И всё бы ладно, особенно насчёт нашего, человеческого, самим Господом предначертанного владычества над всей живностью, лесами, полями, водными ресурсами и недрами на планете Земля, но возникают вопросы.
Если Бог создал нас по образу и подобию своему, значит ли это, что он – вылитый человек? Например, этакий старичок с курчавой бородой, проплешиной на макушке, в длиннополом хитоне, из-под которого торчат босые пятки, каким изображал его датский художник-карикатурист Херлуф Бидструп?
И где обретался Бог до поры, пока не сотворил твердь, и моря, и сушу? И для чего, в конце концов, он создал и нас, грешных, как приложение к этому миру?
Нет ответа.
«Нужно просто верить!» – призывает церковь.
Однако пытливый ум человеческий додумался до иной, научно обоснованной, картины сотворения мира.
Впрочем, и она, на мой взгляд, не менее загадочна и сомнительна, чем библейская.
Судите сами.
Да, утверждает наука, соглашаясь с Библией, первоначально во Вселенной царили тьма и хаос, хотя и Вселенной в нашем понимании тогда не существовало.
И в этом беспредельном нечто парил некий крохотный сгусток, стремящаяся к нулю по своим размерам точка, которую ни в какой сверхмощный электронный микроскоп разглядеть было бы невозможно. При этом частица-крохотуля эта обладала сверхплотностью, сконцентрировав в себе гигантскую, непостижимую нашим разумом энергию.
А потом состояние равновесия, в котором пребывала чудо-частица, называемое сингулярностью, опять же по неизвестным причинам было нарушено.
И сверхплотная исчезающе малая точка бомбанула так, что из продуктов её распада, осколков образовалось огромное количество галактик и Вселенная в нынешнем виде.
Чтобы оценить масштабы этого явления, напомню, что учёные утверждают: только в наблюдаемой нами части Вселенной насчитывается 170 миллиардов галактик! Включающих в себя, в свою очередь, десять в двадцать четвёртой степени или септиллион звёзд!
Ничего себе частичка?!
Правда, на создание Вселенной в её нынешнем виде ушло уже не шесть дней, а пятнадцать миллиардов лет, которые минули с начала начал, с момента, названного учёными Большим взрывом.
А планета Земля возникла четыре с половиной миллиарда лет назад.
И опять в этой теории Большого взрыва всё мутно, непонятно, на мой обывательский взгляд, шито белыми нитками, притянуто за уши.
Что за микроскопический сгусток суперэнергии такой? И где, чёрт побери, он до поры до времени болтался, тем более, что, согласно всё той же теории, ни времени, ни пространства в физическом смысле до Большого взрыва вовсе не существовало?
Вот и выходит так, что мы, обладающие разумом люди, не знаем по-прежнему основы основ. Не представляем, с чего, собственно, всё началось, отчего, зачем и когда закончится?
Так и живём, не ведая ни цели своей, ни происхождения, плывём в безбрежном космическом пространстве без руля и ветрил.
И похоже, что неосведомлённость, неопределённость эти, невежество и отсутствие сверхзадачи играют в судьбах человечества самую роковую роль.
Впрочем, те же досужие учёные подсчитали, что только в нашей галактике под названием Млечный Путь имеется до десяти миллиардов (!) подходящих для возникновения жизни планет. И лишь законченный самовлюблённый эгоист, коим и является в массе населяющее планету Земля человечество, может высокомерно верить в свою уникальность.
Так что Мирозданию, Природе, Богу, как угодно назовите Творца всего сущего, есть из чего выбирать. И экспериментировать, моделировать и опробовать самые разные варианты разумной жизни.

1

Если вы живёте размеренно, неторопливо и предсказуемо, как всякий пожилой человек, невзыскательный быт которого давно устоялся, не сулит неожиданностей, вроде незапланированных визитов, то вас, несомненно, не может не обеспокоить стук в дверь.
Тем более, в два часа ночи. Да ещё в дверь балкона квартиры, расположенной на четвёртом этаже старой «хрущёвки», где на протяжении последних сорока лет проживал бессменно отставной госслужащий Глеб Сергеевич Дымокуров.
Впрочем, относительно недавно, год назад, в его размеренном житии-бытии случился краткий период, основательно выбивший из колеи заслуженного пенсионера, ветерана чиновничьего труда.
История с неудачным наследством умершей якобы, а затем воскресшей таинственным образом тётушки, обретавшейся в антикварном имении в Заповедном бору, стоила ему расшатанных нервов, здоровья. А главное, поколебала его железобетонную веру в раз и навсегда установленный миропорядок, в котором нет места всяческой чертовщине и чудесам.
Но время, как известно, лечит и более глубокие душевные раны. И теперь, год спустя, приключения те в значительной мере стёрлись из памяти Дымокурова, а жизнь вошла в привычное, рациональное русло.
И вот опять?!
Ну, скажите на милость, кто способен стучаться, причём довольно бесцеремонно и требовательно, в прикрытую на шпингалет от уличных шумов и ночной духоты дверь балкона на четвёртом этаже пятиэтажного дома?!
Глеб Сергеевич даже предположить боялся, кто бы это мог быть.
Ведь не жулик же, не грабитель, который предпочёл бы проникнуть в квартиру бесшумно, не предупреждая хозяина настойчивым стуком?
Однако, когда, облачённый в старомодную пижаму в бежево-коричневую полоску, заспанный, принялся дёргать заевший как назло шпингалет, Глеб Сергеевич уже наверняка знал, кто стоит по ту сторону двери.
Ну, конечно же, баба Ягода!
– Привет, племяш! – по-свойски поздоровалась она, перешагивая через порог и волоча за собой подол тёмной застиранной юбки, невозмутимо, будто её визит в этот неурочный час сам собой разумеется, прошлёпала босыми ногами мимо оторопевшего Дымокурова вглубь зала. – Я ступку свою там, на балконе оставила, – сообщила старушка. – Припарковалась тютелька в тютельку, заподлицо, в самую дырочку!
Отставной чиновник только крякнул с досады.
И потому, что за столько лет не удосужился, по примеру соседей, остеклить балкон, соорудив на нём лоджию. И потому, что не имел привычки, как многие, хранить на нём всякую рухлядь.
Что сделало бы невозможным парковку летающей бесшумно, как дельтаплан, ступы.
А вслух произнёс:
– Здрассьте, э-э… Ягода Митрофановна. Чем обязан?
Не удостоив его ответом, бабка прошлась по комнате, заглянула в приоткрытую дверь спальной, в прихожую, заметила удовлетворённо:
– А там, значится, у тебя кухня. И санузел совмещённый…
И, дёрнув для пробы рычажок на сливном бачке, который и до того барахлил, доломала его окончательно. Вода, излившись бурным потоком, побежала затем в унитаз непрерывной, нескончаемой струйкой.
Дымокуров только зубами скрежетнул. Это ж сколько водяной счётчик кубов намотает, пока этот агрегат починить руки дойдут!
– Да уж, хоромы у тебя не царские, – заключила старушка. – Ну ничо! В тесноте, да не в обиде. – А потом повернулась к хозяину. – Один, стало быть, проживаешь?
– Увы, – развёл руками, будто чувствуя за собой какую-то вину, ответил Глеб Сергеевич.
Хотя, если признаться честно, одиночеством он вовсе не тяготился и никакой своей ущербности по этому поводу не ощущал.
А потом, демонстрируя твёрдость и настойчивость, перешёл в наступление, не боясь показаться невежливым:
– Я спросил у вас, Ягода Митрофановна, с чем пожаловали? Полагаю, для такого… э-э… неурочного визита у вас должны быть веские основания?
Не глядя на застывшего посреди зала с возмущённо поднятыми бровями племянника, бесшумно ступая по синтетическому паласу, бабка подошла к укрытой стареньким, кое-где проеденным молью пледом тахте, опёрлась на неё обеими руками, надавила, заметив удовлетворённо:
– Мя-а-гонькая… – и, не оглядываясь на племянника, пояснила: – У тебя граммофон не работает.
– Граммофон? – изумился Дымокуров.
– Ну да, или как, бес её побери, эта штука на дверях подъезда называется? Там ещё, если на кнопочку нажать, с жильцами по всему дому разговаривать можно…
– Домофон! – озарённо сообразил Глеб Сергеевич. – Домофон я на ночь выключаю. Чтобы всякие посторонние личности не беспокоили попусту. Нормальные-то люди, – многозначительно глянул он на Ягоду Митрофановну, – в ночную пору по гостям не ходят!
– Эт точно! – охотно согласилась старушка. И, продолжив осмотр жилища, притопнула босой ногой по паласу, а потом ладонью провела по узорчатому туркменскому ковру на стене, заключив: – Богато живёшь. Ишь, вся фатера в коврах. Одобряю!
Глеб Сергеевич только вздохнул в ответ яростно.
Коврами, по тогдашней невзыскательной моде, лет сорок назад, стены квартиры увешала его жена. С тех пор они так и висели, как пылесборники, – в зале, спальной, и за минувшие четыре десятилетия Дымокуров пару раз сподобился пройтись по прежнему свидетельству достатка советской семьи щёткой пылесоса.
– Так значит, домофон вас подвёл… – отставной чиновник не оставлял попыток вернуть разговор к цели ночного визита.
– Ну да, язви его, – согласилась баба Ягода, внимательно изучавшая безделушки на полках серванта: хрустальные вазочки, фужеры и рюмки, какие-то приблудные, дарёные в незапамятные времена фаянсовые статуэточки в виде балерин, рвущих залихватски меха гармонистов, собачек и белочек. – А Яков говорит: щас, дескать, замок электрический подломлю. У него и струмент подходящий всегда с собой. А потом решили, что негоже в чужом дому двери курочить…
– Так с вами ещё и Яков?!
– А то! Как же в таком деле без Якова? – подтвердила старушка, с удивлением трогавшая плоский плазменный телевизор. – Ишь, тонкий какой. Как блин! И чо, показывает?
– Кто? – удивился Дымокуров, а потом, сообразив, что вопрос бабы Ягоды относится к телевизору, сплюнул с досады: – Тьфу! Да всё что угодно показывает. Это кабельное телевидение. Здесь сто каналов! Я говорю, Яков, что ль, с вами?
– С нами, – рассеянно согласилась старушка, обозревавшая в этот момент чуть слышно шипевшую сплит-систему под потолком. – Со мной, Василисой Митрофановной и Потапычем. А это что за штукенция? Ух ты, холодком-то как веет оттеда!
– С Потапычем?! Медведем, что ли?! – ужаснулся Глеб Сергеевич.
– С ним, окаянным, – кивнула баба Ягода и как бы между прочим напомнила: – Ты этот… патефон-то включи. А то оне в подъезд попасть не могут. Чтобы, значится, в фатеру к тебе подняться!
Замороченный хозяин квартиры прошествовал на негнущихся ногах в прихожую. Год назад, вырвавшись, наконец, из имения, он решил, что навсегда распрощался с его обитателями. И вот – на тебе. Не было гостей, да вдруг нагрянули…
Лампочка на панели домофона с отключённым звуковым сигналом вовсю семафорила красным. Дымокуров нажал на кнопочку – раздалась отчётливо слышная в ночной тишине трель сработавшего электрозамка, а красный огонёк индикатора сменился зелёным.
На первом этаже подъезда послышались неторопливые, приближавшиеся неотвратимо шаги, будто статуя Командора, ступая тяжело и размеренно, поднималась.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении это оказались Василиса Митрофановна и Яков, хотя и таких гостей отставному чиновнику с лихвой хватало.
А вот главный сюрприз ждал впереди. Вернее, позади процессии. Там, вертя тревожно крупной башкой, с трудом шагая по ступенькам, тащился следом за Яковом огромный медведь.
Первым порывом Глеба Сергеевича было захлопнуть немедленно дверь, запереться изнутри на оба замка, а ещё на щеколду и навесную цепочку, и держать осаду, несмотря на умение Якова проникать сквозь любые запоры, до приезда полиции. Однако с бабой Ягодой, коварно десантировавшейся при помощи ступы в его надёжный ещё недавно тыл, что делать? Не взашей же старушку, доводившуюся ему родной тёткой, опять на балкон выталкивать?
А потому так и не решившийся ни на что Дымокуров, досадуя на свою интеллигентскую бесхребетность и мягкотелость, застыл в приоткрытых дверях столбом и даже растянул в яростной гримасе сведённые судорогой губы, изображая что-то вроде улыбки.
– Уф-ф… – удовлетворённо выдохнула Василиса Митрофановна, ступив на порог. – Добрались, наконец. Давай-ка, Глебушка, с тобой расцелуемся! – Заключив заторможенного племянника в крепкие не по-женски объятия, она троекратно чмокнула его в одеревеневшие щёки. – Ну, со свиданьицем!
Глеб Сергеевич, как ни был раздосадован бесцеремонным визитом, не мог не отметить, что тётушка одолела четыре этажа легко, без одышки, лишь раскраснелась слегка. И вообще, в брючном костюме песочного цвета, той же расцветки панаме, в кроссовках она больше напоминала путешественницу, бесстрашно преодолевающую пустыни и сельвы с целью научных познаний, нежели старушку преклонных годов. И на клюку свою неизменную с серебряным набалдашником вовсе не опиралась, а несла, как самурайский меч, где-то под мышкой. За спиной её был прилажен рюкзачок вполне современного, молодёжного вида.
Яков для поездки в город подбором соответствующего костюма явно пренебрёг. Он вырядился всё в тот же летний, в зелёно-коричневых пятнах, камуфляж, разве что малоношеный, да сапоги-бродни поменял на добротные, крепко сшитые, на толстенной резиновой подошве, солдатские берцы. На голову он нахлобучил панаму маскировочной расцветки, из-под которой торчали буйные, чёрные, без признаков седины, волосы, явно нуждающиеся в услугах парикмахера.
В одной руке Яков тащил огромный, как сундук, старомодный фибровый чемодан с металлическими уголками, перетянутый для верности брезентовыми, похожими на забытые теперь вожжи, ремнями. В другой сжимал поводок сыромятной кожи. Скользнув взглядом по поводку, Дымокуров обнаружил на другом конце Потапыча в собачьем ошейнике. Протиснувшись в прихожую, медведь уселся у самой двери на задние лапы, принюхиваясь и с любопытством взирая на встречавшего незваных гостей отставного чиновника.
– Э-э… милости прошу, – промямлил Глеб Сергеевич, отступая вглубь квартиры, словно защитник осаждённой крепости под безудержным натиском прорвавшихся-таки через крепкие ворота захватчиков.
Он с беспокойством глянул на кухню, откуда доносилось звяканье посуды, стук открываемых ящиков буфета, хлопанье дверцы холодильника – похоже, баба Ягода, как всякий воин-десантник, уже потрошила на занятой территории склады и прочие заветные закрома.
Впрочем, оказалось, что старушка, сбегав на балкон, раскладывала по полкам съестные припасы, которые извлекала из двух объёмистых корзин, доставленных в город воздушным путём, в ступе.
– Ты, племяш, насчёт пропитания не беспокойся, – ворковала она, доставая из корзин разнообразную снедь. – Мы к тебе со своими харчами. Тут и сальце, и колбаска, и окорока, и солёности разные. Опять же сметанка да маслице, сыр да творожок – как же без этого? Всё своё, с подворья, экологически чистое…
Глеб Сергеевич, по-прежнему пребывавший в растерянности, предложил гостям, указывая на тахту в зале:
– Присаживайтесь. Я только ума не приложу, где вас всех разместить. Придётся, наверное, кому-то на полу постелить…
Василиса Митрофановна, сняв кроссовки в прихожей, присела на краешек тахты, успокоила:
– Ты, Глебушка, не суетись шибко-то. Мы к тебе ненадолго. До утра. Ткнулись было в гостиницу, да нас с Потапычем туда не пустили. Говорят, с животными не селят…
– Сами они животные, козлы! – вставил в сердцах Яков. Он тоже разулся, расшнуровал, снял в прихожей берцы и присел рядом с тётушкой, хмурясь на дырку в своём носке, из которого торчал вызывающе большой палец. – Потапыч – как человек. Больше их, козлов, понимает!
Дымокуров, собравшись, наконец, с духом и даже застегнув пуговицы на пижаме, что хоть в какой-то мере должно было придать ему официальный вид, оставшись на ногах и возвышаясь, таким образом, над родственниками, вопросил строго:
– И что же вас, друзья мои, всех, так сказать, гамузом, да ещё с медведем на поводке, в город вдруг привело?
Василиса Митрофановна вздохнула:
– Беда у нас, Глебушка. И привело нас в город неотложное дело. Адвоката нужно навестить срочно, бумаги, документы то есть, кой-какие ему передать. Ну и, может, ещё какие-то… инстанции. Даже ума не приложу, куда обратиться-то…
Пожалуй, впервые за всё то время, которое знал Глеб Сергеевич тётушку, он услышал нотки растерянности в её обычно властном, с оттенком барственности даже, голосе.
– Выселяют нас из имения-то! – встряла заявившаяся с кухни баба Ягода. – Землю отбирают. Говорят, правов у нас на этот участок Заповедного бора нет. Стока лет были права, а теперь, вишь ли, нетути!
Василиса Митрофановна кивнула скорбно, подтверждая слова сестры:
– Если коротко, в общих чертах, выходит так, что в лесных массивах, а в заповедниках, национальных парках тем более, строительство домовладений запрещено категорически. И ведение на этих территориях различной хозяйственной деятельности, включая огородничество, сенокос, животноводство, тоже запрещено. Оно, может, и правильно, коттеджей, турбаз разных по всему Заповедному бору столько понатыкали, только нашему-то имению уж сколько лет! Дом уж триста лет стоит, и на землю, что под ним, и ещё на гектар вокруг, купчая имеется, соответственно. С царских времён ещё! А только нынешние власти знать ничего не хотят. Выселяйтесь, говорят, немедля. Даже судебное решение на то состряпали. Давеча судебных приставов, полицию присылали. Ну, мы Еремея Горыныча, Марию, Семёна да Соломона на хозяйстве оставили, а сами сюда, в город – хлопотать.
– Господи, а медведь-то вам зачем? – не мог взять в толк Дымокуров. Он с опаской оглянулся на прихожую, где на синтетическом коврике остался сидеть по-собачьи, подломив задние лапы и смиренно опершись на передние, Потапыч. Разговор в гостиной зверя мало интересовал, зато он тянул носом в сторону кухни, где у расторопной бабы Ягоды уже скворчало что-то на сковородке, и громко, на всю квартиру, глотал слюну. – Вы, кстати, его покормить не забудьте, – напомнил озабоченно Глеб Сергеевич. – А то он с голоду ночью кем-нибудь из нас перекусит. Потапыч ваш, так я понимаю, медведь-то дикий, лесной, не дрессированный…
– Ты за Потапыча не переживай! – заступился за мехового приятеля Яков. – Он в обществе умеет себя вести. Мы с ним даже на утреннике в детском саду, в Колобродово, пару раз выступали. А взял я его с собой потому, что на нас ведь не только власть, но и бандиты местные наехали. Пообещали поджечь, ежели не освободим земельный участок. Мелочёвка, шпана, бакланы. Но пахан их здесь, в областном центре сидит. Вася Копчёный. Из воров, но нынешней формации. Из отмороженных. А от них, нынешних-то, что не по понятиям живут, всего ждать можно. Я ему здесь стрелку забил. Ну, а если не так что пойдёт, Потапыч, как силовая поддержка, и пригодится…
Глеб Сергеевич только вздохнул судорожно. Полиция, судебные приставы, бандиты, медведь, «стрелки»… Во что его на этот раз втягивают беспокойные родственнички?!

