом деле опыт,
персонажи книг и герои фильмов,
что в промозглый день поднимают ворот,
вспоминают давних своих любимых.
У него же нет от печалей средства,
лишь палёнки горечь, сухой калачик…
Ты, Господь, пошли ему сон про детство,
пусть поплачет в его траве, пусть поплачет.
***
Я лечу над сумеречной землёй,
а внизу родные стоят и плачут…
И не знаю, что же стряслось со мной,
только хорошо мне, а это значит –
я теперь как облако, снег, скворец,
и над голым садом моё круженье
не начало нового, не конец – благодаренье.
ПРИСНИЛОСЬ
Он сидит за длинным ночным столом,
в одиночестве медленно ест картофель,
посыпая солью его, потом он глядит в окно,
и вижу я только профиль
скорбный, сумрачный…
А за окном зима
или Господне лето – дождя шуршанье…
На стене пиджак обнимает тьма
нежно, как будто в немом прощанье.
Ни вина, ни хлеба нет на его столе.
В пустоте лишь горе скрипит дверями.
Он берёт картофелину, всю в золе,
и начинает плакать светящимися слезами.
***
Стройный такой дымок из трубы идёт,
бледный, тонкий, а держит небесный свод
со всеми его богами и бездной звёзд,
садом, где нет, наверно, вороньих гнёзд.
Дым стоит, не качаясь, а снизу – дом,
человек живёт неприметный в нём,
говорит с котом, долго топит печь,
чтоб и быт, и небо над ним сберечь.
***
– Мои небеса пусты, – говорит мне Бог,
– только ветер в них из конца в конец…
Он сметает снег со своих сапог.
– Что ж, входи, мой мальчик, старик, отец.
Что уже мольба мне и что волшба?!
Ведь ты рядом, здесь, говорю с тобой,
тьма моя шершава, а речь груба,
только, знаешь, нет у меня другой.
Сняв пушинку ангельскую с рукава,
он за стол садится, где хлеб и чай.
Полнота его присутствия такова,
что теперь мне хочется с ним молчать.
***
Дочь оживляет глиняных полых птиц.
Если налить в них воду, если подуть немного,
пенье услышишь, увидишь свеченье лиц
в роще вечерней, ну, а потом – дорогу,
небо над ней в спиралях гудящих звёзд,
как у Ван Гога, лишь кипариса нету…
Птицы летают возле осенних гнёзд.
В грудках у них столько тепла и света!
***
Наши земляничные поляны,
кровь июльской вишни за щекою…
Прошлое – как ножичек карманный,
как «лимонка» с вынутой чекою.
Где спасёт, а где тебя погубит,
всё с тобой играет в чёт и нечет.
Полоснёт по сердцу, приголубит,
поцелует или покалечит.
В прошлом есть отрада и надсада.
Гости в белом или в чёрном гости,
золотое облако над садом,
плач отца на ветреном погосте.
***
Брат мой Иона, во чреве кита
что тебе снится:
волны, утробы живой темнота,
рыбьи глазницы?
Или всё молишь в подводной
глуши,
бледный, бесслёзный,
чтобы объяли до самой души
небо и звёзды?
***
Ушедшие приходят в твои сны
и ставят стол ореховый и стулья,
тебя целуют в темечко, темны
их поцелуи.
Они сидят в небесной полумгле,
колеблет ветер лица их немые…
И сыплет снег под утро на земле,
где спят живые.
ПРОЩАНИЕ
Я всё так же смертен, как всегда,
и ладонь моя – прозрачная вода.
Ничего туда не унесу,
даже иней, даже мёртвую осу,
даже крошку в бледном узелке,
даже грошик стёртый в кошельке.
Сколько слов извёл я, сколько слов…
Думал, стану светел, чист и нов,
словно воздух вербный по весне,
как рубаха на ветру во сне….
Ничего в себе не изменил
и живу всё так же, как и жил,
некой тайны в сумерках ища,
свет оконца в зарослях плюща,
где живёт-бытует много лет
та, которой не было и нет.
Что ж, прощайте, все мои слова,
пусть не колет стопы вам трава,
пусть вам будет тихо и тепло
уходить по снегу далеко,
уплывать по медленной реке,
улетать по небу налегке.