2

Из довольно сбивчивого рассказа Василисы Митрофановны, то и дело прерываемого эмоциональными репликами бабы Ягоды и междометиями Якова (из тех, что «запикивают» в телевизионном эфире), отставной чиновник понял, что дела у обитателей антикварной усадьбы и впрямь, как выражается Яков, «швах».
Документы, удостоверяющие право собственности обитателей усадьбы на дом с огородом и участком леса вокруг, давно устарели.
Постановление Зеленоборского волисполкома от 1923 года, закрепившее за гражданкой Ведуновой Василисой Митрофановной, учительницей Колобродовской начальной школы, означенную недвижимость, утратили юридическую силу. А купчую от 1839 года, удостоверяющую собственность на тот же дом и участок леса некой Ведуновой Василисы Митрофановны, бабки, должно быть, той советской учительницы, вообще никто рассматривать не стал. Советская власть частное землевладение отменила, в нынешней пореформенной России закона о реституции, то есть возвращении бывшим собственникам утраченного в ходе «экспроприации» имущества, нет. Так что ценность эта купчая представляет сейчас разве что как экспонат местного краеведческого музея.
– Тута таперича так – что с воза упало, то пропало! – встряла по этому поводу баба Ягода.
А Яков скупо прокомментировал:
– Правовое государство у них, вишь ты, блин!
Согласно нынешним законам Российской Федерации, весь лесной фонд принадлежит государству и в частной собственности находиться не может. А потому все незаконно захваченные участки леса вместе с возведёнными на них строениями подлежат безусловному изъятию и обращению в доход государства.
– Это законодательство призвано сохранить общенародное достояние – леса – от несанкционированной вырубки, исключить пагубное влияние человеческого фактора на зелёные лёгкие нашей планеты, – пояснила Василиса Митрофановна.
– То есть, грубо говоря, за что вы боролись, на то и напоролись, – не удержавшись, съязвил Дымокуров.
Тётка скорбно поджала губы.
– Так-то оно, Глебушка, может, и правильно. А только, как всё у нас, исполняется по-дурацки. Наше имение, с экологически чистым хозяйствованием, изничтожить хотят. А целые коттеджные посёлки толстосумов, турбазы, что нынче по всему Заповедному бору понатыканы самостроем, где и лес окрестный вырубается беспощадно, и дороги мостятся, и стоки грязные в чистую речку сливаются, власть как бы не замечает. Потому что сама в тех коттеджах живёт, на турбазах тех отдыхает…
– Свирепость российских законов испокон веков компассируется необязательностью их исполнения! – выдала афоризм баба Ягода. – Да не в нашем случае!
– Компенсируется… – поправила её устало сестра.
– Ну да, я и говорю – конденсируется, – раздражённо от того, что её перебили, уточнила старушка. – И мы, как адвокат говорит, могли бы в нашей усадьбе ещё тыщу лет беззаботно прожить, и у властей руки бы до нас так и не дошли. Ежели бы на участок бора, на котором наше имение расположено, кто-то из большого начальства или из богатеев глаз не положил.
– Однако наш адвокат, Емельянов его фамилия, уверяет, что шанс выиграть дело в суде, отстоять имение, у нас есть.
– И вы этому Емельянову доверяете? – хмыкнул скептически Глеб Сергеевич.
– Он один из наших, – пояснила тётка. – Ну, вроде тебя. От… э-э… смешанного брака.
– Уж не Еремей ли Горыныч и там поспел? – с застарелой детской обидой безотцовщины вопросил Дымокуров. – Может быть, окажется, что мы с этим вашим Емельяновым ещё и сводные братья?
– Нет, – покачала головой Василиса Митрофановна. – Там другая история. Может быть, я как-нибудь, будет время, её расскажу… – и со вздохом добавила: – Мало нас, единокровных-то. А потому, по большому счёту, все мы, кто есть, – родственники. Стараемся вместе держаться. Он, как и ты, в Хранители не пошёл, захотел в миру оставаться, но помогает, чем может… А тебя мы не обременим, Глебушка, – продолжила она с мягкой улыбкой. – Завтра с утра съездим с бабой Ягодой к Емельянову, Яков с бандитами этими, будь они неладны, повстречается, и домой. А сейчас, – оживилась она, – предлагаю поужинать да поспать чуток. Чать, разместимся как-нибудь в хоромах твоих! Что там Ягода Митрофановна нам на стол собрала?
Час примерно спустя, после сытного, за полночь, ужина, состоявшего из деревенских деликатесов вроде буженинки, сальца копчёного, колбаски домашней, грибков солёных, ну и, конечно же, маслица сливочного, творожка да сметанки, свеженьких, можно сказать, только-только из-под коровки, все и впрямь удачно разместились по комнатам.
Василиса Митрофановна с сестрой улеглись на кровати Дымокурова в спальной, Якову, заявившему, что он привык почивать без удобств, по-походному, постелили на полу в зале. В распоряжении Глеба Сергеевича осталась тахта. Ну а Потапыч, без кобеняжа уплёвший все объедки от ночной трапезы, сложенные для него в объёмистую миску, похлебав из унитаза чистой проточной воды, сопел удовлетворённо на коврике, среди туфель и ботинок, в прихожей.
И вот теперь отставной чиновник сидел в одиночестве на кухне, сумерничал, глядя в распахнутое настежь от духоты окно, а сон всё не шёл.
Город между тем тоже не спал и жил своей особой, неприметной для большинства обитателей, ночной жизнью.
Катил куда-то по залитому огнями ксеноновых фонарей проспекту, торопясь по своим непонятным в такую пору делам, автомобильный поток, лишь слегка поредевший в сравнении с дневным.
Шагали торопливо припоздавшие прохожие. Тащились медленно, шатаясь и спотыкаясь, загулявшие пьяницы, умудряясь при этом громко, на всю улицу, скандалить с заждавшимися их жёнами по мобильному телефону.
Всё было, как всегда, когда и в прошлые ночи доводилось ему маяться от бессонницы. За исключением того, и он понимал теперь это отчётливо, что в его квартире спали, похрапывая слегка, уставшие от непривычных городских впечатлений, самые настоящие, правда, изрядно постаревшие, фольклорные персонажи. Василиса Премудрая, баба Яга и Леший.
Те самые, из народных сказок, дожившие непостижимым образом до наших дней. Существующие взаправду, хотя и несколько в ином виде, чем представлялось это по мифам.
И отставной чиновник, реалист до мозга костей, не знал решительно, что ему с этой правдой делать.
А ещё в его тесной прихожей спал, вздыхая и поскуливая порой по-щенячьи, взаправдашний, из дремучего леса, а не цирковой какой-нибудь дрессированный, медведь. Воняющий, между прочим, на всю квартиру своей прелой, свалявшейся шерстью.
Тем не менее, Глеб Сергеевич и сейчас в своих размышлениях был далёк от всяческого рода чертовщины и мистики.
Те выпадающие из обыденной повседневной жизни явления, с которыми он столкнулся, прожив год назад пару недель в усадьбе родственников в Заповедном бору, имели, если крепко подумать, вполне научные объяснения.
Летающая ступа, шерстяной клубок-навигатор, землетрясение, случившееся аккурат на момент попытки нефтяников ввести технику в реликтовый лес, предшествовавшее тому беснование птиц – всё вполне объяснимо и укладывается в ту научно обоснованную картину мира, в рамках которой Дымокуров привык комфортно существовать. Забытые технологии, природная стихия…
А если присовокупить к этому дилетантские изыскания и умозаключения тамошнего краеведа Рукобратского об открытии им неизвестного учёным вида разумных представителей человечества, обитавших с незапамятных времён на территории бора, то и вовсе ни для каких чудес места не остаётся.
И он, Дымокуров, прямой потомок этих неизвестных науке разумных существ!
Глеб Сергеевич сидел в полумраке на кухне, размышлял, пил для ясности ума свежезаваренный крепчайший чай, и сердце, начавшее было давать сбои, подводить, трепыхаться то и дело предательски, невпопад, в последний год, вело себя вполне ответственно и прилично на этот раз. Тикало ровно, как хорошо отлаженный механизм швейцарских часов, несмотря на пережитые треволнения, бессонную ночь и изрядную дозу кофеина…
Отставной чиновник, в общем-то, отчётливо понимал, что жизнь его нынче вышла, как говорят, на финишную прямую. В основном состоялась, всё самое главное в ней уже произошло, и ничего нового, судьбоносного, впереди не просматривается.
Сколько лет вот так, не торопясь, не стремясь ни к чему, не ожидая и не желая ничего, просуществует он в этой двухкомнатной, давно не ремонтированной квартирёшке? Сейчас ему шестьдесят три. При удачном раскладе ещё лет на десять-пятнадцать его, пожалуй, и хватит. Он проведёт эти годы размеренно, за чтением книг, просмотром телесериалов и разного рода ток-шоу по «ящику», часами просиживая в «Одноклассниках», без особого интереса отслеживая судьбы тех, с кем сводила его когда-то судьба – в школе и в институте, на государевой службе…
А потом однажды он просто поутру не проснётся, останется лежать, и никто его и не хватится… Но это – лучший вариант. А худший – медленное угасание в какой-нибудь богадельне под казённым приглядом сиделок, которые с опозданием, кривясь от отвращения, будут выносить за ним судно и вытирать время от времени бегущую по его подбородку слюну… Не говоря уж о страшных мучениях от раковой опухоли, например, когда о смерти молят, как об избавлении.
А ведь всё могло сложиться и по-иному, если бы год назад он не отверг, да что там отверг, продал, называя вещи своими именами, с потрохами, возникшую вдруг из небытия родню. Если бы не посмеивался скептически над их сумасшедшими, с его точки зрения, суждениями и поступками, а принял их жизнь, в которой есть место не всегда объяснимым с рациональной точки зрения явлениям, проникся симпатией к сварливой, но, в общем-то, довольно добродушной бабе Ягоде, угрюмому и воинствующему «гринписовцу» Якову и царственной тётушке Василисе Митрофановне.
А есть ещё мастеровые Соломон и Семён, Марья-искусница, которая, между прочим, Глебу Сергеевичу сводной сестрой доводится. И, конечно же, Еремей Горыныч. Что ж с того, что внешне, по возрасту, он вроде бы не тянет на отца Дымокурова? Зато и впрямь по-отцовски немногословен, сдержан, наверняка руководствуясь в воспитании сына принципом «делай, как я». Например, учись в мгновение ока отращивать огромные, перепончатые драконьи крылья, летать на них, умея при этом выдыхать струю горящего, как напалм, пламени…
О том же, вполне вероятно, год назад, в Заповедном бору, и тётушка, Василиса Митрофановна, ему толковала. Дескать, Глебушка, ты ни силы своей, ни предназначенья пока не знаешь!
Так может быть, настало время узнать? И внезапный ночной визит незваных гостей – единственный, уникальный, неповторимый шанс исполнить до конца свою миссию в этих стремительно сокращающихся пределах оставшейся в его распоряжении жизни?
И другого такого шанса, Глеб Сергеевич это отчётливо сейчас понимал, больше никогда не представится…
Он почти не спал в эту ночь, сидя на тесной кухоньке, прислушиваясь к размеренному посапыванию гостей в соседних комнатах, глядя в распахнутое настежь окно, из которого виднелось очистившееся от смога под утро, усыпанное звёздами небо.
Неожиданно, впервые, кажется, в жизни, он ощутил себя не просто человеком – отставным чиновником, пенсионером, а неотъемлемой, единой частичкой чего-то необозримо огромного, в сравнении с чем и сама планета Земля – всего лишь исчезающе малая точечка в бесконечности Мироздания.
И что от него, человечка, микроскопически мизерного в беспредельных масштабах Вселенной, тем не менее, что-то зависит на этом свете.
И что кто-то, непостижимо, всеобъемлюще мудрый, взирает на него, Глеба Сергеевича Дымокурова, из этого безграничного космического далека, наблюдает за его столь незначительной, казалось бы, жизнью с благосклонным интересом и ожидает, что в любых ситуациях, на всех этапах своего бренного бытия он станет поступать по-божески. А значит – честно, по совести…

3

Наши далёкие предки, да и современники в изрядном числе, убеждённые в том, что боги денно и нощно наблюдают за всеми человеческими деяниями на Земле с недостижимо далёких небес, абсолютно правы.
Ежечасно и ежесекундно, в любое мгновение бытия, на протяжении многих тысячелетий всё, что творилось на погрязшей в грехах планете, просматривалось, фиксировалось, просчитывалось и анализировалось неким всевидящим, всеслышащим, всепроникающим оком.
Передающим данные в этакий аналог наших земных компьютеров, только во много, в биллионы раз более мощного вселенского мегакомпьютера.
А размещалось это недреманное око на межпланетной станции, окружённой силовыми полями, делавшими её недоступной для обнаружения никакими средствами слежения на Земле.
Обслуживали станцию два техника-координатора, звали которых Ис и Ал. Вахта их началась давно, тянулась неимоверно долго в нашем земном летоисчислении, однако у галактических посланцев представление о времени было совсем другим.
И в их понимании со дня Великого потопа, с помощью которого они подкорректировали пути развития человечества, прошло не более месяца.
В соответствии с должностными обязанностями, Координаторы иногда должны были вступать в прямые контакты с людьми, а потому они имели в данный момент своей бесконечной жизни человеческий облик, облачались в земные одежды, бывшие, правда, в моде в период расцвета Римской империи. Хотя, в принципе, могли принять какой угодно внешний вид, внедрив свою бестелесную суть, то, что мы называем душой, в любой подходящий по размеру для успешного функционирования биологический организм.
И, может быть, в соответствии с нынешним обликом, ничто человеческое им было не чуждо.
– Я знаю, что тебе это не понравится, но я буду настаивать на закрытии проекта «Земля»! – произнёс Ал, оторвав на мгновение взор от дисплея слежения, занимавшего целиком одну из стен станции.
Ис, более сдержанный, уравновешивающий своим долготерпением взрывной характер напарника, покачал головой:
– Давай дадим им ещё один шанс…
– Коэффициент полезного действия человечества опустился до критического порога и едва ли не равен нулю! – стоял на своём Ал. – Только два-три процента завершивших жизненный путь и поступающих во вселенский информационный накопитель душ годны к дальнейшему применению. Остальные не способны пройти через фильтр, беспощадно отбраковываются по причине безнадёжной испорченности. Да и эти два-три процента – зачастую детские души, которые хороши как информационные накопители, однако не прошедшие всего жизненного цикла, лишённые опыта, не способные к самостоятельной деятельности.
– Я знаю, – мягко урезонил раздосадованного напарника Ис. – Но зато те немногие души, которые годны, – бесценны. Такие, какими когда-то были и мы с тобой. Это души праведников, имеющие колоссальный опыт и способные после минимальной подготовки исполнять, например, функции Координаторов.
– Нет, ты только посмотри, с чем обращаются к Высшим силам эти земляне! – продолжал возмущаться Ал.
Он повернулся к дисплею, в нижней части которого светились три индикатора. Чуткие сенсоры мгновенно улавливали мысленные сигналы, которые адресовали жители планеты Всевышнему, взывая о поддержке и помощи. Красный огонёк, означающий, что такие сигналы приняты, зажигался столь часто, что мерцал практически непрерывно. Мощный компьютер, производящий биллионы операций в долю секунды, анализировал эти просьбы, отбирая те, которые заслуживают внимания и в принципе могут быть исполнены. Об этом сообщал оранжевый индикатор, который попыхивал уже значительно реже. Затем, также в мгновение ока, просчитывались последствия исполнения этих желаний для всей Земли, и, если они оказывали минимальное приемлемое воздействие на последующую историю развития человечества, отбирались для дальнейшей корректировки. Об этом извещал уже зелёный огонёк, который загорался довольно редко. Это означало, что чья-то молитва достигла цели, просьба исполнена. Что неизменно воспринималось и самим просящим, и окружающими его, как чудо.
– Вот! – Ал коснулся рукой экрана под красным индикатором. – Наугад выбранный пример. Та-ак, что там? А… дамочка просит Господа помочь ей отыскать ключи от машины, которые завалились на кресло и находятся у неё под задницей! Да как просит! «Господи… помоги, чтоб тебя… твою мать, Господи…»
– Ну, так помоги! – хмыкнул в бороду Ис.
– Нельзя! – отрезал напарник. – Дамочка находится в сильнейшем раздражении. Её только что бросил любовник. У него она, между нами говоря, и насосала на этот джип…
– Фу, Ал. Порой ты бываешь так груб! – укорил его Ис.
– Но это соответствует истине, – пожал плечами напарник. – Зато ты – безответственен. Если я сейчас помогу дамочке, она в раздражении рванёт свой джип с места и… да, через сорок восемь секунд собьёт на переходе женщину с ребёнком в коляске! А так – поищет ключи, успокоится, почувствует их у себя под ягодицами… действительно, между прочим, весьма сексуальными. Вот и выходит, что я ей уже помог. Не стать убийцей, не угодить в тюрьму… А она о том даже не догадывается!
Ис только вздохнул терпеливо и продолжил:
– Тем не менее, я глубоко убеждён, что незначительный процент способных успешно функционировать душ землян компенсируется их исключительно отменными качествами! Такими, что, насколько мне известно, больше не встречаются ни на одной заселённой разумными существами планете нашей галактики!
– Ты говоришь так, потому что сам являешься выходцем с этой планеты. И бессовестно лоббируешь интересы здешних аборигенов! Однако что мы имеем, если отбросить так обожаемую тобой эмоциональную составляющую? Мы имеем планету, с момента зарождения на ней человечества сотрясаемую губительными войнами, постоянными межличностными конфликтами. Люди практически поголовно поражены такими негативными качествами, как неуёмная жажда власти, неприязнь, презрение, а то и ненависть к себе подобным, корыстолюбие, жестокость… Да зачем перечислять, когда ты и сам прекрасно знаешь об этом! Не они ли подвергли тебя немыслимым по жестокости пыткам, когда ты вознамерился лично посеять в их душах доброе, разумное, вечное… Мы едва успели тебя эвакуировать…
– Да, – грустно согласился Ис, – но ты не забывай и о пагубной роли несчастного Люца, который уже на протяжении тысячелетий всячески поддерживает, стимулирует и развивает в людях их худшие душевные качества!
– Но ведь и Люц в своё время стал жертвой людской беспредельной жестокости! – напомнил Ал. – Хотя я не понимаю, почему там, – возвёл он очи долу, указывая куда-то в бесконечные просторы космоса, – запретили нам нейтрализовать его и вернуть на станцию.
– На всё воля Божья… – смиренно склонил голову Ис.
– Судя по всему, там, – опять указал на сферический потолок станции Ал, – имеются какие-то свои, неведомые нам планы в отношении Люца. Однако я уверен, что это не Люц землян, а земляне научили бедного отступника тем непотребствам и гадостям, которые он теперь творит среди них. – Координатор помолчал, а затем молвил решительно: – А потому я буду настаивать на закрытии проекта «Земля». Хотя бы временном, с наложением длительного карантина на эту планету. Взывая к твоей обострённой совести, напомню, что мы не имеем права тратить огромные ресурсы Вселенной на заведомо неудачные, убыточные проекты!
Ис вздохнул тяжело.
– Ладно. Только давай перед этим всё же дадим им ещё один, последний шанс!
– Что ты предлагаешь? Какой рубеж нравственности должны переступить земляне на этот раз, чтобы ты окончательно убедился в бессмысленности их существования?
Ис ненадолго задумался, а потом предложил озарённо:
– Послушай! На Земле есть уникальный лесной массив. Заповедный бор называется…
– Знаю, – подтвердил Ал.
– Там работает группа Хранителей, одна из последних, уцелевших на этой планете.
– Помню. Мы совсем недавно помогли им этот бор отстоять.
– Так вот, – воодушевлённо развивал свою мысль напарнику Ис, – я уверен, что попытки захвата и уничтожения бора продолжатся. У Люца, к сожалению, к бору личные счёты. Вот и посмотрим, сумеют ли Хранители противостоять на этот раз усилиям несчастного отступника…
– Хранители – далеко не типичные земляне. К тому же они лишь ничтожно малая часть представителей племени человека разумного, – заметил Ал.
– Но они же урождённые обитатели этой планеты! – стоял на своём напарник. – И, если у них получится, работы над проектом «Земля» будут продолжены.
Ал хмыкнул скептически. Однако он ценил своего коллегу, любил его, проработал с ним рука об руку на этой станции слежения и корректировки, на задворках Вселенной, бесчисленное количество земных лет, а потому согласился.
– Хорошо. Пусть будет по-твоему. Только я уверен, что ничего из этой затеи не выйдет. Итог предсказуем и печален. Проще было бы эвакуировать Хранителей, закрыть проект, наложить на планету карантин и не морочить голову ни себе, ни людям…

4

Едва забрезжил рассвет, в начале шестого утра гости проснулись дружно, зашлёпали босыми ногами по полу, заурчали краном умывальника, забурлили сливным бочком унитаза. Несмотря на бессонную ночь, Глеб Сергеевич себя чувствовал на удивление бодро.
Загодя он вскипятил чайник, Василиса Митрофановна с бабой Ягодой соорудили завтрак на скорую руку. Даже Потапычу достался огромный, в полбуханки хлеба «кирпичиком» бутерброд со сливочным маслом. После чего Яков, пока жильцы пятиэтажки спали в массе своей, вывел медведя во двор. Там, прячась в кустах акации от суровых дворников, зверь справил нужду.
Диспозиция сил на грядущий день была такова.
С утра, к началу рабочего дня, Дымокуров с обеими тётушками отправляются в офис адвоката Емельянова.
Якову с Потапычем до вечера надлежит оставаться в квартире. А вот вечером, часиков в шесть, опять же в сопровождении Глеба Сергеевича, надлежит выдвинуться к месту «забитой стрелки» с блатными. Причём «базар вести» с урками будет Яков, а Дымокуров с медведем должен ошиваться где-то поблизости. И, если дело дойдёт до крутых разборок с мордобоем, вмешаться самым решительным образом. Причём вмешиваться будет Потапыч, а Глеб Сергеевич должен, сохраняя дистанцию, наблюдать за тем, чем дело кончится. И, если плохо в отношении медведя и Якова, звонить либо в «скорую», либо адвокату для вызволения их из кутузки.
Василиса Митрофановна прозорливо заметила перемены в настроении племянника, выглядевшего с утра, не в пример ночному раздражению и растерянности, целеустремлённым и собранным, бодрым и деятельным, чётко раздававшим команды на правах хозяина, кому и чем заняться, и поглядывала на Дымокурова с потаённой улыбкой.
Громоздкую ступу на балконе, дабы не будить любопытства соседей видом чужеродного в современном быту предмета непонятного назначения, под руководством Глеба Сергеевича задрапировали старым половиком.
Якову на период вынужденного безделья отставной чиновник включил телевизор, продемонстрировав, как перебирать каналы на пульте, а Потапычу всучил для развлечения коробку глазированных кукурузных хлопьев, с незапамятных времён завалявшуюся в кухонном шкафчике.
Глеба Сергеевича, правда, покоробило слегка то, что медведь, покинув пределы прихожей, развалился в гостиной, пачкая палас клоками линялой шерсти, но, как говорится в народе, снявши голову, по волосам не плачут. И Дымокуров, расхаживая по квартире, равнодушно перешагивал через дремавшего посреди комнаты зверя.
Женщины, распаковав прихваченные с собой чемоданы, принарядились для выхода в люди.
Василиса Митрофановна облачилась в деловой брючный костюм песочного цвета, который удивительно шёл ей, подчёркивая не потерянную с годами стройность фигуры, на что баба Ягода, цокнув языком удовлетворённо, не преминула заметить:
– Ишь, сестрица-то у меня! Это только спереди, если посмотреть, то пенсионерка. А сзади – так прям пионерка!
Сама бабка сохранила верность своему традиционному наряду: невзрачной расцветки, с блёклыми васильками кофточка со старомодной серебряной брошкой в виде стрекозы на груди, чёрная, колоколом, юбка с прикрывающим щиколотки подолом. На ноги старушка напялила толстые меховые чуни.
Перед тем, как надеть юбку, она продемонстрировала домочадцам просторный карман, пришитый к изнанке.
– Сюда документ и деньги спрячем, – перейдя на заговорческий шёпот, сообщила она. – Ни один злодей не дознается!
Седые волосы она заплела в жидкую косичку, свернула её на затылке бубликом и прикрыла голову лёгким газовым шарфиком.
Василиса Митрофановна, коротко стриженная, чуть подкрашенная хной, отчего волосы её золотились, прекрасно сочетаясь с лучистыми голубыми глазами, повертевшись у зеркала со шляпкой, решительно отложила её, оставшись с непокрытой головой, поставила, как ненужную, в угол прихожей неразлучную прежде трость и сообщила:
– Всё, Глебушка. Мы к походу готовы!
Свёрток с документами и деньги, несколько пятитысячных купюр, баба Ягода спровадила куда-то вглубь своей безразмерной долгополой юбки.
Дымокуров предложил вызвать такси, однако баба Ягода воспротивилась категорически, считая такие траты непозволительной роскошью.
Напрасно Глеб Сергеевич убеждал старушку в том, что её представления, сохранившиеся, похоже, с советских времён, о разорительности для кошелька поездок на такси безнадёжно устарели и что нынче этот вид транспорта относительно дёшев и вполне доступен – баба Ягода упёрлась, стоя на своём. Дымокуров даже начал подозревать, что сварливая старушенция просто желает прокатиться в автобусе или троллейбусе, потолкаться, поглазеть на горожан-пассажиров.
В конце концов, Василиса Митрофановна поддержала сестру, и, вынужденный подчиниться мнению большинства, отставной чиновник повёл женщин на остановку общественного транспорта, расположенную неподалёку, возле Центрального рынка.
Поездка пришлась на «час пик», когда южноуральцы валом валили, разъезжаясь по своим рабочим местам – учреждениям, конторам и немногочисленным сохранившимся ещё в городе в период стагнации экономики промышленным предприятиям.
А потому Глебу Сергеевичу с сёстрами пришлось едва ли не штурмом брать подкативший кстати автобус двадцать шестого маршрута, который направлялся как раз в сторону адвокатского офиса.
Баба Ягода, демонстрируя свою искушённость в поездках на городском транспорте, пользуясь возрастными привилегиями и решительно орудуя локтями, шустро забралась в салон через переднюю дверь. Шуганув какого-то тинейджера, притворно сосредоточенно изучавшего экран своего айфона, удрюпалась удовлетворённо в кресло, предназначенное, как предупреждала табличка, для престарелых, инвалидов и пассажиров с детьми.
Глеб Сергеевич с Василисой Митрофановной втиснулись в автобус демократично, на общих основаниях, через заднюю дверь, и теперь стояли в проходе плотно, плечом к плечу, зажатые между прочими пассажирами, словно шпроты в консервной банке.
Дымокурову вспомнилось вдруг, что в последний раз вот так-то, в тесноте, ему доводилось ездить в общественном транспорте давным-давно, в пору студенческой юности. И сейчас он сопел раздражённо, притиснутый и уткнувшийся носом невольно в чью-то подмышку. Зато Василиса Митрофановна, благодаря своему баскетбольному росту, на голову возвышалась средь других пассажиров, взирала на них благосклонно сверху вниз и лишь посмеивалась в ответ на неизбежные в такой толчее тычки со стороны неловких соседей.
Неожиданно откуда-то с передней площадки раздался женский крик:
– Ой, у меня сумочку разрезали! Портмоне украли! Хотела за проезд рассчитаться, сунулась – а нету!
Пассажиры автобуса дёрнулись разом, загалдели заполошно, завертели головами, шарахаясь друг от друга и судорожно хватаясь за свои карманы и сумочки – целы ли кошельки?
Василиса Митрофановна тоже напряглась, подозрительно оглядывая окружающих.
– Граждане! Будьте бдительны! В салоне автобуса, возможно, находится карманный вор! – призывала притулившаяся на переднем сидении поблизости от водителя пожилая кондукторша. Из-за тесноты она не могла сдвинуться с места и вещала в микрофон то, что, вероятно, предписывали ей в подобной ситуации должностные инструкции. – Сейчас водитель по мобильному телефону вызовет полицию. Прошу всех оставаться на местах, проверить сохранность кошельков, бумажников, документов, других ценных вещей!
Все опять дружно зашебуршились, защёлкали замочками и завизжали молниями сумок, проверяя наличность.
Василиса Митрофановна, поглядывая искоса на Глеба Сергеевича, долго крепилась. А потом, беспокоясь о вверенных на хранение бабе Ягоде документах на имение и деньгах, крикнула, обращаясь поверх голов пассажиров:
– Сестра! У тебя там, под юбкой-то цело?
На что баба Ягода, невидимая Глебу Сергеевичу из-за спин окружающих, выдала громогласно на весь салон с передней площадки:
– Было цело, када замуж шла!
Все, кто был в автобусе, покатились от хохота.
А тут же, кстати, нашёлся и кошелёк, завалявшийся под ногами. Так и не разоблачённый среди прочих пассажиров карманник, судя по всему, поспешил избавиться от улики и теперь хохотал облегчённо на равных со всеми.
Поскольку наличность, двести рублей с мелочью, в портмоне оказалась в сохранности, – полицию решили не вызывать, и автобус, переполненный хихикающими пассажирами («Было цело, когда замуж шла», х-ха!), проследовал далее без помех по предписанному маршруту. Катил по забитому автомобилями проспекту Победы, мимо мемориала павшим в Великой Отечественной войне, со строгим, в виде гранёного штыка, обелиском и вечным огнём у подножия. При этом Дымокуров подумал мимолётно, что павшие, надо полагать, изрядно удивились бы, доведись им узнать, за какую именно жизнь своих потомков в третьем поколении бросались они семьдесят лет назад под танки и прикрывали телами вражеские пулемётные амбразуры.
А ещё он решил с теплотой, что тётушки у него, в общем-то, довольно милы в провинциальной своей непосредственности, а Василису Митрофановну, прямо светящуюся поздней, породистой, царственной красотой, так хоть сейчас замуж выдавай за какого-нибудь овдовевшего генерала. А то и бери выше – маршала…

5

А в Доме Советов в это утро состоялся важный для понимания дальнейших описываемых в романе событий разговор между губернатором Южно-Уральской области Александром Борисовичем Кургановым и его заместительницей, начальником управления по внутренней политике региона Надеждой Игоревной Барановской.
Надо отметить, что в последние две-три недели глава области пребывал в глубокой задумчивости и некотором раздражении.
Это сразу заметили его соратники из «ближнего круга» и старались лишний раз не попадаться на глаза, не беспокоить по пустякам находившегося «не в духах» шефа. И мимо губернаторского кабинета ходили на цыпочках, в приёмной разговаривали шёпотом. Будто там, за двустворчатыми, полированного дуба дверями находился тяжело больной человек.
Да, в общем-то, в какой-то мере оно так и было. Ибо только что по стране прокатилась череда отставок глав регионов, некоторых губернаторов даже увозили затем в столичные следственные изоляторы в наручниках, и все особы, обретавшиеся в коридорах власти, не могли не задумываться над судьбоносным для них вопросом: «Кто следующий?»
Александр Борисович нутром чувствовал в этой политической ситуации свою особую уязвимость.
Южно-Уральская область, несмотря на бодрую трескотню местных, прикормленных из бюджета, СМИ, по всем социально-экономическим показателям находилась в глубоком минусе.
Дела в депрессивном регионе как-то могла бы поправить разработка богатейшего нефтяного месторождения в недрах Заповедного бора, однако стихия, невиданное в здешних степных краях землетрясение низвергло, к чертям собачьим, нефтеносные пласты на глубины, недостижимые для существующих технологий бурения.
Понятно, что никакой вины губернатора в этом природном катаклизме не было, да и по определению быть не могло, но…
Примерно месяц спустя после катастрофы, перед началом заседания Госсовета в Кремле президент, здороваясь поочерёдно с приглашёнными губернаторами за руку и скупо выказывая своё расположение – кому ободряющей улыбкой, кому дружеским похлопыванием по плечу, дойдя до Курганова, пожал ему руку как-то вяло, вроде даже пренебрежительно, и бросил походя, не задержавшись ни на секунду:
– Ну что, просрали месторождение нефти-то? Будете теперь то и дело за дотациями в федеральный центр нырять?
– Никак нет! – грянул, преданно выкатив глаза и вытянувшись в струнку, Александр Борисович. – Обойдёмся внутренними резервами…
Однако глава государства уже не слушал его и шагнул дальше, здороваясь со следующим губернатором, что-то по-свойски, доверительно шепнув тому на ухо.
А Курганов остался стоять, как оплёванный.
Ему даже показалось, что оказавшиеся рядом первые лица регионов подались от него чуть в стороны, отшатнулись от проштрафившегося коллеги, обозначив, таким образом, малоприметную прореху в губернаторских сплочённых рядах.
И ещё один негативный сигнал, или чёрную метку – как угодно назовите, получил от президента Александр Борисович.
Глава государства, слывший большим поборником природы, приехал самолично открывать степной заповедник на территории Южно-Уральской области, где проходили акклиматизацию содержащиеся до поры в вольере лошади Пржевальского. В соответствии с федеральной программой восстановления численности диких животных, лошадей свезли сюда из разных зоопарков Европы. И, подержав несколько месяцев за оградой, выпустили затем для дальнейшего обитания в естественную среду, в степь.
Поучаствовать в этой волнующей процедуре пожаловал сам президент.
Верная заместительша Барановская уже настропалила своих и столичных телевизионщиков наснимать больше кадров, демонстрирующих наглядно, как губернатор плечом к плечу с главой государства распахивает ворота вольера, открывая исчезнувшим в естественной природе лошадям Пржевальского путь в родную для них стихию.
Какой трогательный, рисующий губернатора как верного сподвижника президента России, радетеля животного мира, мог бы получиться сюжет!
Ан нет!
Президент сам, в гордом одиночестве, в сопровождении лишь директрисы заповедника, стервы этакой, покормил на прощанье жаждущих свободы жеребцов и кобыл овсом из ведра, а потом, пошлёпав ладонью по крупам дружески, выпустил в первозданную, заповедную степь.
А Курганов в это время обретался в отдалении, среди прочей многочисленной свиты главы государства, и никакими ухищрениями фотографов и операторов запечатлеть губернатора рука об руку с президентом страны так и не удалось.
Ну как тут не задуматься о грядущей отставке?!
Некоторые надежды Александру Борисовичу внушал лишь тот факт, что Южно-Уральская область, если называть вещи своими именами, была задворками, самой что ни есть российской провинцией, некогда ссыльным краем и, лишённая богатых природных ресурсов, в социально-экономическом плане – самой настоящей задницей. Где на степных маловодных просторах, прокалённых летним зноем и промороженных в зимнюю стужу возились на островках обработанной пашни мелкие фермеры, едва сводящие концы с концами при скудных урожаях в засушливом, резко континентальном климате.
И «порулить» дотационным регионом, заняв кресло губернатора, молодые да ранние из кадрового резерва кремлёвской администрации особого желания не выказывали.
А потому, с учётом пессимистических настроений, преобладавших в аппарате главы региона, будучи вызванной «на ковёр», Надежда Игоревна Барановская не расточала в адрес шефа обычные свои обворожительные улыбки, держалась строго, официально, стояла навытяжку, словно ординарец перед главкомом, и, как говорится в армейских кругах, «ела глазами начальство».
А Курганов, не предложив сесть, вместо приветствия поинтересовался сварливо у своей заместительницы:
– Ну, и как там дела у нас, э-э… с внутренней политикой обстоят?
– Всё отлично! – в соответствии с воцарившимся в последние годы на просторах страны всеобщим, государственным оптимизмом, отрапортовала вице-губернатор. И с готовностью положила перед патроном компьютерную распечатку, извлечённую из прихваченной кстати папочки – бордовой, с орлами золотого тиснения. – Вот последние данные фонда «Российская политика». Согласно новейшим исследованиям, вы на пятьдесят шестом месте в рейтинге глав регионов. Из восьмидесяти пяти. Можно сказать, в золотой середине. Совсем неплохо!
– И во сколько нынче нам эта золотая середина обошлась? – хмуро полюбопытствовал Курганов.
– В десять миллионов рублей, – не сморгнув глазом, объявила Надежда Игоревна. – Пустяки, если учесть, что речь идёт о поддержании политической стабильности в нашей области!
Конечно, директору фонда «Российская политика» в чемоданчике, чёрным налом, перепало из озвученной суммы всего лишь семь миллионов, но Барановская считала, что вполне заработала эти тридцать процентов отката. Нашла подходы к кому надо, в столице, договорилась, неоднократно встречалась с политологом, к мнению которого, как говорили знающие люди, прислушиваются в Кремле. Разве не заслужила она такие, весьма скромные, премиальные? Другие-то, вон, отступных по шестьдесят процентов берут. А у неё – всё по-честному…
Александр Борисович хмыкнул презрительно, глянул на заместительшу пронзительно сквозь тонкие, без оправы, очки:
– Уверен, что наш президент цену этим «рисованным» рейтингам знает. А ты вот лучше мне формулу выживаемости глав регионов в Российской Федерации назови!
Надежда Игоревна такие прописные истины, конечно же, знала, а потому, подобравшись, выдала без запинки:
– По неофициальным данным, сегодня в России деятельность губернаторов оценивается по пяти показателям. Результаты голосования на выборах президента страны в регионе – раз. Наличие у губернатора «политической крыши», поддержки в кремлёвских структурах – два. Отсутствие конфликта с местными элитами – три. Уровень социального самочувствия населения региона – четыре. И пятое, а возможно, и первое по значимости – исполнение указов президента по повышению зарплаты работникам бюджетной сферы, привлечение инвестиций в экономику области…
– Вот-вот, – согласился Курганов. – Всё-то ты, голуба моя, знаешь… И на каком месте мы среди других регионов по этим критериям?
– Не на последнем – это точно! – бодро предположила вице-губернатор.
– А я тебе скажу, на каком реально мы находимся месте. Вернее, в каком! – взорвался губернатор. – В жопе!
И бухнул по столу кулаком так, что письменный прибор в виде кремлёвских башенок из розовой орской яшмы, традиционно сохранявшийся в кабинете первого лица области с незапамятных, чернильниц и перьевых ручек, времён, подпрыгнул от сотрясения.
Чуть успокоившись, губернатор принялся загибать пальцы.
– На прошедших выборах по голосам, отданным за действующего президента, Южно-Уральская область едва за пятьдесят процентов перевалила. И то, потому что члены участковых избирательных комиссий до полуночи пыхтели, где надо, в пустых бюллетенях галочки рисовали. А по стране в целом – за шестьдесят. Раз! «Крыша» наша с тобой умерла и с почётом на Новодевичьем кладбище похоронена. Так что, где надо, словечко замолвить за нас и некому. Два! Конфликты в элитах… Этот госдумовец, Карасонов, нас при любом удобном случае с высоких трибун, включая федеральные СМИ, грязью поливает. Дескать, регион при нынешнем губернаторе до ручки дошёл, всё развалено, разворовано… Три! А ведь ты, – обличающе ткнул он двумя оставшимися незагнутыми пальцами куда-то, едва ли не в пах высившейся над столом, стоявшей навытяжку Барановской, – должна была его нейтрализовать перед думскими выборами. Сколько денег за компромат на него в столицу перетаскала. А он бац – и опять в дамках! В Госдуму эту долбаную уже в третий раз проскочил!
– В одномандатном округе мы его завалили. Он по партийным спискам прошёл, – напомнила в своё оправдание Надежда Игоревна.
– «Завалили»… – кривясь, передразнил её глава региона. – Баблом вы его придавили! В одного этого конкурента Карасонова, лжекоммуниста залупоглазого, опереточного оппозиционера, сколько денег вбухали!
– Выборы – мероприятие дорогостоящее, – скорбно заметила Барановская. – Тем более федеральные!
А сама улыбнулась потаённо. Выборы! Ах, сколько денег, «чёрного нала», никем не учтённого, ей и впрямь перепало! Ещё чуть-чуть – и мечта её девичья, сокровенная, квартирку в Париже прикупить и свинтить из Рашки к чёртовой матери, сбудется! А губернатор… ну пусть, пусть по-пацански пальцы гнёт, считает. Куда он без неё? Она, Барановская, дело знает!
А Курганов продолжал раздражённо:
– Ну, по исполнению президентских указов мы и впрямь посерёдке. Контрольные показатели выполнили. Правда, пришлось половину бюджетников сократить к чёртовой матери, но такая «оптимизация» здравоохранения, образования и культуры нынче только приветствуется. Так что – вот! – загнул он четвёртый палец. И за оставшийся мизинец крепко схватился. – Инвестиции. Дураков деньги вкладывать в нашу окраинную, отдалённую от оживлённых транспортных потоков область, в наши предприятия на последнем издыхании, мало находится. Но значит ли это, что мы должны успокоиться, опустить руки?! – грозно взглянул на Барановскую губернатор. В ответ та замотала головой энергично. А Курганов, поднявшись из-за стола, рявкнул: – Слушай мою команду!
Надежда Игоревна с готовностью напряглась, втянула живот и выпятила грудь, как солдат в строю, даже каблуками едва не прищёлкнула.
Она знала, что губернатор любит изображать из себя эдакого полководца, главнокомандующего войсками целой армии региональных чиновников. И те, подыгрывая ему, тянулись во фрунт при каждом удобном случае, держали строй по ранжиру, бросались исполнять, не сомневаясь и не рассуждая, любые приказы начальства… Только вот воевать и побеждать ни они, ни их военачальник решительно не умели!
– Приказываю! – рокотал между тем Курганов. – Завтра… нет, сегодня же к концу рабочего дня, вместе с минэкономразвития, подготовить соображения по инвестиционному проекту. Не какую-нибудь показушную дрянь, из пальца высосанную. Как давеча, когда вы под видом грандиозного вложения инвестиций в промышленность мне цех по заправке баллонов сжиженным бытовым газом для населения впарили. Сарай с собачью будку величиной открывать в торжественной обстановке, с разрезанием ленточки, заставили. Настоящий инвестиционный проект! Чтобы о нём, вашу мать, все федеральные СМИ протрещали! А то мотаетесь все скопом по десять раз в году по разным экономическим форумам, заграницам да сочам, пьёте и жрёте, развлекаетесь там за казённый счёт, а на выходе – шиш! Ни одного путного контракта не то что с зарубежными партнёрами – с соседними областями не заключили!
Вице-губернатор хмурилась, кивала скорбно – что есть, дескать, то есть!
А Курганов продолжал бушевать:
– Я, разэдак вас так, на те деньги, что вы наворовали за эти годы, в виде взяток нахапали под моим крылышком, заставлю не виллы на средиземноморском побережье покупать, а новые предприятия здесь, на территории Южно-Уральской области, открывать! Лично, в душу вашу мать, будете инвестировать краденые бабки в экономику региона!
– Будет исполнено! – ответила по-военному чётко Барановская.
А сама не без ехидства подумала: «Эк тебя, Алборисыч, подпёрло-то! А насчёт бабок наворованных – с себя и начни. Небось, на деньги, тобой притыренные, пару заводиков построить можно!»
Однако, как ни крути, а команду губернатора исполнять придётся, – размышляла Надежда Игоревна, шествуя вальяжно по коридору Дома Советов к своему кабинету. И соображения по инвестиционному проекту до вечера, хоть тресни, представить. Из пальца или ещё из какого… хи-хи… места высоси, а вынь да положь!

6

Адвокатская контора Емельянова располагалась в огромном шестнадцатиэтажном строении, внешние стены которого были облицованы чёрным стеклом, отчего высотка эта напоминала кладбищенский обелиск. Некогда, помнил Дымокуров, в этом районе располагалась лесопосадка, довольно неухоженная и замусоренная, впрочем. Теперь же от корявых, стойких к суховеям и степным морозам карагачей, зарослей акации и дикого торна следа не осталось. Всё пространство вокруг здания было закатано в асфальт и плотно уставлено раскалёнными под безжалостным июльским солнцем автомобилями.
В огромном, как вокзальный зал ожидания, прохладном благодаря кондиционерам, вестибюле охранник в чёрной униформе, глянув мельком на бумажку, в которой чётким, каллиграфическим почерком Василисы Митрофановны был написан номер офиса, кивнул равнодушно в сторону лифта, бросив сквозь зубы: «Шестой этаж». Чувствовалось, что посетители, типичные провинциалы, не вызвали у него ни уважения, ни настороженности.
Мэтр, обряженный по адвокатской моде в совсем не летний тёмный, траурный костюм, в белой рубашке и красном галстуке-«бабочке», встретил их самолично и, не перепоручая секретарше, поддерживая бабу Ягоду под локоток, препроводил в свой кабинет.
Меблировка здесь соответствовала внешности хозяина. Тяжёлый, красного дерева, обшитый зелёным сукном письменный стол, резные, с позолотой и высокими спинками кресла, шкафы под потолок, уставленные толстенными сводами законов и папками-скоросшивателями с документами – всё свидетельствовало об основательности, незыблемости, надёжности и преемственности многих поколений старой гвардии стряпчих.
И вежливость, с которой встретил хозяин кабинета клиентов, была вовсе не суетливой, не заискивающей, а вальяжно-снисходительной. Вежливость делового человека, хорошо знающего себе цену. И цена эта, если судить по антикварной мебели, по картинам, развешанным по стенам, явно подлинникам, а не ширпотребовским копиям, многочисленным дипломам и официальным благодарственным письмам в рамках с золотыми гербовыми печатями, была довольно высокой.
Глеб Сергеевич, будучи в курсе родословной адвоката, исподтишка присматривался к нему, стараясь уловить то, что хотя бы внешне объединяло мэтра с визитёрами. Однако ничего общего, кроме разве что правильных, но чуть крупноватых черт лица, будто из гранита высеченных, да высокого роста, не подметил. Однако это ещё не говорило ни о чём. Ведь сам Дымокуров был совсем не высок, да и статью царственной тётушки, Василисы Митрофановны, не отличался.
– Я изучил, предварительно пока, вашу проблему, – начал Емельянов, рассадив гостей по креслам и устроившись привычно за антикварным столом. – Мне Василиса Митрофановна в телефонной беседе поведала суть дела в общих чертах. Как я понял, исторически сложилось так, что ваше недвижимое имущество, то есть имение, состоящее из жилого дома, нескольких хозяйственных построек и земельного участка, оказалось расположено в границах федерального лесного фонда. Причём на землях, относящихся к категории особо охраняемых. Так как Заповедный бор, как следует уже из его названия, является заповедником, государственным заказником, памятником природы. А на таких территориях любая хозяйственная деятельность, кроме научно-исследовательской и природоохранной, категорически запрещена…
– А нефть, значит, добывать можно было? – язвительно поинтересовался Дымокуров.
– О-о, нефть – это особый случай, – заметил снисходительно адвокат. – До начала предполагаемой разработки месторождения нефтедобывающая компания поспособствовала тому, что некоторые участки бора, а именно те, где планировалось разместить нефтяные вышки, протянуть трубопроводы, подъездные пути, подвести другие коммуникации, были заблаговременно выведены за границы особо охраняемой территории. На бумаге, на картах, естественно. Так что нефтяники формально закона не нарушали. Хотя и влезли едва ли не в самое сердце реликтового лесного массива…
– А разве так можно? – удивился Глеб Сергеевич.
– Нельзя. Но, если очень хочется, то, как многое в нашей стране, – можно! – мило улыбнулся в его сторону мэтр.
– То-то в нашем Заповедном бору разных турбаз, коттеджей начальников, понастроено, – с возмущением вставила баба Ягода.
– Объясняю, – благосклонно посмотрел на неё адвокат. – Согласно существующему законодательству, особо охраняемые природные территории могут использоваться в виде рекреационных, просветительских целей, то есть для проведения, к примеру, экскурсий. Опять же экскурсии могут осуществляться только пешие, по заранее разработанным маршрутам, так называемым «экологическим тропам», со строго ограниченным числом участвующих в них туристов. Никаких объектов, то бишь гостиниц, кемпингов, турбаз на таких территориях строить тоже нельзя. А вот за пределами, на некотором удалении, например, на опушке леса, в чистом поле – можно. Однако это вовсе не означает, что все указанные строения, оказавшиеся-таки на территории заповедника, включая и вашу усадьбу, подлежат немедленному сносу, как незаконные. Не так давно Государственная дума приняла очень хитрый закон, который поможет вам, владельцам усадьбы, сохранить, так сказать, статус-кво в этой непростой юридической коллизии. А называется этот нормативный правовой документ так… – Емельянов достал из объёмистой папки-скоросшивателя лист бумаги в пластиковом файле, водрузил на нос тяжёлые очки в золотой оправе, прочёл: – Закон Российской Федерации «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях устранения противоречий в сведениях государственных реестров и установления принадлежности земельного участка к определённой категории земель»…
Адвокат выдал название документа привычно, на одном дыхании, а баба Ягода тряхнула головой замороченно:
– Хрень какая! Не выговоришь…
Василиса Митрофановна окоротила сестру строгим взглядом.
– Однако самое ценное в этой, как вы изволили выразиться, «хрени», – снисходительно кивнул мэтр старушке, – заключается в том, что процитированный мною документ вносит изменения в другой федеральный закон, а именно закон Российской Федерации «О переводе земель или земельных участков из одной категории в другую». При этом главенствующая роль отдаётся сведениям, внесённым в ЕГРН…
– Милок, ты по-русски скажи, а? Ничего ж не понятно! – взмолилась баба Ягода.
– Да здесь как раз-таки всё проще простого, – отмахнулся от неё адвокат. – Имеется в виду Единый государственный реестр недвижимости. И если права на земельный участок внесены в него до 1 января 2016 года… – Емельянов поверх очков окинул взглядом своих доверителей, улыбнулся краем губ при виде их напряжённых, замороченных лиц и пояснил: – Это и есть тот самый, широко обсуждавшийся общественностью «Закон о лесной амнистии». Многие увидели в нём стремление депутатов, властей в целом сыграть на руку как раз всем богатеям, понастроившим виллы и коттеджи в живописных лесных массивах, там, где строить было категорически запрещено. Однако теперь, если указанные лица успели отхватить указанные участки до 1 января 2016 года, возвести на них жилые строения, то такой самозахват государственных или муниципальных земель им прощается, то есть амнистируется, а право владения землёй и недвижимостью в лесных зонах узаконивается.
– Безобразие какое! – возмущённо подняла брови Василиса Митрофановна.
– Однако именно это безобразие и позволит нам узаконить ваше имение с землёй и постройками. Поскольку появилось оно задолго до 2016 года…
– Да уж задолго, милок, – согласилась баба Ягода. – Так задолго, что люди в ту пору ещё каменными топорами размахивали…
– Тем более! – невозмутимо подтвердил мэтр. – Но нам так далеко… гм-м… углубляться в историю не придётся. Достаточно будет предъявить документы, устанавливающие право вашей собственности на усадьбу в двадцатом веке.
– Уф! – облегчённо выдохнул Глеб Сергеевич. – Оказывается, в итоге всё так просто?!
– Отнюдь! – покачал головой адвокат. – Сложность как раз и состоит в том, что «лесная амнистия» не распространяется на земельные участки, расположенные на особо охраняемых территориях. К таковым, увы, и относится Заповедный бор.
– Опять двадцать пять! – не выдержала на этот раз уже Василиса Митрофановна.
У Глеба Сергеевича, которому беседа с адвокатом напомнила катание на «русских горках», то возносящее на вершины надежды, то вновь обрушивающее в бездну отчаянья, даже голова от напряжения разболелась.
– Тем не менее, у меня есть серьёзные основания полагать, что в конечном итоге нам удастся узаконить существование вашей усадьбы в заповедном лесном массиве, – вновь вознёс на высоты надежды клиентов вальяжный мэтр. – Например, взять занятый вами земельный участок в аренду. Продекларировав, что на нём ведётся природоохранная и научно-исследовательская деятельность.
– Это как же? – напряглась Василиса Митрофановна.
– Непросто, – признался Емельянов. – Но то – уже моя забота. За это мне, как адвокату, и деньги платят.
– А на скока лет аренда эта, голубь? – полюбопытствовала баба Ягода.
– Да практически навсегда, – любезно улыбнулся ей хозяин кабинета. – На сорок девять лет, например…
– Э-э… – разочарованно протянула старушка. – Всего-то… Да эти полста лет пролетят – глазом не успеешь моргнуть. Вот, помнится…
Однако мэтр перебил решительно её экскурс в историю.
– Во-первых, за сорок девять лет много воды утечёт, – заметил он. – А во-вторых, как в анекдоте про Ходжу Насреддина, за такой срок наверняка кто-то, либо ишак, либо падишах обязательно сдохнет. Что касается дня сегодняшнего, то в соответствии с существующим законодательством арендатор, успешно осуществляющий свою деятельность на арендованном земельном участке, имеет право юридически оформить этот участок в свою частную собственность через пятнадцать лет. И внимание! В законе нигде не сказано, что на земли федерального лесного фонда эта юридическая норма не распространяется! Поэтому, – обвёл он победным взглядом присутствующих, – как я уже заметил в начале нашей беседы, по российским законам, если что-то категорически нельзя, но очень хочется, то – можно! При соответствующей юридической поддержке, естественно, – удовлетворённо откинувшись на спинку музейного кресла, погладил себя по солидному брюшку адвокат. А через минуту снова принял официальный, сосредоточенный вид. – А посему начнём прямо сейчас, с первого шага, мне необходимы подлинники всех документов, удостоверяющих ваше право на владение земельным участком в Заповедном бору и всеми надворными постройками. Надеюсь, они у вас при себе?
Василиса Митрофановна многозначительно посмотрела на бабу Ягоду.
– А как же, милок, – заквохчила та, поднявшись с места. – Сей момент! Из потайного кармана достану…
И, конфузливо отвернувшись к стене, принялась шарить где-то в складках своей безразмерной юбки. А через минуту обернулась с побелевшим лицом:
– Нету… украли. Вон, подол чем-то острым разрезали… в автобусе! Карманники, супостаты! – и махнула в отчаянье сухонькой ручкой. – Эх, такую юбку попортили. Новую совсем, два раза только надёванную…

7

Институт полномочных представителей Президента России в федеральных округах призван был, по задумке главы государства, укрепить властную вертикаль в разболтавшихся на нет, норовящих окуклиться в пределах собственных границ регионах.
Губернаторы не без трепета ожидали, что полпреды президента на местах начнут активно вмешиваться в политические и экономические процессы, проходящие на подведомственных им территориях. Однако те ограничивались в основном надзорными функциями, рассадив в каждой области своих наместников – Главных федеральных инспекторов.
В прямое подчинение полпредам в федеральных округах были переданы все «силовые» структуры. Кто знает, о чём шептались президентские назначенцы в своих кабинетах наедине с прокурорами, полицейскими, «фээсбэшниками» и прочими облачёнными в мундиры руководителями ведомств, представители которых имелись едва ли не в каждом населённом пункте губерний? И потому были прекрасно осведомлены о реальном положении дел, без оглядки на лукавую статистику, объективно оценивая деятельность того или иного главы региона. Отслеживали настроения населения, состояние промышленности, малого и среднего бизнеса, собирали негласно оперативную информацию, в том числе при помощи внедрённой в самые разные государственные и бизнес-структуры глубоко законспирированной агентуры, кто из чиновников и сколько берёт, изучали, фиксировали, составляли докладные и аналитические записки, которые регулярно фельдъегерской почтой отправляли наверх, в федеральный центр.
И если вдруг оттуда, с заоблачных кремлёвских высот, поступала команда «Фас!», любой деятель регионального масштаба, от главы какого-нибудь захолустного поселения до губернатора края, оказывался вполне уязвим. Мигом извлекались из бронированных несгораемых сейфов толстенные папки с тщательно собранной, прошнурованной, пронумерованной и подшитой компрометирующей информацией, и делу давался ход.
И тогда на высоко поднятую надменно голову какого-нибудь уверенного в собственной изворотливости и безнаказанности чинуши внезапно обрушивался беспощадный карающий меч правосудия.
Кто-кто, а вице-губернатор Надежда Игоревна Барановская, женщина многоопытная и мудрая, была прекрасно осведомлена об этом.
И потому, когда секретарша доложила по селекторной связи, что в приёмной находится Советник Полномочного представителя Президента РФ в Приуральском федеральном округе, мигом выскочила из-за стола и помчалась встречать высокопоставленного визитёра в дверях кабинета, даже не поинтересовавшись ни фамилией его, не именем-отчеством.
Впрочем, этого и не требовалось. Едва увидев, кто стоит на пороге, Барановская склонила почтительно голову и растянула чуть тронутые перламутровой помадой губы в улыбке:
– Прошу вас, входите, Люций Гемулович!
Надежду Игоревну нисколько не смутило то, что ныне вычурный столичный гость в неизменных траурных одеяниях, которого прежде она знала, как вице-президента по связям со СМИ крупнейшей российской нефтяной компании, предстал перед ней совсем в ином качестве. В порядке вещей были там, на кремлёвских верхах, такие вот горизонтальные перемещения – из бизнеса на госслужбу, а с государевой службы – в коммерческие структуры.
Советник полпреда снял широкополую пасторскую шляпу.
Несмотря на летний зной, он по-прежнему щеголял в чёрном плаще из лёгкой ткани. Руки его были затянуты в тонкой выделки кожаные перчатки. Глаза скрыты за зеркальными, отражающими искривлённое сферой лицо собеседника, солнцезащитными очками.
Визитёр сел, не ожидая приглашения, за приставной столик. Мягкое кресло податливо вздохнуло под ним.
Барановская, подчёркивая высокий статус гостя, не заняла привычного места за начальственным столом, а втиснулась демократично напротив за тот же столик. Молвила, лучась фальшивой улыбкой:
– Искренне рада видеть вас в наших краях, тем более, э-э… в новом качестве!
Люций Гемулович кивнул благосклонно, неторопливо стянул с носа очки и уставился на собеседницу своими жуткими, напоминающими кроваво-красной радужкой пулевые пробоины, буркалами. И, тщательно проговаривая каждую букву, словно на компьютерной клавиатуре печатал, поприветствовал, в свою очередь, хозяйку кабинета:
– Взаимно рад встрече, Надежда Игоревна! Предыдущая наша встреча оставила глубокий след в моей памяти. Нечасто, знаете ли, удаётся пообщаться со столь смышлёными, понимающими всё с полуслова, высокопрофессиональными и целеустремлёнными представителями органов государственной власти!
– Да будет вам! – зарделась Барановская. – Вы теперь, судя по должности, в таких заоблачных сферах летаете… там, небось, сплошь мужи, преисполненные государственной мудрости!
Люций Гемулович ожёг вице-губернатора взглядом своих пылающих глаз.
– Там таких, как вы, особенно не хватает, – прервал он, ткнув тонким указательным пальцем в потолок кабинета. При этом плащ его зашелестел сухо, будто сложенные крылья летучей мыши. – Уж поверьте мне на слово, я знаю, о чём говорю.
Тщательно подбритые бровки Надежды Игоревны дрогнули от напряжения, по скульптурному, отполированному, беломраморному лбу пролегла едва заметная морщинка: хозяйка кабинета соображала судорожно, с чего это красноглазый ударился в комплименты. И решила промолчать, не демонстрировать показную скромность, подождать, куда собеседник с его витиеватыми рассуждениями вырулит. Сохраняя, впрочем, на лице смущённую от похвал улыбку.
А Люций Гемулович между тем продолжал:
– Буду с вами предельно откровенен. Там, наверху, – дрогнув обесцвеченной косичкой, кивнул он на потолок, – существует некоторое недовольство тем, как складывается ситуация в Южно-Уральской области. И это недовольство усиливается с каждым днём, перерастает в тревогу за судьбу региона. Согласны ли вы, положа руку на сердце, с тем, – опять обратив пылающий взгляд на собеседницу, вопросил гость, – что для этих тревог у президента страны, у нас, э-э… членов его команды, соратников и единомышленников, есть весомые основания?
Услышав такое, Барановская поняла мгновенно: сейчас или никогда. Вот в эту вот судьбоносную секунду ей предстоит сделать непростой выбор: с кем она? С губернатором, которому обязана всем, проистекающим из её высокой для областных масштабов должности. Немыслимой ещё несколько лет назад для провинциальной девицы с сомнительным образованием в заштатном вузе, без связей и протекции.
Если с губернатором – она сейчас должна горячо отрицать претензии красноглазого и тех, кто за ним стоит. Энергично вступиться за Курганова, возразить запальчиво, что всё только что сказанное – неправда, что у региона отличные перспективы, а у руля области находится крепкий, знающий, многоопытный руководитель.
С другой стороны, всё более очевидно, что этот период её жизни заканчивается. И от того, что скажет она сейчас, зависит, станет ли вице-губернаторство лишь очередной ступенькой карьерного роста или останется высшим достижением в её трудовой биографии. Должна ли она, как боевой конь павшего полководца, последовать за ним в могилу или остаться жить, поменяв седока и помчавшись вскачь к новым горизонтам и новым победам? Она же, чёрт побери, не самурай, чтобы делать себе харакири только потому, что её хозяин – сёгун, или как он там, япона мать, называется, проиграл битву?
Всё это пронеслось в доли секунды в гладко расчёсанной на прямой пробор смышлёной головке Надежды Игоревны, и, скорбно поджав губы, она кивнула:
– Вы правы. Положение в экономике, социальной сфере Южно-Уральской области не может не вызывать опасений. Здесь я с вами совершенно согласна.
– Рад, что мы поняли друг друга и нашли общий язык, – заметил удовлетворённо советник полпреда. – Откровенно говоря, у меня были опасения, что вы сейчас начнёте мне впаривать ту чепуху, что внушаете населению своего славного края, пытаетесь навесить на уши президенту. О процветании области благодаря неустанным трудам команды губернатора – отца родного для всех южноуральцев. Про успехи в экономике, в промышленности, в сельском хозяйстве. Про неустанную заботу о росте благосостояния жителей региона…
Надежда Игоревна выслушала эту тираду с каменным лицом. Прежде всего, потому, что именно она, вице-губернатор Барановская, отвечавшая за работу со СМИ, «впаривала» в массовое сознание населения тщательно подобранную и отредактированную информацию о мифических достижениях власти, «вешала лапшу на уши» президенту, составляя бодрые отчёты для федерального центра. При этом без зазрения совести манипулируя статистикой, выпячивая одни показатели и скромно замалчивая другие.
– Учтите, – буравя собеседницу взглядом, словно лучики лазерных прицелов куда-то в переносицу ей наводил, вещал тем временем Люций Гемулович, – мы знаем всё. Потому что помимо ваших победных отчётов у нас есть и другие, объективные источники информации. Причём не только о состоянии дел в экономике и социальной сфере. Знаем, например, кто вам платил, за что, когда и какие суммы. Сколько лично вы, гражданка Барановская, кейсов с денежными купюрами в кабинет губернатора перетаскали. Знаем, но не даём делу ходу… до поры.
Надежду Игоревну эта его «гражданка Барановская» окончательно добила. Она всхлипнула, потянулась к сумочке, извлекла из неё надушенный кружевной платочек, вытерла с уголков подкрашенных глаз набежавшие кстати слезинки, затем, деликатно хлюпнув, поднесла к носу.
А Люций Гемулович рокотал обличающе:
– Вам, мелким провинциальным жуликам, шпане, и невдомёк, что государство обмануть невозможно. Что оно в лагерную пыль способно стереть любого, покусившегося на его закрома. И если этого не происходит… до поры, то это не бессилие государства, не попустительство, а политика. А она может поменяться в любую секунду. И тогда – арест, суд, срок, тюрьма… – и завершил неожиданно. – А ведь всё может сложиться для вас совсем по-другому!
Заметив, как дёрнулась Барановская, перестала шмыгать в платок, прислушиваясь к его словам, продолжил невозмутимо:
– Вы сейчас подходите как раз к возрасту расцвета политика. Тем более, что сегодня наш президент, и это всем очевидно, делает ставку на молодые кадры. Но не абы какие. Мы, – он произнёс это многозначительное «мы» с нажимом, – знаем, что последние восемь лет именно вице-губернатор Барановская, словно обозная лошадь, уж извините за такое сравнение, тянула тяжелейший воз административного управления областью. Так почему бы вам, многоуважаемая Надежда Игоревна, из рабочей лошадки, пардон, не превратиться в возницу? В этакого кучера-лихача, восседающего на облучке – губернаторском кресле? И твёрдой рукой правящего птицей-тройкой – Южно-Уральской губернией?!
Ещё год назад, слыша такие провокационные речи, Барановская замахала бы руками негодующе – дескать, что вы такое говорите? Я счастлива, работая и в нынешнем качестве под началом лучшего губернатора всех времён и народов – Курганова! А сейчас помалкивала в кружевную тряпочку и внимала.
А Люций Гемулович вещал, гипнотизируя её своим жутким взглядом, словно душу рентгеновскими лучами просвечивал:
– Президент – он тоже человек. Всех и вся знать он не может. Тем более, в такой огромной стране, как Россия. На то и нужны ему мы, советники. И, когда наступит час принятия решений, – а он, поверьте, не за горами… да вы и сами своим незаурядным умом прекрасно понимаете это, президенту предложат на рассмотрение кандидатуру будущего губернатора Южно-Уральской области. При этом желательно из числа хорошо знающих регион, имеющих реальный опыт административного управления. И кто по праву должен стать таким кандидатом? Ведь не госдумовский же болтун – депутат Карасонов? Тем более, что этот парень, став главой региона, наверняка вычистит все кабинеты Дома Советов, уволит всех из прежней администрации, вплоть до уборщиц, и рассадит своих людей! Да ещё, небось, уголовные расследования по фактам нецелевого расходования предшественниками бюджетных средств инициирует. Хотя бы для того, чтобы показать, в каком удручающем состоянии ему область досталась. Когда вы с губернатором почите в бозе… в политическом смысле, естественно, – тонко улыбнулся советник полпреда, – на вашу братскую могилу нанесут много мусора. И ветер истории никогда не развеет его! А поэтому, – перевёл дыхание после длинной тирады Люций Гемулович, – и для вас персонально, и для Южно-Уральской области, и для нашего общего дела окажется лучше, если на рассмотрение президента будет представлена кандидатура вице-губернатора Барановской!
Надежда Игоревна и впрямь прошла непростую жизненную школу. А потому, решительно убрав скомканный платочек, спросила деловым тоном:
– Что я должна сейчас сделать?
– О-о, на данном этапе – сущий пустяк, – хохотнул советник полпреда. И, тут же погасив на ярко-алых, словно клубничным соком обрызганных губах улыбку, принялся разъяснять: – Как вы знаете, правительство страны в целях снижения бюджетных расходов усиленно избавляется сейчас от… э-э… непрофильных активов. Есть мнение, что к таким непрофильным активам относятся и э-э… лесные угодья. Ну что, в самом деле, федеральному правительству заняться, что ли, больше нечем, кроме как берёзки да сосенки, кустики по лесам считать? И потому там, – он опять многозначительно глянул в потолок, – полагают, что некоторые лесные массивы следует передать в управление регионам. Например, известный вам Заповедный бор. В то же время в Южно-Уральской области, насколько мне известно, есть серьёзные проблемы с привлечением инвестиций. А в реликтовый лесной массив инвесторы валом повалят. Тут вам и туриндустрия, и пассажирские перевозки, и общественное питание, и оздоровительные учреждения санаторного типа. А ещё – строительство, прокладка дорог, коммуникаций, сфера обслуживания… регион получит тысячи рабочих мест дополнительно!
«Вот она, та инвестиционная программа, которую так жаждал получить к концу дня губернатор, – соображала про себя Надежда Игоревна. – Жаль только, что все лавры достанутся ему, главе области. А о Барановской, стоявшей у истоков этого грандиозного инвестпроекта, никто потом и не вспомнит!»
А Люций Гемулович будто её мысли читал.
– Обещаю, что не только мы с вами, но и там, – глянул он многозначительно в небеса, – будут знать о вашей решающей роли в претворении в жизнь этого предприятия. А пока… – упёрся он огненными очами в Надежду Игоревну, – вам надлежит, не мешкая, не теряя драгоценного времени, сделать первый шаг. Подготовить и принять на заседании Законодательного собрания Южно-Уральской области обращение к Президенту, Правительству страны о передаче лесного массива Заповедный бор в региональную собственность. Федеральный центр, уверяю вас, охотно поддержит инициативу областных парламентариев. – И, помолчав, добавил: – Это моё поручение, между прочим, станет проверкой э-э… вашей способности решать задачи государственной важности. Хотя лично я в том, что вы справитесь, нисколько не сомневаюсь!

8

В отделе полиции после предварительного звонка адвоката Емельянова, имеющего здесь какие-то связи, Дымокурова с тётушками встретили довольно приветливо. Сразу же отвели к пожилому седовласому майору в белой форменной рубашке с разводами пота под мышками, возглавлявшему подразделение по борьбе с карманными кражами.
Внимательно выслушав сбивчивый рассказ потерпевших о происшествии в маршрутном автобусе – разрезанной сумочке, исчезнувшем из потайного кармана юбки пакете с документами и деньгами в сумме тридцати тысяч рублей, полицейский обратился к бабе Ягоде:
– Постарайтесь вспомнить, кто рядышком с вами в автобусе находился. Мужчина, женщина, возраст, приметы?
– Да, милай, там такая давка была! Но меня, старую, уважили. Место уступили, посадили…
– Вот-вот, – кивнул одобрительно майор. – А кто посадил?
– Молодой человек… он потом рядом стоял. В этот, как его, содовый телефон уткнулся…
– Сотовый, – привычно поправила сестру Василиса Митрофановна.
– Ну да, – согласилась старушка.
– Какие-то подозрительные люди рядом находились? – не отставал полицейский.
Баба Ягода, проникшись важностью момента, подобралась и, перейдя на доверительный шёпот, словно секретный агент боссу, доложила:
– Был подозрительный. Старикашка. Маленький, плюгавенький, невидный такой из себя… Всё хвастался, что, дескать, ветеран труда он, а потому проезд у него бесплатный. В доверие втирался. Да молодая женщина с ребёночком на руках была. Она ещё мне сесть помогала…
– Стоп, мамаша! – насторожился майор. – С этого места давайте подробнее. Что за женщина – возраст, приметы? Вы мордашку ребёнка видели? Он плакал, вообще признаки жизни какие-то подавал?
– Окстись, милай, - испуганно замахала на него руками старушка. – Нешто какая мать с мёртвым дитём разъезжать в автобусах станет?! – А потом, помолчав задумчиво, сказала, округляя глаза от ужаса: – А ведь и впрямь, гражданин-товарищ начальник, ваша правда. Ребятёнок-то всё дорогу помалкивал… И это… признаков-то… не подавал! Неужто и впрямь – покойничек?!
Полицейский крякнул с досады:
– Не про то вы, мамаша, подумали. – И, пошарив в кармане кителя, достал связку ключей, повернулся на стуле, повозившись минуту, распахнул тяжёлую дверцу сейфа у себя за спиной. Извлёк из нутра толстенный альбом, положил перед собой на столе, принялся листать неторопливо, посапывая сосредоточенно.
Страницы альбома были сплошь заклеены цветными и чёрно-белыми фотографиями каких-то людей в анфас и в профиль. Найдя нужное место, майор перевернул альбом в сторону бабы Ягоды, ткнул пальцем в одно из фото:
– Часом не эта мамаша с ребёночком рядом с вами сидела?
Старушка принялась вглядываться сосредоточенно.
На снимке молодая, чернявая, бровастая, закутанная в тёмные одежды, похожая на горянку женщина была уже без ребёнка.
– Кажись, и впрямь она, – кивнула баба Ягода. – Я ещё обратила внимание – на мегаметанку похожа. А мегаметане, они к старикам почтительные… неужто у неё на ребёночка рука поднялась?!
– Да ничего с ребёночком не стряслось, будет вам, – поморщился полицейский. – Не было при ней никакого ребёночка!
– Дык… как же?! – изумилась старушка.
– Профессиональная воровка-карманница это. Кличка – Мадонна. Цыганка по фамилии Хлебникова. Дважды судимая. Из ширмачей.– И пояснил для непосвящённых. – Ширмачи – это те, кто сумочки да одежду под прикрытием режут. Кто-то, например, плащ или пиджак, вроде жарко ему, на руку накидывает. И как ширмой прикрываясь, бритвой орудует. К портмоне подбирается. А у Мадонны такая ширма – дитё. Тем более, в случае чего – мамашу с грудничком в последнюю очередь заподозрят.
– Так как же ей не стыдно – на такое поганое дело ребёнка с собой таскать! – возмутилась баба Ягода.
– Да не ребёнок у Мадонны, муляж. Кукла перепелёнутая… э-э… тьфу, чёрт, запелёнутая!
– Ну, слава те Господи! – выдохнула с облегченьем старушка.
А Глеб Сергеевич заявил в свою очередь веско:
– Вот и хорошо. Умеют же наши органы работать, когда захотят! Преступление, считай, раскрыто. Личность карманницы установлена, осталось лишь задержать воровку и похищенное изъять!
Майор захлопнул альбом, почесал коротко стриженную, ёжиком, «соль с перцем», макушку:
– Тут, граждане потерпевшие, серьёзная закавыка имеется. Чтобы щипача к уголовной ответственности привлечь, его надо с поличным брать. С лопатником, бумажником то есть, краденым в руках – с вещественным доказательством. А поскольку этого не произошло, то ничего мы нашей барышне, Мадонне, предъявить не сможем. Она от всего отопрётся. Дескать, я – не я, и лошадь не моя. И не смейте клеветать на честную женщину!
– Так она же у вас в картотеке, – подал голос Глеб Сергеевич, – как… э-э… профессиональная воровка!
– Ну и что? Хлебникова скажет, что прочно встала на путь исправления после последней судимости. И покончила с преступным прошлым! И мы на то ничем возразить ей не сможем. Да и… – полицейский указал на сейф, – зачем бы мне такую фотогалерею постоянно под рукой держать? Если бы закон позволял, мы б давно всех карманников задержали да чохом пересажали!
– И правильно! По делам вору и мука! – подхватила баба Ягода. – В старину, я помню, за кражи-то руки отрубали. А кое-где на кол сажали. А конокрадов вообще, поймав, всем селом били смертным боем. Штоб, значит, потом каждому по отдельности за смертоубийство не отвечать…
Василиса Митрофановна бесцеремонно прервала кровожадный исторический экскурс сестры.
– Молчи уж, раззява! В кои-то веки поручили ответственное дело – так нате вам! Проворонила!
Баба Ягода оправдывалась вяло, конфузясь:
– Так они, ловкачи, подмётки на ходу режут! Разе ж за всем уследишь…
Глеб Сергеевич, кашлянув деликатно в кулак и тем самым обратив на себя внимание майора, улыбнулся ему извинительно, показав глазами на сестёр, – мол, чего от них ждать? Женщины! И поинтересовался вкрадчиво, с ноткой подхалимажа:
– Вы, я вижу, сотрудник опытный. Ветеран органов внутренних дел! Так, может, что-нибудь присоветуете? Неофициально, так сказать, чисто по-человечески. Как нам в этой ситуации поступить?
Полицейский, явно пребывавший в предпенсионном возрасте, вздохнул понимающе:
– Если неофициально… строго между нами… для вас есть только два реальных способа вернуть похищенное. Поскольку жулика в основном интересуют только деньги, документы на дом, землю он, с большой долей вероятности, просто выбросил. Хотя, вполне возможно, осознавая важность их для владельца, припрятал. И готов вернуть за соответствующий выкуп…
– Это что ж, опять супостатам этим деньги платить?! – возмутилась баба Ягода.
– Придётся, – пожал плечами майор. – Дайте объявления на телевидение, в местные газеты. Дескать, так, мол, и так, утеряны документы на недвижимость. Просьба вернуть за вознаграждение. Обращаться туда-то… Контактный телефон, фамилия. Если повезёт, воровка откликнется…
– А второй способ? – живо поинтересовался Дымокуров.
– Второй – сложнее, зато надёжнее. Опять, как вы понимаете, строго между нами… Мадонна эта – цыганка по национальности. Нам сейчас по причинам политкорректности этническую принадлежность преступников сообщать общественности запрещено. Мол, преступность не имеет национальности. Но мы-то знаем, что ещё как имеет! Например, «барсеточники» – чаще всего грузины. А среди карманников цыган много. Причём именно женщин. Семейство Хлебниковых – целый клан. Представители его и палёной водкой, и наркотой приторговывают. По карманам шмонают. Золотишком нелегально банкуют. Короче, целый букет правонарушений. И вам, если не испугаетесь, нужно прямо к ним обратиться. В цыганскую слободу поехать. Они на окраине города, в Южном посёлке обитают. Встретитесь с цыганским бароном, обскажете всё, как есть. Возможно, и уговорите за дополнительную плату документы вернуть… Только предприятие это деликатное, даже опасное. Есть риск, что обдерут они вас, как липку… оденьтесь попроще, денег с собой много не берите, никаких золотых украшений… Хорошо бы, конечно, знающего преступный мир человека на эти переговоры с собой прихватить… Да у вас, похоже, таких связей с криминалитетом нет… – заключил майор с сожалением.
А Глеб Сергеевич сразу возликовал про себя: есть! И подумал о Якове.

9

Из адвокатской конторы троица возвращалась в подавленном настроении. В автобусе всё того же 26-го маршрута, теперь полупустого, баба Ягода сторонилась всех пассажиров, посматривала на них свирепо, как на врагов. И так сверлила подозрительным взглядом примостившегося по соседству интеллигентного старичка, что тот счёл за благо отсесть от неё подальше. Даром что воровать, кроме завалявшейся в карманах Дымокурова мелочи на проезд, у незадачливых путешественниц теперь было нечего.
А Глеб Сергеевич подумал вдруг с изрядной долей сочувствия, что, может быть, его тётки и впрямь представляли некогда, в стародавние времена, грозную силу, о которой в народе слагали легенды, пугали детей, однако сейчас, вне границ родного им Заповедного бора, они кажутся беспомощными провинциалками. И нуждаются здесь, в коварном и беспощадном городе, в особой защите. Ну, скажем, как «краснокнижные», исчезающие представители фауны.
– Ты прав, Глебушка, к цыганам надо Якова посылать, – соглашаясь, сказала Василиса Митрофановна, устраиваясь рядом с племянником на свободное сидение у задней двери салона. – Яков, даром что лесовик, на первый взгляд, мужик дремучий, да его много жизнь помотала. Срок отбывал, я уж и не помню, сколько раз. И на царской каторге, и в сталинских лагерях. Сбегал не единожды. Зимой, по тайге, по пятьсот вёрст в одиночку одолевал! Я так понимаю, что в этой, как её… криминальной среде он большой авторитет имеет.
– Я с ним пойду, – заявил непреклонно Глеб Сергеевич. И тётка не стала отговаривать, а глянула лишь искоса, как показалось отставному чиновнику, с уважением.
Когда, добравшись на этот раз без приключений до дому, незадачливые клиенты адвокатской конторы рассказали Якову о краже и потере всех документов на право владения имением, тот засобирался сразу же, не откладывая дела в долгий ящик.
Выслушав о намерении Дымокурова выступить в роли провожатого в этом непростом предприятии, кивнул хмуро, однако отправляться в путь без Потапыча отказался категорически.
Напрасно пытался Глеб Сергеевич убедить родственника в том, что медведь будет нелепо и чужеродно смотреться на улицах города, станет привлекать к себе всеобщее внимание, вовсе нежелательное с учётом деликатности предстоящей миссии. Однако Яков настоял на своём.
Чтобы привести косолапого в цивилизованный, менее грозный и пугающий горожан вид, мудрая Василиса Митрофановна предложила обрядить его, словно для выступления в цирке.
Пошарив в глубине кухонной антресоли, отставной чиновник извлёк оттуда узел с завалявшимися там с давних пор вещами.
Потапыча, обречённо поднимавшего по команде Якова то передние, то задние лапы, облачили в старый свитер неопределённо серо-белого цвета, вылинявший после неудачной стирки шерсти ангорской козы. Поверху надели чёрную жилетку от костюма-тройки. Снизу натянули синие потёртые джинсы, обрезав штанины ниже колен. Получились этакие шорты-бермуды.
Бабу Ягоду изрядно позабавил тот факт, что в поясе и племянник, и медведь оказались примерно одной окружности. Поднявшийся на задние лапы Потапыч довольно представительно выглядел со свисавшим над пряжкой кожаного ремня пузцом.
Однако Глеб Сергеевич веселья тётки не разделил. Он весь был сосредоточен на предстоящей операции, которая казалась ему серьёзной и, вполне вероятно, смертельно опасной.
На голову медведю водрузили изрядно побитую молью зелёную фетровую шляпу с птичьим пером, сохранившуюся с тех незапамятных времён, когда Дымокуров съездил пару раз на рыбалку с друзьями-чиновниками. К слову, оба раза на его купленную за умопомрачительные деньги импортную телескопическую удочку, как, впрочем, и у коллег, ничего путного не клюнуло. Зато было выпито море водки, от которой у Дымокурова подскочило давление, а от речной сырости в пояснице открылся прострел.
Шляпу на голове косолапого укрепили, пропустив под нижней челюстью, ремешком. В итоге Потапыч стал похож на вырядившегося по случаю ярмарки, крепко подгулявшего молдаванина, нетвёрдо стоявшего на ногах.
Тревожно-мнительное состояние Глеба Сергеевича усугубило то, что в довершение сборов Яков извлёк из чемодана обрез трёхлинейной винтовки и, клацнув затвором, вогнал в магазин пяток тронутых зелёной патиной патронов.
– Надёжный винтарь! – успокоил он, неверно истолковав ошарашенный взгляд Дымокурова и пряча оружие в глубинах куртки где-то под мышкой. – Бабахает, как из пушки. Я из него в гражданскую всадника с коня за две сотни шагов сшибал!
Отставной чиновник благоразумно не стал уточнять, каких именно всадников, – «красных» или белых, ссаживал с коней выстрелом из обреза родственничек. Однако настроение ещё более снизилось.
Перед тем, как отправиться «на дело», Глеб Сергеевич достал из секретного места – в бельевом шкафу, под простынями, – несколько тысячерублёвок, полагая, что обворованные родственники остались совсем без денег. И предупредил Якова, что сам расплатится за такси. В тайных помыслах своих исключив, таким образом, вероятность использования родственником «винтаря» при расчёте с водителем.
Вообще в последние часы Дымокуров сам себе удивлялся. Не то, чтобы жадный, но, скажем так, по натуре бережливый, скромный в личных потребностях, благодаря чему, а также приличной государственной пенсии, денежки у него в доме водились, он принялся размандыривать их сейчас на нужды родни без всякого сожаления.
Будто сказочный богатырь Илья Муромец тридцать лет и три года безвылазно на печи пролежал, а когда калики перехожие на пороге возникли, в дальнюю дорогу позвали, силу беспредельную чудесным образом вдруг обрёл…
Хотя, если исключить всяческий мистический компонент и вернуться на твёрдые позиции материального мира, окажется, что в этой истории Глебу Сергеевичу просто очертенела бессмысленная растительная жизнь этакого чахленького цветочка в горшке на подоконнике городской квартиры. И, когда представился случай, он самым решительным и безрассудным образом рванул сквозь оконное стекло, без оглядки бросившись, как писали в старину, в бурное море событий…
Прибывший по вызову таксист, привыкший, судя по всему, ко всяким чудачествам клиентов, совершенно спокойно отреагировал на то, что в салон к нему, кроме парочки пассажиров, сопя и фыркая, на заднее сиденье забрался разряженный, как клоун, настоящий живой медведь. Бросил только ворчливо, стараясь не упустить своей выгоды:
– За этого, – и кивнул себе за спину, – пятьдесят рублей доплатите. Как за багаж. И смотрите там, чтобы он обивку мне не подрал!
На что Глеб Сергеевич, устраиваясь рядом с водителем, заметил, впрочем, безо всякой уверенности:
– Медведь ручной. Не кусается.
Яков, развалившийся позади, промолчал, Потапыч, естественно, тоже. Он лишь принюхивался шумно да взирал удивлённо на городскую жизнь, проносящуюся за окошком такси.
Южный посёлок, в котором с давних пор обосновались и жили оседло цыгане, располагался, соответственно, в южной части города, за Уралом. Неширокую реку здесь пересекал автомобильный, вечно забитый транспортным потоком мост. А сразу за ним, свернув на боковую, присыпанную щебнем дорогу, такси покатило к микрорайону, заметно выделявшемуся из прочих раскинувшихся тут деревянных домиков высоченными, в два-три этажа, вычурной архитектуры, с арками да колоннами, коттеджами.
– Цыганский посёлок, – сообщил водитель, глянув искоса на Глеба Сергеевича. – К какому дому подъехать?
Тот замялся, не зная.
– Давай к самому большому, – подал голос Яков. – К тому, где цыганский барон живёт!
Через пару минут автомобиль, вздымая густое облако пыли на грунтовой дороге, подкатил к строению, выделявшемуся и высотой – четыре этажа, и обилием колонн, лепных финтифлюшек по карнизам, высоченной кирпичной стеной и крепкими, кованого металла, воротами, распахнутыми настежь.
На вытоптанном до первозданной глинистой почвы, без единой травинки, пустыре напротив шумная ватага босых и голопузых, мал-мала меньше, цыганят играла в футбол. Завидев такси, они застыли посреди поля, как по команде, раззявили рты и принялись таращить чёрные глазёнки – кто и зачем приехал?
– Ты нас тут подожди, мы ненадолго, – бросил водителю, выбираясь из салона, Яков.
– Да без проблем, – легко согласился тот. – Только поездку прямо сейчас оплатите. И за медведя, как договаривались, накиньте… А то я вашего брата, цыгана, знаю!
Пошелестев купюрами, Глеб Сергеевич вручил деньги таксисту и поспешил за Яковом, который, ведя на коротком поводке, как собаку, переваливающегося с лапы на лапу Потапыча, уже входил в калитку.
Цыганята, углядев зверя, с восторженным воем устремились следом.
Войдя в широкий, лишённый растительности, мощённый тротуарной плиткой двор, троица застыла посередине, озираясь.
– Со трубул тукэ?! – перекрывая гвалт малышни, откуда-то сверху послышался хриплый мужской голос, будто с небес.
Не понимая сказанного, Глеб Сергеевич закрутил головой. Наконец, различил на террасе, опоясывающей коттедж на уровне второго этажа со стороны двора, дородного цыгана в ярко-красной рубашке, просторных чёрных брюках и лакированных туфлях. Из-под распахнутого ворота, обнажившего заросшую густо волосом грудь, виднелась толстенная, с палец, золотая цепь.
Обернувшись к напарнику, Дымокуров поинтересовался свистящим шёпотом:
– Что он сказал?
– Он спросил, что нам надо, –перевёл вполголоса Яков. И крикнул в ответ: – То ажутис ма, пхрала!
– А ты ему что сказал? – беспокоился отставной чиновник.
– Я сказал: помоги мне, брат, – прошелестел Яков губами. И поморщился досадливо в сторону попутчика: – Не мешай!
Тем временем хозяин дома, судя по барственным замашкам, и впрямь барон, принялся неторопливо спускаться по ступеням навстречу гостям и, жестом разом оборвав гвалт цыганят, вопросил строго:
– Пхен, ко ту сан? О ром вай о га же?
– Он спрашивает: скажи, цыган ты или нет? – без напоминания, видя тревожное состояние напарника, перевёл Яков. И ответил громко барону: - Морэ! – а потом Глебу Сергеевичу, тихо: – Это значит – земляк!
– Лаше дес! – поднял в приветствии руку хозяин. – Пхен, сар ту?
– Ни черта не понимаю, – пожаловался Дымокуров, и Яков специально для него повторил:
– Добрый день, как тебя зовут? Это по-цыгански. И ответил громко сперва по-русски: – И тебе хорошего дня, господин! Ме бушю вав Яков! А это мой родственник, Глеб Сергеевич!
Дымокуров, сообразив, что его представляют барону, энергично коснулся подбородком груди и шаркнул ногой, надеясь, что ведёт себя достаточно вежливо. Не падать же, в самом деле, ниц перед цыганом, пусть и бароном!
А тот, дородный, вальяжный, с покачивающимся в такт шагам брюшком, тем временем сошёл, будто с царского трона, к подножию террасы и, сосредоточив взор на медведе, заговорил на чистейшем, без акцента, русском языке:
– Что привело вас в мой дом, добрые люди? – и, не выдержав, расплылся в улыбке: – Ай, какой мишка! Красивый, нарядный! Прямо жених на цыганской свадьбе!
Потапыч, уловив похвалу, опустился задом на плитку двора и, в свою очередь, принялся доброжелательно разглядывать незнакомца.
Глеб Сергеевич, решив, что настало время вступить в переговоры, открыл было рот, но осёкся, уловив на себе предупреждающий взгляд Якова. Тот, судя по всему, намеревался сам выстраивать непростой диалог с хозяином аляповатого замка.
– Дело важное есть!
Барон кивнул понимающе. Обернулся к ребятне, махнул на них рукой так, как разгоняют надоедливых цыплят:
– Кыш!
Те прыснули в разные стороны.
– Пойдём, там поговорим, – указал он толстым пальцем, унизанным золотым перстнем с огромным фиолетовым камнем, в дальний конец двора.
И зашагал тяжело, вразвалку, к высившейся у подножья огромной косматой берёзы ротонде из белого камня, с неизменными колоннами и мраморными лавками, фонтанчиком посередине в виде гипсовой лягушки, из пасти которой била тонкая струйка воды.
На ходу спросил, как бы между прочим, Якова:
– Откуда язык наш знаешь?
Тот, сверкнув из-под смоляной бороды первозданно-белоснежными, как у подростка, зубами, пожал плечами:
– Так… жизнь по свету мотала! С разными людьми встречался. Было дело, с цыганами кочевал…
Барон кивнул понимающе. Погладил бесстрашно бредущего рядом Потапыча по скрытому шерстяным свитером загривку:
– Продаёшь?
– Не-е, – осклабился Яков. А потом поправился: – А впрочем, как разговор пойдёт. Может, и сговоримся!
Глеб Сергеевич на то лишь засопел сердито. Вот так Яков! Тоже мне, другом Потапыча называл. А теперь, значит, не исключено, что друга этого и продать можно?! Но, помня предупреждение напарника – не мешать, промолчал.
В беседке веяло прохладой от воды и остывшего в тени камня. Все расселись на скамьи, прикрытые толстыми стёгаными подушечками. Медведь сразу потянулся к воде и принялся шумно, с фырканьем, лакать из фонтана.
– Хороший мишка, – опять похвалил барон, любовно поглядывая на косматого гостя. И вновь обратился к Якову: – Так продаёшь?
– Меняю!
– На что?
– А вот пусть родственник мой, Глеб Сергеевич, всё расскажет, – неожиданно предложил Яков.
Отставной чиновник, осознавая важность момента, подобрался, заговорил, стараясь произносить слова веско, излагая суть дела без заполошности, толково и кратко:
– Беда у нас приключилась, – начал он, справляясь с взволнованной дрожью в голосе. – В автобусе городского маршрута деньги и документы украли. Не у меня. У тётушек наших, – кивнул он в сторону Якова. – Деньги бы ладно, дело, как говорится, наживное. А вот документы на дом и земельный участок – очень важны. Их восстанавливать трудно и хлопотно. Вору они без надобности, а вот тётушкам без них никуда. Дамы они пожилые, болезные, ветераны труда, между прочим! Расстроились шибко. Прямо расхворались, за сердце хватаются…
Косясь на Якова, Дымокуров понял, что взял правильный тон. Без нахрапа и возмущения, сдержанно. И это… как там у блатных в таких случаях говорят? Помянув больных, престарелых тётушек, на слезу вовремя надавил!
Цыган, застыв лицом, смотрел прямо перед собой, без эмоций. А Яков, подхватив тон напарника, повёл свою партию:
– Мы о вас, господин барон, много слышали. Про доброту вашу и справедливость. Про то, что сирых да убогих не обижаете, наоборот, помочь норовите…
Цыган кивнул согласно:
– Понимаю, сочувствую… только не пойму, морэ, я тут при чём?
Яков склонился к нему доверительно:
– У меня восемь ходок на зону, земляк! Спроси любого, кто со мной в Туруханском крае, на Колыме, в Мордовии, в Соликамской крытой срок мотал, – уверен, про Яшу Лесного, – ударил он себя в грудь кулаком, – правильные пацаны слова плохого не скажут. И по понятиям нашим выходит, что, ежели щипач лопатник снял, деньги насунул – его ляхи! Его удача! – перевёл он для Глеба Сергеевича. – У моих тётушек лопатник в автобусе двадцать шестого маршрута сегодня утром ромин, цыганка сняла. Гожочейо – красавица! Тётушки в полицию обратились. И там девушку по картотеке ментовской опознали. Но я с ментами дел никогда не вёл, мне это впадло. Давай лучше с тобой мирно договоримся. Девушку ту ты наверняка знаешь. Пусть деньги себе оставит, а документы вернёт!
Барон слушал внимательно, поворачивал голову на мощной шее с толстой золотой цепью как-то неопределённо, и непонятно было, то ли кивает он собеседнику, соглашаясь, то ли покачивает из стороны в сторону отрицательно. Помолчав, перевёл взгляд на медведя:
– Хороший мишка! – и, протянув руку, потрепал его по загривку. – Не кусается?
Потапыч, развалившись на прохладном мраморном полу ротонды, дремал умиротворённо, только глаз приоткрыл, когда цыган его коснулся.
– Не боись! – подбодрил барона Яков. – У нас Потапыч – правильный зверь. Он, как старый урка, тоже понятия блюдёт. К нему по-доброму, по-людски, и он, значится, тоже… – и украдкой подмигнул Глебу Сергеевичу – дескать, дело на лад идёт, хорошо разговор складывается!
– Дрессированный? – продолжил расспросы цыган. – Плясать может? Шапку по кругу носить? Не кидается? А то у меня вон, – кивнул в сторону двора, – дети!
– Да ты глянь, – с азартом принялся убеждать Яков. – Ну-ка, Потапыч, спляши! – И захлопал в ладоши, напевая: – Ну-ка, мишка, попляши, больно лапти хороши!
И медведь, поднявшись, затоптался грузно на задних лапах, похлопывая друг о дружку передними, крутанулся не слишком ловко вокруг себя – и впрямь заплясал!
Барон расплылся в улыбке. А потом, обернувшись в сторону дома, крикнул что-то скороговоркой по-своему, по-цыгански. И собеседникам, уже по-русски:
– Сейчас придёт.
Через пару минут оттуда, с нижнего этажа, вышла молодая женщина – стройная, гибкая. Прошла, покачивая бёдрами, через двор, метя подолом длинной, до пят, чёрной юбки тротуарную плитку. Зашла в беседку, полыхнула очами, будто сфотографировала мгновенно гостей, разряженного медведя, и присела на мягкую подушку, изображая смирение, опустив скромно веки.
Барон заговорил с ней быстро, неразборчиво, по-цыгански. Глеб Сергеевич ни слова не понимал, а Яков слушал внимательно, не отвлекаясь на перевод. Потом вклинился в беседу, задавая уточняющие вопросы, мешая русские слова с языком вечного кочевого племени:
– Рай, господин, кто тебе наводку на двух пожилых женщин дал, богатый, говоришь?
– Барвало! – подтвердила цыганка. – Капорий, нехороший господин. Бенг!
– Бенг? – удивился Яков.
– Хэй. Бенгоро. Чёрт, нечистая сила! – сверкая очами, горячилась девушка. – Весь в чёрном. А сам белый, как мертвец! И шляпа на голове. Вот такая! – обрисовала она пальцами широкий круг над своей макушкой. – Конго! Колдун! Я сразу поняла. Глаз у него красный, злой!
Наконец Яков повернулся к изнывавшему от любопытства Дымокурову, пересказал только что состоявшийся разговор:
– Наводку на наших тётушек ей, – указал он на молодую цыганку, – богатый господин дал. Одетый весь в чёрное, в плаще и шляпе, с красными глазами. На чёрта похож. Она, – мотнул он головой на девицу, – к нему на рынке в карман залезла. А он её на этом и прихватил! И пообещал отпустить, в полицию не сдавать, если она для него дело сделает. У двух старушек документы умыкнёт. За эти документы он ей обещал заплатить хорошо. Сто тысяч рублей посулил! Ну, она и согласилась. Чёрный человек её к твоему, Глеб, дому привёл, заставил у подъезда вахту нести – ждать, значит. Когда вы утром появитесь. Будто чувствовал, зараза, что документы на имение при вас будут… Ну, она, – опять кивнул на цыганку, – девка шустрая. Профессионалка. Пошла вслед за вами на автобус и там, в толчее, пакет с бумагами да деньги из-под юбки бабы Ягоды слямзила!
– И… что?! – не выдержал Глеб Сергеевич. – Где теперь документы? Неужто у красноглазого?!
Яков улыбнулся самодовольно:
– У неё пока… – и быстро – гыр-гыр-гыр… – что-то по-цыгански.
Барон выслушал хмуро, потом скомандовал что-то отрывисто молодайке на своём языке.
Та опустила послушно голову, потом вспорхнула и, шелестя подолом юбки, направилась в дом.
Глеб Сергеевич помалкивал в тревожном ожидании. Цыган и Яков тоже не открывали ртов, сосредоточив взгляд на тонкой, пульсирующей вяло струйке фонтанчика.
Вскоре девица вернулась и положила на стол пакет. С тех пор, как Дымокуров видел его в последний раз в руках у бабы Ягоды, свёрток вроде бы не претерпел изменений, внешне выглядел так же – стопка документов стандартного размера, сложенных пополам и уложенных в прозрачный полиэтиленовый файл, перетянутый для надёжности поверху зелёненькой аптекарской резинкой.
– Я их даже не открывала, – сообщила цыганка.
Про украденные тридцать тысяч рублей, как отметил Глеб Сергеевич, цыгане, естественно, ни гу-гу…
– Ты хорошо поступила, сестра, что бумаги нам вернула, – сдержанно поблагодарил её Яков. – Тебе за то там, – ткнул он пальцем в белёсые облака, – на небесах, зачтётся.
– А с медведем-то как? – вернулся к явно волновавшей его теме барон. – У меня ансамбль семейный. Песни и пляски. Мы даже на районном конкурсе художественной самодеятельности выступали. А что за цыгане без ручного мишки?! Продай! Я тебе за него двадцать тысяч рублей заплачу!
Яков, изобразив на лице мучительные раздумья, зачмокал губами в сомнении:
– Сроднился я с ним. Он мне, Потапыч то есть как брат! Так что сам понимаешь…
– Двадцать пять!
– Он ещё на бубне играть умеет. И через голову кувыркаться. Потешно так, – как бы между прочим заметил Яков. – Опять же одёжка на нём… хоть сейчас на сцену!
– Тридцать!
Яков тяжко вздохнул, сказал с сожалением:
– Ну, будь по-твоему. Прямо от сердца отрываешь! Если бы я не видел, что ты, барон, человек хороший, и семья у тебя хорошая, нипочём бы не согласился. А так – давай тридцать косарей, и по рукам!
По знаку барона девица сбегала в дом. И возвратилась, вручив своему предводителю деньги. Барон тут же передал их Якову – как и сговаривались. Ровно тридцать тысяч рублей, пятитысячными купюрами. Глеб Сергеевич ещё подумал с неудовольствием: небось тех самых, что у бабы Ягоды спёрли!
Яков, в свою очередь, торжественно вручил цыгану поводок, прикреплённый к ошейнику Потапыча:
– Владей! – и, подхватив под руку Глеба Сергеевича, откланялся барону: – Ав састо тхай, бахтало! – повторив по-русски: – Будь здоров, счастлив, брат!
И поспешил со двора.
Устремившийся вслед за напарником к распахнутым воротам отставной чиновник пребывал в смятении и растрёпанных чувствах. С одной стороны, и документы, и деньги украденные, копейка в копейку, они с Яковом вернули. С другой, перед глазами его стоял понурый Потапыч, который будто понял, что его только что продали, предали самым бессовестным образом, уступив, как бездушную вещь, новым владельцам. И ведь Яков, стервец такой, со зверем, которого называл другом, даже не попрощался! Вот она, цена человеческой верности, мерило порядочности! Всего-то – тридцать тысяч рублей…
А Яков шёл себе как ни в чём не бывало, насвистывал что-то в бороду, не выказывая ни малейшей скорби по случаю постигшей его утраты.
Таксист ждал их терпеливо за воротами.
– Ты, командир, трогай, метров сто проезжай и встань в конце улицы, – распорядился Яков, забираясь на заднее сиденье.
– А косолапого не забыли? – усмехнулся водитель, заводя двигатель.
Лесовик не ответил, кивнул только, когда таксист притормозил на выезде из посёлка.
Открыл дверцу и стал ждать чего-то, поинтересовавшись оживлённо у Глеба Сергеевича:
– Ну, как тебе у цыган понравилось? Хитрый народ! Кто цыгана обманет, тот три дня не проживёт…
Отставной чиновник промолчал хмуро.
И в этот миг в отдалении со стороны цыганского замка послышался грозный раскатистый рёв, крики, детский визг.
А ещё секунду спустя из ворот выскочил и помчался по улице, шустро перебирая всеми четырьмя лапами, Потапыч.
Дурацкая фетровая шляпа сбилась ему на закорки, свободный конец поводка волочился по пыльному гравию.
Одним махом, словно ему каждый день доводилось на машинах кататься, зверь юркнул в открытую заботливо Яковом дверцу и удрюпался, сопя, рядом с ним на заднем сиденье.
Глеб Сергеевич только таращился на медведя.
Наконец сообразив, что случилось, Дымокуров решил, что сейчас напарник прикажет водителю газануть и убраться подальше от этого места, однако Яков, не торопясь, выбрался из машины. И встал, поглядывая на приметный замок барона.
А через пару минут из ворот вышел и сам хозяин. Он остановился там, не приближаясь, и, приставив ладонь козырьком над глазами, пристально вглядывался в конец улицы.
Яков помахал ему рукой.
– О ром вай! Хохаве! – крикнул цыган, на что Яков, сняв камуфляжную панаму, помахал ею над головой:
– Эбат тухе!
– Дуте ла драгу! – ответил барон. – Джиде яваси – на мерса!
– Ав систо тхай бахтало, пхрала! – весело попрощался Яков и, вернувшись в салон, скомандовал таксисту: – Поехали!
Глеб Сергеевич, снедаемый любопытством, поинтересовался:
– О чём это вы говорили? Небось обиделся цыган на то, что Потапыч от него убежал? Вернуть требовал?
– Не-е… – протянул Яков с улыбкой. – Он наш трюк оценил. И крикнул мне на прощанье, что я – точно цыган, раз сумел его обмануть.
– А ты? – не отставал Дымокуров.
– А я счастья ему пожелал.
– А он? – не унимался Глеб Сергеевич.
– А он к чёрту меня послал. А потом сказал: будем живы – не помрём. Ещё свидимся, мол… Барон – мужик неглупый. Понимает, что я таким манером никакого ущерба ему не нанёс. Только своё вернул. У нас же украденное. Так что кому-кому, а ему грех обижаться.
– Резонно, – заметил отставной чиновник и всё-таки спросил с сомнением: – А что, если бы Потапыч не смог вырваться, убежать? Ты бы его цыганам оставил?
– Да брось, – беззаботно махнул Яков рукой. – Ты соображаешь, что говоришь? Кто ж такую зверюгу на поводке удержит? Он небось только рявкнул разок, так цыгане мигом в штаны наложили и кто куда разбежались…
Водитель, явно прислушивавшийся к их разговору, не выдержал, полюбопытствовал осторожно:
– А я думал, ваш медведь дрессированный, смирный…
– Дрессированный, - серьёзно подтвердил Яков. – Однако человеку одним махом башку оторвать может. Особенно, если хозяин этой башки не в своё дело встревает.
– Да я ж без всякого умысла… просто поинтересовался… – и втянул испуганно голову в плечи, склонился над самым рулём, стремясь отодвинуться подальше от опасного пассажира.
А Потапыч, словно подтверждая заявление друга, вдруг ещё и рыкнул – раскатисто, громоподобно, и вовсе вогнав тем самым таксиста в холодный пот.

10

В то время как в шумном, душном и пыльном городе, малокомфортном для обитания человека, разворачивались описанные выше события, жизнь в имении, затаившемся в глубине Заповедного бора, шла своим чередом.
Большое приусадебное хозяйство требовало постоянного пригляда и каждодневного, спозаранку и до темноты, труда, чему и посвящали всё своё время оставшиеся в меньшинстве Еремей Горыныч, Мария да Семён с Соломоном.
Обширный огород нуждался в ежедневной прополке и поливе, чем с согбенной спиной неустанно занималась Мария. Семён с Соломоном обихаживали скотину, которой необходимо было корму задать, вовремя отправить на пастбище, а вечером встретить, почистить хлев и конюшню, а коров ещё и доить.
А ещё продолжалась заготовка сена, а его в здешних местах частникам приходилось косить урывками да клочками, по неудобьям – лесным полянкам, опушкам, где косой-то не размахнёшься особо, сушить, сметать в стожки, а потом на смирном, задумчивом меринке вывозить в усадьбу, на сеновал.
Еремей Горыныч не просто осуществлял, как принято выражаться, общее руководство, но и сам был в трудах с утра и до вечера. Готовил дом к предстоящей длинной зиме, подмазывал да подкрашивал, где надо, конопатил и шпаклевал, а на флигеле да амбаре крышу потёкшую подправил, кровельным железом да шифером перекрыл.
А потому, проследив негласно за укладом и распорядком дня обитателей усадьбы, чтобы прихватить всех чохом, пока они не разбрелись по неотложным делам, полиция нагрянула с рассвета, в пять часов утра. Как раз тогда, когда над тёмно-зелёной, туманной после ночного сумрака опушке бора только-только занималась, вставала в перламутровом сиянии ранняя, особенно нежная в эту благодатную пору середины лета, заря.
Впрочем, это был не какой-то боевой, облачённый в каски и бронежилеты, с автоматами наизготовку, устрашающий опасных преступников спецназ, а заурядный, довольно мирно настроенный экипаж патрульно-постовой службы УВД Зеленоборского района. Хотя автоматы из ружейной комнаты, отправляясь на операцию, они всё-таки с собой прихватили.
А возглавляла эту группу захвата старший капитан полиции, местная участковая, в чьё ведение входило село Колобродово с окрестностями. Девушка, к тому же и прехорошенькая, Елизавета Николаевна Перегудова, которую сослуживцы по причине довольно юного возраста и привлекательной внешности звали с дружеской простотой – Лиза.
Отчество и фамилия молодой сотрудницы правоохранительных органов полностью совпадали с именем и фамилией начальника Зеленоборского УВД полковника полиции Николая Петровича Перегудова. Из чего следовало, что Елизавета была его дочерью. А исходя из того, что носила она фамилию отца, можно было сделать заключение о её семейном статусе – незамужняя.
Нет сомнений, что главный полицейский города и прилегающего сельского района, располагая большими связями в органах муниципальной и государственной власти, включая силовые структуры, мог бы найти для своего чада место и попрестижнее, как это нынче сплошь и рядом случается. Там, где она могла бы большую часть времени просиживать в уютном кабинете, щеголяя в туфлях на шпильках, – в паспортно-визовой службе, прокуратуре, а то и, бери выше, в суде.
Однако полковник Николай Петрович Перегудов был служакой старой закваски, один из последних сохранившихся в органах внутренних дел могикан. А потому считал, что дочь Лиза должна самостоятельно прошагать все ступени нелёгкой и опасной ментовской службы. Чтобы, кроме опыта, ещё и утвердиться в этой структуре, остаться независимой от фамилии высокопоставленного по меркам провинции папаши. Ибо за период тридцатилетней без малого выслуги Перегудов насмотрелся на родственничков больших начальников, пристроенных благодаря покровительству на престижные должности. Время летит быстро, начальство меняется, выходит в тираж, и пришедшие на смену руководители вышибали безжалостно протеже своих предшественников. Ибо у них, занявших властные кабинеты, в свою очередь, оказывалось множество закадычных друзей и родственников, которым требовались хлебные и непыльные места службы.
Исходя из этих соображений, полковник отправил дочь «на землю», в самое низовое, вечно испытывающее кадровый голод подразделение участковых инспекторов.
Тем не менее, отцовское сердце за дочку, мотавшуюся в одиночку по забытым богом селениям, в коих обитает немало спившихся деградантов и просто урождённых придурков, конечно, болело.
Вот и сегодня он настоял, чтобы вместе с ней на проверку жителей отдалённой лесной усадьбы и задержание тех из них, кто не имел документов, удостоверяющих личность, отправился экипаж пэпээсников, состоящий из надёжных ребят. Хотя и сержантов, но тёртых и битых, не то, что их сопливая начальница Лиза.
Надо отметить, что опасения полковника Перегудова были не лишены оснований.
По оперативной информации, поступившей не откуда-нибудь, а с самого верха, областного УВД, с обитателями усадьбы и впрямь что-то было нечисто. Согласно этим сведениям, в Заповедном бору, близь села Колобродово, на протяжении многих лет в полном уединении проживает некая группа граждан. Имеющая все признаки секты и держащаяся отчуждённо от прочей сельской общественности. Не исключён и более опасный вариант со «спящей» ячейкой террористической группы, залёгшей на дно, затаившейся до поры.
К тому же, длительное время проживая на особо охраняемой территории памятника природы – реликтового бора, эта община возвела там домовые строения, развернула хозяйственную деятельность, что в заповедниках по существующему законодательству категорически запрещено.
Капитан Елизавета Перегудова с группой силовой поддержки операцию по задержанию таинственных обитателей лесной усадьбы провела успешно. Их удалось захватить врасплох.
Правда, не всех.
В ориентировке указывалось, что в старинном, рубленном из вековых лиственниц доме и флигеле в глубине двора проживает семь человек.
А в наличии за просторным обеденным столом оказалось четверо.
Они вкушали довольно плотный завтрак. Точнее, вкушали три рослых мужика, а женщина в летах, про которые говорят: «сорок пять – баба ягодка опять», подавала, расставляла снедь: гречневую кашу со сливочным маслом, варёные куриные яйца, нарезки буженины и окорока, овощной салат, сливки да медок, печёные шанежки к чаю.
Всё это успела заметить, сфотографировать в памяти искушённая в домашнем хозяйстве Лиза, будучи выросшей без матери дочерью вечно занятого отца, и оценила: живут обитатели усадьбы в простоте, но достатке.
Завидев на пороге грозных гостей, старший из трапезничавших – лысый, худощавый, в старомодных очках, – поднялся с достоинством. На гладком, безбровом и безбородом лице его не отразилось ни малейшей тревоги по поводу столь необычных визитёров.
Два крепких белобрысых парняги, до того с отменным аппетитом уплетавшие гречневую кашу деревянными ложками из объёмистых керамических мисок, воззрились с любопытством на вошедших пронзительно-голубыми глазами. А в особенности – на Лизу, затянутую в чёрный форменный китель, с толстенной золотой косой, перекинутой через погон со сверкающими звёздами. Другое плечо чудо-девицы пересекал ремень портупеи с пистолетом Макарова в коричневой, воловьей кожи кобуре. Длинная, ниже колен, юбка не могла, тем не менее, скрыть волнующих бёдер и стройных ножек бравой воительницы.
– Всем оставаться на местах! Проверка паспортного режима! – звонко скомандовала Лиза, и голос её прозвучал вовсе не строго, а как октава песни – по крайней мере, для Семёна и Соломона, замерших в восхищении.
Однако старший за обеденным столом вовсе не стушевался, а наоборот, представившись домоправителем усадьбы, Еремеем Горынычем, приветливо улыбнулся:
– Проверка так проверка, всё, что нужно, покажем да расскажем. А только не принято в нашем доме гостей у порога держать, пока хозяева снедают. Вы небось и не завтракали ещё. Присаживайтесь с нами за стол, отведайте, что Бог послал! – В этот момент он больше напоминал не злостного нарушителя паспортного режима, а смиренного, мудрого пастыря религиозной общины. И властно распорядился: – Ну-ка, Мария, уважь служивых товарищей!
Лиза с негодованием увидела, как, переглянувшись, смутились сперва, а потом заулыбались согласно сопровождавшие её патрульные полицейские, как, закинув автоматы АКСУ за плечо, с готовностью протопали мимо начальницы к уставленному яствами столу – и впрямь оголодали, видать, в бесконечных нарядах и круглосуточных дежурствах.
Она хотела было возмутиться, окоротить их, напомнив о служебном долге и дисциплине. Однако вовремя вспомнила совет многоопытного отца: не обострять ситуацию там, где это возможно, не доводить конфликт до крайности, рукоприкладства, а тем более, упаси господи, до стрельбы, а уметь находить компромиссы. Главное для полицейского – выполнение поставленной задачи. А плотный завтрак решению этой задачи – проверке документов – скрупулёзной и объективной, никак не мешает.
А потому она кивнула:
– Ну, хорошо. Присядем на пару минут. Заодно и поговорим…
И – ах, какой разговор у гостей и хозяев завязался в итоге!
Мария, раскрасневшись то ли от жара плиты, то ли от не виданного давно в этих стенах обилия мужиков – серьёзных, крепких, пахнущих табачным дымом, потом и ружейной смазкой, с ног сбивалась, мечась между столовой и кухней. Выставляла на стол всё новые и новые блюда – Лиза даже удивилась завистливо: неужто хозяйка всё это пораньше с утра наготовила? И курочку жареную, и отбивные говяжьи, и картофельное пюре на гарнир, и пироги – с луком и с яйцами, с рисом да рыбой, и сладкие – с яблоками да смородиной.
А ещё украсила стол пузатым хрустальным графинчиком крепчайшей кедровой настойки, к которой приложились изрядно под уговоры лысого хозяина дома суровые полицейские.
По мнению Лизы, это и вовсе уж ни в какие ворота не лезло. Самогонка! С утра! Да при исполнении! Но, осознавая, что всё пошло как-то не так, не по запланированному ею сценарию, в итоге махнула рукой. И сама пригубила рюмочку – «для знакомства», под восхищёнными взглядами белобрысых парняг-двойняшек.
Полицейские, сперва скованные, зажатые под осуждающими взглядами старшей группы захвата, молчаливо и сосредоточенно орудовали ложками да вилками, позвякивали тарелками. Потом, позволив себя уговорить на стопку-другую «для аппетита», который, честно сказать, и без того был отменным, оживились. Раскраснелись, отмахиваясь от молчаливых упрёков начальницы, – чего, дескать, здоровому мужику со ста грамм-то будет? Тем более, при такой обильной закуске!
В итоге через четверть часа патрульные уже загомонили, заблестели глазами, поглядывая по сторонам умиротворённо и сыто.
Прислонив к стене мешавшие трапезе автоматы, расслабившись, распустили ремни на бронежилетах, вяло ковыряли в тарелках, цепляя на вилки особо лакомые кусочки, обсуждая между делом с хлебосольными хозяевами погоду, виды на урожай, а также ситуацию с преступностью в городе и районе. Не особо протестуя при этом против очередной, заботливо наполненной Еремеем Горынычем из графинчика всклень, «с бугорком», стопочки.
Елизавета сдерживалась до поры, скромно притронувшись только к салатику с помидорами, огурцами да зелёным луком – всё свеженькое, конечно, домашней сметанкой сдобренное, и то не от голода. А чтобы не выглядеть белой вороной в глазах сослуживцев. И уж тем более, не быть заподозренной в том, что заложит папаше, как на самом деле, реально, проходила проверка паспортного режима, с какими, так скажем, издержками.
И всё-таки, чувствуя, что застолье того и гляди перейдёт в фазу всеобщего братанья с объятиями и дружескими похлопываниями по плечам, положила ему конец, тщательно, чтоб не размазать помаду, промокнув губы льняной салфеткой, и, поднявшись со стула, объявив жёстко:
– Всё! Простите, уважаемые хозяева, спасибо за угощение, но, сами понимаете, служба есть служба! Попрошу представить нам для проверки домовую книгу, паспорта и прочие документы, удостоверяющие личность всех находящихся в данный момент в помещении. А вас, – отчего-то смутившись, глянула она на близнецов, – как лиц призывного возраста, ещё и военные билеты. Или справки о том, что вы не являетесь военнообязанными и сняты с воинского учёта.
Еремей Горыныч, враз посерьёзнев, исчез куда-то – похоже, затребованные бумаги искать отправился.
Патрульные полицейские с видимым сожалением, загремев стульями, поднялись из-за стола, поправляя амуницию и прилаживая на грудь автоматы.
Вскоре домоправитель вернулся с толстенной домовой книгой, пачкой замусоленных паспортов с обмахрившимися краями и ещё какими-то документами.
Мария быстренько прибрала обеденный стол, набросила чистую скатёрку.
Елизавета, с важным видом усевшись, принялась ворошить представленные документы. В домовой книге, в которую надлежит заносить всех граждан, временно или постоянно проживающих в данном помещении, сам чёрт мог бы ногу сломать.
Первые записи относились ещё к началу прошлого века и содержали в себе несметное количество Мудровых и Ведуновых разного пола и возраста, обитавших когда-либо в усадьбе.
Они то появлялись, сменяя друг друга, имена, отчества и года рождения, вписанные перьевыми ручками, выцветшими чернилами, а то и химическим карандашом, на пожелтевших от времени, ломких страницах толстенного амбарного фолианта, переплетённого кожей вручную, то исчезали, оставляя неизменными только общие, родовые фамилии.
При этом обитатели усадьбы особой фантазией в именах, данных своим отпрыскам, не отличались.
Например, Василиса Митрофановна Ведунова была впервые зарегистрирована в домовой книге в 1923 году. В 1935-м она выбыла по причине смерти в преклонных летах, а усадьбу унаследовала её родная сестра, Матрёна Митрофановна Мудрова. Которая, в свою очередь, почила в бозе в 1963 году. А на её месте возникла очередная родственница, племянница, которую по странному совпадению опять звали Василисой Митрофановной Мудровой.
Еремеев Горынычей Елизавета насчитала троих, возникавших последовательно на страницах домовой книги в 1927, 1952 и 1983 годах.
Какие-то братья-двойняшки, тоже, кстати, как и сидевшие за столом, по именам Семён с Соломоном и странным отчеством Кащеевичи, появились на страницах фолианта впервые в 1936 году. И более нигде не упоминались.
– Нас тогда аккурат в Красную армию призвали, – простодушно заявил один из присутствующих двойняшек. – А потом то война, то по стройкам катались. Мы ж по плотницкому делу горазды… – но осёкся, прикусил язык под строгим взглядом Еремея Горыныча.
Какую-то Марию Еремеевну Мудрову как записали расплывшимся химическим карандашом в 1923 году, так больше и не упоминали ни разу.
А были ещё в числе зарегистрированных Яков Еремеевич, Ягода Митрофановна, оба Ведуновы, но у Лизы уже голова кругом пошла разбираться в хитросплетениях родственных связей обитателей лесного имения.
Оставалось принять на веру слова Еремея Горыныча, объяснившего, что Яков Еремеевич, Василиса и Ягода, обе, как и следовало ожидать, Митрофановны, пребывают сейчас в отъезде и находятся в областном центре, где хлопочут у юристов по поводу законности проживания на территории Заповедного бора.
Со вздохом отложив домовую книгу, которую, конечно же, предстояло позднее изучить поподробнее, Елизавета перешла к документам, удостоверяющим личность присутствующих.
Здесь на первый взгляд было бы всё в порядке, если бы не явное несоответствие указанного в документе возраста и, так сказать, обличья владельца паспорта.
Еремею Горынычу, например, по паспорту было девяносто три года, хотя выглядел он не намного старше семидесяти. Марии, в соответствии с документом, стукнуло шестьдесят, хотя смотрелась она дамой в возрасте едва ли за сорок. Братьям Семёну и Соломону, если верить потрёпанным книжицам, перевалило за семьдесят, чего в принципе быть не могло с учётом их бравой внешности.
Домоправитель, объясняя эти вопиющие несоответствия, бормотал что-то о здоровом образе жизни, целительном воздействии настоянного на хвое воздуха, но старший лейтенант Елизавета Перегудова осталась непреклонной.
С учётом специфики сельского быта, осознавая необходимость оставить кого-то присматривать за хозяйством, она строго-настрого запретила Еремею Горынычу и Марии отлучаться за пределы усадьбы без особого разрешения. А Семёну и Соломону предложила проследовать с дежурным нарядом в отделение полиции для выяснения личности и дальнейшего разбирательства.

11

Суматошный, полный волнений и тревог день катился к вечеру, однако у Якова ещё оставалось одно неотложное дело, которое непременно нужно было закончить сегодня.
На семь часов пополудни в районе Центрального рынка у него была «забита стрелка» с бандитами.
Где-то здесь, в областном центре, как понял Глеб Сергеевич из немногословных пояснений родственника, обитал предводитель тех отморозков, что «наезжали» на обитателей усадьбы, принуждая угрозами покинуть обихоженный столетиями земельный участок в Заповедном бору.
– Та колобродовская шпана, что тёток наших пугала, дом поджечь обещала, не проблема, – скупо заметил Яков. – Я бы с ними сам разобрался в два счёта. На крайняк, можно их вовсе кончить и в бору под сосенками закопать. Так, что никто в жисть не отыщет! Так ведь другие придут. Этих деревенских придурков отсюда, с города кто-то науськивает. И я, кажись, дознался, кто именно. Главшпан местный, кликуха у него – Вася Копчёный. Из новых. Из тех, кто баланды тюремной, как я, не хлебал, на пустом месте в авторитеты поднялся… вот я и встречусь с ним, потолкую, вызнаю, кто нас в бору прессовать заказал!
На «стрелку» по причине нехватки времени отправились, не заезжая домой. Ещё в машине Яков передал Глебу Сергеевичу пакет с выманенными у цыган документами, проронив сквозь зубы:
– На-ка, притарь у себя. У тебя бумаги целее будут…
Доставивший их на базарную площадь таксист, едва получив деньги, газанул торопливо, поспешив подальше от опасных пассажиров с медведем.
«Стрелка» должна была состояться на неохраняемой парковке возле Центрального рынка. Место, с одной стороны, людное, вокруг магазинов, торговых точек полно, народ толпами ходит. С другой – до автомобильной стоянки дела никому, кроме владельцев поставленных там на прикол машин, нет. Никто и не обратит внимания на то, что в одной из них люди сидят, о чём-то своём толкуют…
Зато все подходы видны. И ментов, если нагрянут вдруг, можно заметить загодя.
Выслушав доводы Якова, заметив, как поправил тот озабоченно спрятанный в глубинах куртки кулацкий обрез, Глеб Сергеевич окончательно проникся осознанием того, что дело им предстоит серьёзное.
Воодушевляло то, что Яков, оказавшись в самом сердце густонаселённого города, держался уверенно и вовсе не производил впечатления растерявшегося в многолюдной толпе дремучего лесовика.
Стараясь не привлекать излишнего внимания прохожих, Яков отвёл напарника и держащегося по-собачьи рядом, у правой ноги, Потапыча подальше от тротуара. Троица остановилась под чахлым, изломанным, на последнем издыхании держащимся, кое-как зеленеющим среди смрада автомобильных выхлопов, старым тополем, на вытоптанном газоне, припрятавшись за плотными рядами понатыканных здесь в изобилии легковушек.
Автомобильная стоянка, выгороженная символическими турникетами, отсюда была прекрасно видна.
– Вон, – кивком головы указал отставному чиновнику Яков, – чёрный джип видишь? Три семёрки и буквы «ТТ» на номере. Воровские номера! Это как раз те, кто мне нужен. Я сейчас к ним на толковище пойду. А ты… – он окинул взглядом окружающее пространство, – шагай туда! – и указал на кафешку «Русские блины» с вынесенными на тротуар столиками, среди которых многие оставались свободными. – Присядьте с Потапычем там, купите себе чего-нибудь пожевать…
– А разве медведь не с тобой? – удивился Глеб Сергеевич. – Ты же говорил, что он у тебя вроде как физзащита?
– Не та ситуация, – пояснил Яков. – Народу много вокруг. И вообще… я пока сам управлюсь. А вы сидите, трескайте блины. И чтоб без моей команды – ни шагу! Потапыча тоже с поводка не спускай, что бы там, возле джипа, ни происходило. Помни – это не твоего ума дело!
И, вручив растерянному Дымокурову конец сыромятного ремешка от медвежьего ошейника, зашагал размашисто, пыля по гравию видавшими виды берцами и слегка приподняв левое плечо, то, где под курткой таился кулацкий обрез, прямиком к схоронившимся за тонированными стёклами крутого автомобиля бандитам.
Глеб Сергеевич видел отчётливо, как, жамкнув беззвучно, захлопнулась дверца угольно-чёрного джипа, поглотив мгновенно напарника. И, выждав ещё пару минут – не начнётся ли, как предупреждал Яков, «шухер», не без внутреннего содрогания оборотил свой взор на поводок, который держал, зажав судорожно во вспотевшей от волненья руке. Точнее, на тот его конец, на котором, пригорюнившись от внезапного исчезновения друга и собутыльника, по-собачьи смирно сидел Потапыч.
Не имея ни малейшего представления, как управлять огромным и страшным зверем, способным одним ударом отправить противника к праотцам, отставной чиновник, тем не менее, собравшись с духом, нерешительно потянул ремешок.
– Пойдём, э-э… к ноге, рядом! – старясь придать голосу командные нотки, обратился к Потапычу Глеб Сергеевич. И тут же попытался сподхалимничать, задобрить: – Я тебя блинчиками угощу! Со сладкой начинкой!
Медведь, неотрывно вглядывавшийся в ту сторону, в которой сгинул в неизвестности его друг Яков, слегка заворчал недовольно. И соизволил, наконец, обратить взор на переминающегося рядом с ноги на ногу Дымокурова. И во взоре этом отставной чиновник не заметил ни малейшего уважения! Это звериное пренебрежение вдруг изрядно возмутило Глеба Сергеевича.
– И чего это мы тут выпендриваемся?! – зашипел он, склонившись бесстрашно над громадной башкою, в самое ухо Потапыча. – Живёшь, понимаешь ли, в моём дому, жрёшь да пьёшь за мой счёт, шерстью своей все комнаты провонял… и ты же мне ещё и козьи морды будешь здесь строить? А ну, слушайся, чего тебе говорят! Пошёл рядом! И чтобы без фортелей у меня!
И самым решительным образом дёрнул за поводок.
Как ни странно, это подействовало. Нехотя, всем своим видом демонстрируя, что повинуется лишь собственной воле, а не какому-то там дурацкому ремешку, медведь поднялся и на четырёх лапах, брезгливо ступая по закопчённому, пропитанному машинным маслом гравию автостоянки, затрусил рядом с Глебом Сергеевичем.
Удивительно, но двигавшийся по тротуару плотными рядами народ не обратил никакого внимания на нелепую парочку: на пожилого, солидного мужчину, у которого на лбу было прописано высшее образование, а губы помимо воли складывались в кривоватую, сановную усмешку хорошо знающего себе цену, заслуженного пенсионера. И бредущего рука об руку с ним разряженного, будто цирковой клоун, медведя довольно крупных размеров, в линялом шерстяном свитере, джинсовых шортах и залихватски сбившейся на одно ухо зелёной фетровой шляпе с пером.
Что, кроме прочего, мимолётно мыслил Глеб Сергеевич, доказывает, как мы, люди, заняты сами собой. Как озабочены собственными проблемами и до какой степени – прав классик, – ленивы и не любопытны в массе своей!
Перед блинной на вымощенной узорчатой плиткой площадке с расставленными пластиковыми столиками и того же материала, хлипкого вида, креслами, посетителей, вкушавших на свежем воздухе традиционное блюдо русской кухни, было немного.
Рядом, на тротуаре, вклиниваясь в поток спешащих прохожих, навязывая им визитки с приглашением посетить кафе, бродили два аниматора.
Один, изображавший жёлтого цыплёнка, судя по тонким ножкам, торчащим из-под поролонового хвостика, была девицей, рекламировавшей куриные котлетки – наггетсы. Другой, облачённый в костюм плюшевого медведя, таскал на спине бутафорский бочонок хлебного кваса и, исходя из размера пыльных ботинок, относился к лицам мужского пола.
Потапыч, равнодушным взглядом скользнув по цыплёнку, медведем явно заинтересовался. И даже, потянувшись в его сторону мордой, принюхиваясь, вознамерился познакомиться ближе. Однако повиновался, в конце концов, поводку и неохотно проследовал мимо за Дымокуровым. Продолжая оглядываться и всем видом своим выражая недоумение – что это, дескать, за хрень?
Отставной чиновник, быстро войдя в роль… собаковода? Медведевожатого? – успокоил зверя, погладив по меховому загривку и поправив на нём залихватскую шляпу: мол, всё в порядке. Всё так и должно быть в этом переполненном незнакомыми существами, механизмами, запахами, звуками и прочими чудесами большом, беспокойном городе.
Остановившись у незанятого столика, указал Потапычу, приглашая сесть, на пластиковое кресло с подлокотниками. Опасливо следя за тем, как втискивает обтянутый джинсами толстый зад, удрюпываясь на сиденье, весьма дородный медведь – не сломает ли? Однако всё обошлось, под зверем лишь ножки угрожающе выгнулись.
Глеб Сергеевич, утерев со лба набежавший пот, удовлетворённо разместился в таком же хлипком кресле напротив.
Подошла официантка – стройненькая девчушка в красном фирменном сарафанчике выше колен, в нелепом кокошнике «а ля рюс», глянула равнодушно на Потапыча, поинтересовалась между прочим:
– Он у вас настоящий?
– Дрессированный, – буркнул, не вдаваясь в подробности, Дымокуров.
– А то у нас, знаете ли, с животными нельзя… – начала было девица, но, глянув на пустеющие столики вокруг, решила не отваживать клиентов: – Заказывать что будете?
Глеб Сергеевич повертел в руках заламинированное в полиэтилен меню, ткнул указательным пальцем в нужные строчки:
– Мне вот этих вот… с красной икрой. Сколько у вас блинчиков в порции?
– Четыре.
– Тогда одну порцию.
– А ему? – кивнула официантка на присмиревшего Потапыча. – Его кормить будете?
– Ему? – Дымокуров задумчиво почесал переносицу. – Десять… нет, двадцать порций. С мёдом, клубничным вареньем, с маслом и со сметаной. Всё в одну большую тарелку.
– Пить что будете? Есть кока-кола, фанта, но я рекомендую квас. Свежайший. Есть сладкий, есть кислый, окрошечный.
– Квас, – согласился Глеб Сергеевич. – Сладкий. Ему, – указал на медведя, – самую большую ёмкость, которая у вас найдётся.
– Литровая кружка, – подсказала девица.
– Вот-вот, в самый раз!
Официантка упорхнула, резво перебирая загорелыми ножками в красных туфельках, а Дымокуров на всякий случай принялся объяснять Потапычу, провожавшему девчушку взором своих маленьких, хитрых глаз. Разговаривая при этом со зверем, как с иностранцем, плохо понимающим русский язык:
– Сейчас блины принесут. Ням-ням! Вку-у-сные…
Медведь слушал внимательно, тянул носом в сторону блинной, принюхиваясь.
– Вот-вот, – ворковал со зверем, как с дитём неразумным, отставной чиновник. – Блинчики надо кушать. А не людей. Человека кушать нельзя, бяка! – И зачем-то добавил по-немецки то, что помнил со школьного курса: – Ферштейн?
Потапыч не ответил, естественно. Впрочем, внимание его тут же привлёк доставленный заказ – целая гора сложенных конвертиками блинов на подносе, горячих, с вазочками, наполненными мёдом, сметаной, растопленным сливочным маслом в придачу.
Глеб Сергеевич довольствовался скромной порцией блинчиков на блюдечке.
Пока отставной чиновник, орудуя вилкой и ножом, поглощал исконно русское блюдо, отправляя маленькими, аккуратными кусочками в рот, Потапыч, хрюкнув плотоядно, в минуту смёл угощение обеими лапами прямо в пасть. Затем старательно вычистил языком вазочки с мёдом, сметаной и маслом.
Дымокуров с досадой поморщился:
– Экий ты брат… невоспитанный! Ведёшь себя за столом, как свинья. Некультурно!
Однако медведь не внял замечанию, уставясь жадно на одинокий блин, оставшийся в тарелочке сотрапезника.
Вздохнув, Глеб Сергеевич, поддев ловко вилкой, переложил свой блин на блюдо Потапыча.
Тот, не комплексуя нисколечко, мигом слизнул его языком, не жуя, проглотил.
Косолапый явно не насытился, однако Дымокуров не собирался ему потакать в обжорстве. Кроме вреда для организма, медвежье переедание здесь, в блинной, способно было пробить в финансах отставного чиновника ощутимую брешь.
К счастью, официантка принесла как раз квас. Глебу Сергеевичу – в высоком полиэтиленовом стакане, Потапычу – в объёмистой деревянной, под старину, кружке.
Привыкший бражничать с Яковом медведь ловко вылил квас в пасть, рыгнул сытно.
Отставной чиновник, потягивая мелкими глотками шипучий, холодный до ломоты в зубах напиток, размышлял, косясь по сторонам, куда теперь податься, чем развлечь заскучавшего явно по окончанию кормёжки Потапыча.
«Стрелка» Якова затягивалась, и Дымокуров неуютно чувствовал себя в компании с медведем на открытой взорам прохожих площадке кафе.
Впрочем, горожане, озабоченные своими проблемами, которые плодит в несчётном числе проживание в мегаполисе, спешили мимо, не обращая внимания на странных посетителей блинной.
Как раз на этот час пришлось окончание рабочего дня, и трудовой, служивый люд, разом высыпав из своих фирм, контор, предприятий и учреждений, густой толпой повалил по тротуарам, спеша по домам и разбегаясь по остановкам общественного транспорта.
Глеб Сергеевич вспомнил, как недавно совсем, всего-то год назад, после восемнадцати ноль-ноль шагал вот так же устало, с чувством исполненного долга, в толпе. И ему, конечно же, в голову не могло прийти, что наступит день, когда он с настоящим, совершенно диким, прямо из лесной чащи, медведем в кафе за пластиковым столиком станет поедать блины, поглядывая тревожно на чёрный джип в отдалении. В котором его напарник – или как там, на фене, подельник? – с винтовочным обрезом под мышкой будет «вести базар», «тёрки» с бандитами.
«Невероятная глубина падения на самое социальное дно!» – подумал о себе Дымокуров. Впрочем, падения – для того Глеба Сергеевича, заслуженного пенсионера, каким был он ещё недавно. Обречённого на бесцельное, растительное существование в тихой, покойной, как гроб, квартирёшке. А сейчас, может быть, взлёта?!
От беспокойных мыслей отставного чиновника внезапно отвлёк пронзительный визг шин и вскрик официантки.
Обернувшись, он увидел, что прямо на тротуар, едва не врезавшись в столик, распугав прохожих, вылетел автомобиль канареечного цвета с открытым верхом.
Глеб Сергеевич не разбирался в иномарках. Понял лишь, что кабриолет этот был из невероятно дорогих, редких в их провинциальном городе, сверхскоростных и сверхмощных, стоимостью, наверное, в десятки миллионов рублей.
Из машины, беззаботно посмеиваясь, выпорхнули три парня, явных мажора. Из тех, кого Дымокуров называл про себя «дрищами»: худых, длинных, в обтягивающих, ярких одеждах.
Впрочем, вглядевшись, он понял, что собственно «дрищей» было только двое. Третьим пассажиром спорткара оказалась девушка – тоже длинноногая, вся какая-то вытянутая, тощая, как вставшая на дыбы коза. Разнившаяся со спутниками разве что наличием худосочного бюстика, угадывающегося под немыслимой расцветки кофточкой, да причёской – всклокоченными фиолетово-зелёными волосами, торчащими врастопырку по нынешней моде.
– Жрать хочу! – заявила та из «дрищей», что оказалась девицей, а её спутник махнул повелительно рукой официантке:
– Ну-ка, ты… Тащи сюда всё, что у вас тут пипл хавает. Да шустрее!
Официантка возразила несмело:
– Сначала уберите машину. У нас на машине нельзя…
– Нам можно, – бросил ей пренебрежительно «дрищ». И объявил попутчице: – Марго! Я покупаю эту забегаловку для тебя! – и официантке: – Заверни всё это, – кивнул он на здание, – вместе с поварами, официантами, всем, что там внутри находится, в один огромный блин и на тарелочке мне принеси! Ха! Ха-ха! Ха! – а потом заорал: – Принеси быстро пожрать, дур-р-ра!
Обеспокоенный шумом, суетой, Потапыч заёрзал беспокойно на пластиковом стуле. Тот затрещал под ним угрожающе.
Официантка юркнула торопливо в помещение кафе – то ли решила выполнить, от греха подальше, заказ, то ли побежала начальству жаловаться, а мажоры всё не успокаивались никак.
Они, даже оставаясь на месте, дёргались, приплясывали, вихлялись, подпрыгивали пружинисто, будто где-то внутри их тщедушных тел работал, молотил неустанно микромоторчик, вечный двигатель, питаемый каким-то источником неизвестной энергии. Хотя, если подумать, неиссякаемая вроде бы энергия эта с большой долей вероятности проистекала из бурных биохимических процессов в организме, вызванных препаратами типа «экстази».
Один из неугомонных «дрищей», тот, что собирался купить разом всю блинную, подскочил вдруг к девушке-аниматору, изображавшей цыплёнка, и принялся теребить её за костюм в том месте, откуда торчал поролоновый хвостик:
– Ну-ка, что там у нас, под пёрышками?
Подружка «дрища» скривилась презрительно:
– Фи, Гога! Ты у нас, оказывается, ещё и зоофил!
– Х-ха! – веселился тот «дрищ», что повыше. – Зоофил-педофил! Взрослых кур ему мало, на цыплят кидается!
Топтавшийся вблизи парень-аниматор, изображавший медведя, быстренько свинтил куда-то, подальше от приставучих клиентов, трусливо бросив на растерзание мажорам цыплёнка-напарницу.
И в этот момент тот, что был повыше ростом и «подрищее», что ли, оборотил свой взор на Глеба Сергеевича с Потапычем, шагнул к их столику.
Отставной чиновник увидел перед собой его пустые, водянистые глаза с точечками суженных, словно дырки от гвоздей, зрачков.
– Ну, вы обдолбались вконец, – оттопырив капризно силиконовые губки, затянула плаксиво их разнопёрая, как попугай какаду, подружка. – Ты-то куда, Дэн! На мужиков потянуло?
– А может, там, под шкурой медвежьей, тоже цыпочка прячется? – нацеливая свои проколотые бельма на Потапыча, предположил «дрищ». – Может, там, как в сказке, под лягушачьей шкуркой – царевна?!
– Э-э… прекрати сейчас же! – попытался урезонить его Глеб Сергеевич, встав на пути мажора. – Не вздумай, парень!
Да куда там! Тот, хоть и дрищ дрищом, а оказался на целую голову выше отставного чиновника и легко отодвинул его, склонившись над явно удивлённым и заинтригованным всем происходящим Потапычем.
– Ну и шляпка у тебя, сестричка, – загулил мажор, протянув руку. – Дай поносить! А может, ты – парень? Ну, тогда извини. Я не по этой части…
– По этой, по этой! – отвлёкшись от девушки-цыплёнка, радостно подхватил его приятель. – Познакомься, Миша! Перед тобою – мой друг, обитающий в городских джунглях. Дикий педрил-гомодрил!
– Ой, Дэн, – осенило подружку. – А давай с него этот костюм снимем. Ты оденешься, сядешь за руль, и мы будем в таком виде по городу рассекать. Прикольненько! Все гибэдэдэшники охренеют!
Тот, которого звали Дэн, панибратски хлопнул Потапыча по плечу.
И тут уж Глеб Сергеевич ничего поделать не мог. Напрасно он тянул изо всех сил за конец поводка, зажатый в ладони. С таким же успехом он мог попытаться остановить железнодорожный локомотив, удерживая его на верёвочке.
Медведь взъярился, рыкнул, вскочил на задние лапы так стремительно, что пластиковый стул под ним, взорвавшись будто, мелкими кусками разлетелся по сторонам, и отвесил мажору такую оплеуху, что тот покатился кубарем, разметав соседние столики. С громоподобным рёвом Потапыч обернул к застывшим в недоумении мажорам клыкастую слюнявую пасть.
– Б-блин… он, кажись, настоящий…– прошептал побелевшими разом губами мажор, что пониже.
А девица заверещала пронзительно.
От страшной участи молодых людей спас раздавшийся в этот миг вой полицейской сирены.
Два патрульных «уазика», возникнув будто ниоткуда, мигая заполошно красно-синими проблесковыми маячками, пронеслись по проезжей части улицы мимо блинной к автостоянке.
Воспользовавшись минутным замешательством зверя, отвлёкшегося на громкий звук, мажоры, включая и пошатывающегося, выбравшегося из-под опрокинутых столиков приятеля, попрыгали в свой кабриолет и, взвизгнув шинами, умчались в мгновение ока в противоположную полицейским сторону.
А Глеб Сергеевич остался лицом к лицу с рассвирепевшим, вышедшим из-под контроля медведем.
Больше от страха и отчаянья, чем от хладнокровного мужества, Дымокуров рванул, что было сил, поводок, окорачивая зверя, и тот вдруг, опомнившись словно, подчинился, сел на задние лапы, всё ещё клокоча негодующе горлом. Но уже конфузливо косясь на своего вожатого – мол, извини, брат, сам же видел: достали!
А между тем события на автостоянке разворачивались таким чередом, в отношении которых у Глеба Сергеевича никаких инструкций не было.
Из подлетевших к чёрному джипу «уазиков» дружно выкатились фигуры в боевом камуфляже, в касках, бронежилетах, с автоматами наизготовку. Разом распахнули дверцы внедорожника и мгновение спустя уже волокли Якова, заломив ему руки за спину. А потом привычно и ловко забросили в тёмное, зарешеченное нутро полицейской машины.
Газанув с места и подняв облако пыли, автомобили правоохранителей умчались так же стремительно, как и появились, оставив Дымокурова с Потапычем в полной растерянности.
С тревогой заметив, что на тротуаре вокруг начинают собираться в толпу зеваки, Глеб Сергеевич, придав своему лицу нейтральное выражение, будто произошедшее только что никак его не касается, и вообще, он тут невзначай мимо проходил, просто прогуливался с огромным медведем на поводке, скомандовал решительно:
– Потапыч, к ноге! Рядом!
И сквозанул, волоча зверя на привязи, в ближайшую подворотню.

12

Ах, как прекрасен был Заповедный бор в первозданной дикости своей семь тысяч лет назад!
Огромные сосны тянулись, казалось, до самых облаков и смыкались там, в небесной синеве, тёмно-зелёными кронами, погружая подлесок у величественного подножия необъятных стволов в таинственный сумрак, безмолвие и прохладу.
Как плыла тихо, недвижно почти тёмная вода в речке Боровке, не имевшей тогда, конечно же, никакого названия, поросшей сытой, напоённой до отвала осокой и непролазными зарослями ежевики по безлюдным своим берегам.
Как прекрасны, умиротворяюще спокойны были залитые тёплым, медовым солнечным светом, выстланные изумрудной травкой полянки с редкими огоньками неброских лесных цветочков, открывавшиеся вдруг неожиданно путнику в самой, казалось бы, непролазной чаще угрюмого в таких местах бора.
Как бесшумно, осторожно ступая, будто стремясь оставить в целостности, непримятой каждую травинку, не треснув веточкой, не хрустнув сучком, пробирались, оглядываясь тревожно по сторонам и принюхиваясь к тонкому, неощутимому почти дуновению ветерка, здешние исконные обитатели: лоси, косули, олени, кабаны и их вечные заклятые спутники – волки.
И не было здесь тех, кто мог одним беспощадным посвистом стрелы или глухим ударом каменного топора прервать вдруг жизнь лесных обитателей.
Тогда, семь тысяч лет назад, в бору ещё не было человека.
Хотя обретался он рядом, в окрестных степях, гарцуя на одомашненных, совсем недавно подчинённых своей воле и оттого полудиких лошадях. Пас несметные, смирные и равнодушные к своей незавидной участи стада коз, овец, коров, откормленных на обильных, в рост человека, степных травах. А на досуге охотился, гонял по бескрайним, продуваемым всеми ветрами пространствам сайгаков, бизонов и буйволов. Демонстрировал соплеменникам отвагу и силу, вступая в схватку, вооружившись только копьём с кремниевым наконечником, с таившимися по камышовым озёрам тиграми и рыскающими там свирепыми, клыкастыми вепрями.
И оттого был сыт, здоров, подвижен и ловок.
А оттого, что человек в ту немыслимо далёкую пору брал от природы лишь то, что мог использовать в пищу, для одежды да немудрёного обихода, а попользовавшись, возвращал всё, включая собственные бренные останки после смерти, в окружающую среду, никакого значимого ущерба месту своего обитания он не наносил.
Ближе к зиме, до наступления трескучих морозов, всадники откочёвывали вместе со всем скарбом, угоняли скот на юг, туда, где снег не ложился плотно, скрывая пастбища и лишая пропитания животину.
А бор застывал в снежных кружевах, пережидая в оцепенелом одиночестве стужу, до следующей весны.
Люц, по природе своей существо неземное, чьи прародители затерялись где-то в труднодостижимых безднах Вселенной, однако сотворённый Создателем всего сущего по образу и подобию своему, не был чужд понятиям о красоте, гармонии, чувству привязанности, а потому любил бор.
По его разумению, это была самая прекрасная географическая точка на небесном теле, именуемом Земля.
Рабочее место Люца, выражаясь современным казённым языком, находилось на орбитальной, недоступной и невидимой для обитателей планеты, станции.
Координаторам не рекомендовалось часто и без особого повода спускаться с небес на Землю, мельтешить здесь, «засвечиваться», чтобы не смущать умы только что обретавших разум, встающих с четверенек человеческих особей.
А если и приходилось порой, скользнув стремительно по небосклону в лёгком челноке, предназначенном для межпланетарных полётов и видящемся первобытным гоминидам с поверхности чем-то вроде бесплотного, светящегося шара, всё-таки приземляться, то всемерно избегать при этом контактов с туземцами.
Всю координацию развития пребывавших до поры в первобытной дикости аборигенов следовало осуществлять через Хранителей, древних обитателей Земли, не относящихся к виду гомо сапиенсов. Через их посредничество подправлять чуток пути развития человечества, направлять деликатно его в нужное русло, просвещать, обучать и воспитывать, сеять доброе, разумное, вечное на стезе построения первых цивилизаций.
Многие тысячелетия в переводе на земные часы, сутки, месяцы, годы Люц вместе со своими товарищами Координаторами Исом и Алом опекал и пестовал юное человечество.
И хотя для обитателей орбитальной станции время текло по-иному, всё равно, даже по их меркам, космическая вахта тянулась изнурительно долго.
А потому, когда на побывку к Люцу на станцию прибыли жена и дочь, это событие стало праздником и для его товарищей – Координаторов.
Ибо единым для всей Вселенной оставался закон: чем древнее раса разумных существ, тем сложнее обстоят дела с размножением, тем реже появляется потомство. И рождение дочери Люца, Феи, уже само по себе стало маленьким чудом в пределах обитаемой части Космоса.
Большую часть своей коротенькой пока жизни Фея провела в космическом пространстве, в условиях искусственной гравитации, и даже родной планеты, на которой появилась на свет, не помнила.
Вот почему Люц решил устроить жене Еве и едва выучившейся ходить дочери Фее экскурсию на Землю, дать возможность ощутить под ногами планетарную почву. Подышать удивительным воздухом атмосферы этого небесного тела, напоённого запахами огромного разнообразия существующих за счёт фотосинтеза растений, посмотреть на животный мир теплокровных млекопитающих, а если повезёт, встретить и человеческую особь, находящуюся пока на стадии дикости. И только-только набирающуюся разума и, надо полагать, способности с благодарностью осмыслить окружающий мир, райский, по представлениям Люца, родившегося на планете с неизмеримо более суровыми условиями существования гуманоидов.
Устроив эту высадку жены и дочери на девственную планету, Люц нарушил все мыслимые должностные инструкции. И те, что категорически запрещали допускать посторонних в обитаемые миры, находящиеся на этапе развития и подлежащие координации. И те, что предписывали Координаторам при посещении подобных планет ни при каких обстоятельствах не отключать защитное поле скафандров и уж тем более не снимать их.
Однако пронизанный медовыми лучами солнца бор был настолько чарующ в первозданной своей тишине, нарушаемой лишь изредка щебетанием птиц, а настоянный на хвое и горячих степных ветрах воздух так упоительно ароматен и свеж, что Люц, оказавшись с женой и дочерью посреди усыпанной цветущими одуванчиками лесной полянки, предложил отключить защитное поле, снять гермошлемы и дышать, дышать…
В этот-то миг, тонко свистнув, из ближайших зарослей на опушке и прилетела тяжёлая боевая стрела.
Вот только что Люц с замиранием сердца любовался восторгом дочери, впервые в коротенькой своей жизни ощутившей под ногами травку, увидевшей деревья, земные цветы, смотрел в её бездонной синевы, отражающие небо, глаза… И вдруг в один из этих глаз ударил со страшной силой каменный, старательно отёсанный по краям, наконечник стрелы.
Он пробил насквозь головку Феи, вышиб затылочную кость так, что оттуда, из-под белокурых кудряшек, вылетел окровавленный клок волос.
И пока Люц, ещё не осознав случившегося, застыл, онемев от ужаса, свистнула другая стрела и с той же беспощадной точностью с глухим стуком вонзилась в переносицу Евы.
А из чащи, откуда были выпущены стрелы, раздался многоголосый победный вой.
Люц машинально, не думая, ощущая в голове только звенящую пустоту, поднял правую руку с закреплённым на запястье бластером и тонким, всепроникающим, прожигающим любой сверхпрочный металл лучом срезал могучие сосны, испепелил всё пространство на сотни метров вокруг, вместе с ликующими убийцами.
Он забыл, совершенно забыл, какой день по земному летоисчислению выбрал для экскурсии жены и дочери на девственную планету!
Это был день весеннего равноденствия, и именно в эту пору самых коротких ночей в племени обитавших окрест первобытных охотников, недавно мигрировавших сюда в поисках тепла и пищи из суровых северных широт, наступал обряд инициации – посвящения юношей во взрослых мужчин – добытчиков, воинов.
Юношам надлежало провести несколько дней в лесу и самостоятельно, без помощи взрослых добыть как можно больше трофеев.
Человеческие особи чужаков тоже шли в зачёт.
При скудном рационе питания там, в полярных широтах, племя не могло позволить себе просто похоронить усопших. Их поедали – ритуально, скорбя и оказывая тем самым последние почести.
А вот врагов пожирали радостно, с плясками, оставляя себе на память о поверженном противнике пробитые каменными топорами черепа, собирая из зубов амулеты и вешая их, как украшение и знак боевой доблести, на грудь.
На своём пути в благодатные тёплые края закалённое стужей воинственное племя беспощадно истребило и сожрало повстречавшиеся им на пути разрозненные группы неандертальцев. И Координаторы ничего не могли с этим поделать. Межвидовая борьба была неотъемлемой частью эволюции человеческой расы.
Убивать аборигенов планеты Координаторам при осуществлении своих функций категорически запрещалось. А если таковое всё-таки случалось в безвыходной ситуации, при самообороне, то затем следовало строжайшее расследование и, как правило, отстранение от исполнения служебных обязанностей и пожизненная дисквалификация Координатора. Считалось, что профессионально состоятельный Координатор изначально не должен оказываться в таких обстоятельствах, при которых приходится умерщвлять разумные существа.
Люц долго стоял на коленях у тел погибших, вымаливая у Евы и Феи прощения.
Осознание того, что их бессмертные души, перейдя в иное качество, будут обретаться теперь в беспредельном информационном поле Вселенной, не утешало совсем.
Потому что для него, Люца, они всё равно окажутся недостижимы. Луч его лазера выжег дотла не только деревья, тупых и злобных аборигенов вокруг, но и душу самого Люца.
Став убийцей, он потерял жену и дочь навсегда.
Его отмеченной смертным грехом душе отныне предстоит обитать совсем в других сферах вечности, никак не соприкасающихся с чистыми и безгрешными душами праведников.
Парадокс вселенского закона о вечной сохранности возникшего где бы то ни было разума, заключался в том, что бессмертие обретали и души уничтоженных бластером Люца дикарей. И они находили своё место, беспрепятственно встраиваясь в ячейки информационной системы безбрежного космоса. Ибо, пребывая в первозданной дикости своей, не ведали, что творили.
А Люц ведал. И знал, что пути к отступлению у него теперь не было.
А потому, бережно уложив тела погибших жены и дочери в межпланетарный катер, включил автопилот и отправил аппарат с погребальным грузом на орбитальную станцию.
А сам, проклятый отныне и на все времена, остался на ненавистной ему с этой минуты Земле.
В тот роковой день в безумной ярости он выжег лучемётом едва ли не половину бора. Зарево над лесом полыхало так, что наверняка бывшим соратникам – Координаторам – с околоземной орбиты видно было.
Впрочем, он не сомневался, что Ис и Ал пристально следили за его семейной высадкой на Землю и зафиксировали случившуюся на лесной полянке трагедию во всех деталях.
И реакцию Люца на это несчастье.
Оставшись в одиночестве, бывший Координатор направился к стойбищу того племени, откуда были родом юные горе-охотники. И сжёг, стёр с лица земли сложенные из ветвей шалаши и крытые шкурами чумы. Вместе с их обитателями…
… Люций проснулся в поту, с тяжело, молотом бьющимся сердцем.
Вот уже семь тысяч лет ему каждую ночь снился один и тот же сон. Да и не сон вовсе. Сон – выдумка. Фантазии спящего мозга. А тут воспроизводимая памятью в мельчайших деталях трагедия.
Семь тысяч лет, минувших с тех пор, Люций жил на Земле.
И как мог, мстил её жителям.
Появлялись и исчезали во тьме веков новые стоянки, поселения, города, государства и цивилизации человеческих особей.
И всякий раз в наиболее приметных из них, досадуя, что не всюду может в одиночку поспеть, появлялся беловолосый и красноглазый пришелец.
Таинственный альбинос возникал ниоткуда, а сочтя свою миссию выполненной, исчезал неизвестно куда.
Обладающий, кроме экстравагантной, сразу же обращающей на себя внимание внешности, ещё целым рядом уникальных качеств, включающих неуязвимость, обширные познания и умение творить чудеса, он непременно вскоре оказывался приближённым к правителям этих земель, верховным жрецам, выступая в роли незаменимого тайного советника.
И всегда итог его деятельности оказывался один. Исподволь влияя на правителей, вождей и элиту, он подводил племя, а впоследствии государство, страну, империю к неминуемому краху. Так, что даже от величайших царств, вроде шумерского или египетского, греческого и римского, оставались потомкам лишь руины дворцов, разграбленные усыпальницы, разбитые статуи, осколки глиняных табличек да истлевшие обрывки пергамента.
За многие тысячелетия Люц пережил сотни, а возможно, и тысячи покушений на свою жизнь. Его травили, закалывали кинжалом, сжигали на костре инквизиции, расстреливали из тяжёлых, дульной зарядки, ружей и скорострельных автоматов Томпсона, но всякий раз он ускользал от расправы непостижимым для покушавшихся образом, исчезал, растворялся бесследно. Для того чтобы вскоре возникнуть где-нибудь в другом месте и вновь приняться за старое…
Только в последнюю сотню лет эффективность, скажем так, подрывной деятельности Люца значительно снизилась. Институт демократии существенно расширил число тех, кто по статусу своему волен был принимать судьбоносные для государства решения. И обработать каждого, принимавшего участие в этой коллективной форме правления, – парламентария, сенатора, подчинить их своей воле Люц был, конечно, не в состоянии. В свою очередь, влияние на события, политический курс, которым следовали державы, отдельных лиц – вождей, президентов, перестало быть столь решающим и фатальным.
К тому же человечество обзавелось целыми отрядами спецслужб, вооружилось технически так, что приобрело способность выведать при желании подноготную любого гражданина, вывернуть его наизнанку. И, засветись перед ними Люц, попади в поле их зрения, они бы вмиг начали раскопки его воистину бездонной, уходящей во тьму первобытных веков биографии.
А потому действовать ему приходилось во сто крат осторожнее.
И что более всего вызывало досаду, обескураживало – несмотря на все его происки, на свою кровожадную и агрессивную натуру, изначально людоедскую природу свою, человечество развивалось, шагало по пути прогресса всё более растущими темпами.
Восстанавливались после опустошительных войн, переворотов, бунтов и революций, во многих из которых решающую роль играл человек в чёрных одеяниях, широкополой шляпе, прикрывавшей лицо, страны и города, восставали из территориальных осколков государства, возникали новые империи. И всякий раз, пережив очередной катаклизм, получали новый толчок к развитию наука и искусство.
Одно радовало, грело жаждущую мести на протяжении тысячелетий проклятую душу Люца. То, что человечество, развиваясь безудержно, гробило бездумно и беспощадно свою колыбель – планету Земля.
А координатор-расстрига, известный в миру как Люций Гемулович, изо всех сил помогал человечеству в этом.
Вот только сил, он отчётливо чувствовал это, оставалось всё меньше.
Запредельно долгая жизнь всё равно не могла длиться вечно.
Это там, в безбрежной Вселенной, его сподвижники по координации разумной жизни на планетах меняли выходящие из строя тела, заключали свои души в новые, соответствующие условиям обитания, органические оболочки.
Здесь, на Земле, он был лишён такой возможности.
Тело его с годами костенело и разрушалось. Накапливались ошибки при репродукции ДНК, повреждались целые цепочки генов, отвечавших за важнейшие функции организма, рвались белковые связи. Уменьшалась способность к регенерации клеток, которые старели неудержимо. А значит, приближали его, Люца, к физической смерти без надежды на возрождение.
Он был готов к этому, не испытывая перед грядущим концом ни страха, ни сожаления.
Удивляло другое. Почему его коллеги-координаторы, нёсшие неусыпную вахту на орбитальной станции все эти годы и способные, Люц это точно знал, пресечь его многогранную деятельность на планете Земля в долю секунды, одним нажатием соответствующей клавиши на дисплее, до сих пор, за столько лет, так и не сделали этого?
Конечно, тогда, тысячелетия назад, после совершённого им смертного греха – убийства аборигенов и последующего дезертирства, они по долгу службы обязаны были предоставить исчерпывающую информацию о случившемся в Высший Галактический Совет. На это, а также на принятие решения по поводу дальнейшей судьбы отступника Люца должно было уйти какое-то время. Ну, может быть, неделя, месяц по земному летоисчислению. Но никак не семь тысяч лет!
А потому выходило, что кто-то там, на самом верху, контролирующий принятые Советом решения, постановил не вмешиваться и оставить всё как есть. Кто?
Наверняка тот, чьё имя не принято упоминать всуе, чьи помыслы и пути трудно предугадать, ибо они, как известно, неисповедимы…
А раз так, то и вся его деятельность на этой планете переставала быть всего лишь актом возмездия обезумевшего от горя, сдвинувшегося по фазе семьдесят веков назад беглого Координатора. И приобретала какой-то высший, может быть, даже божественный смысл.
И всё-таки Люц понимал, чувствовал, что время его подходит к концу. И нынешняя атака на Заповедный бор, которую он готовил исподволь, разворачивал по всем фронтам, похоже, последняя…

13

Когда семь лет назад, формируя областное правительство, только что утвердившийся в должности губернатор предложил своему старому приятелю и соратнику ещё по муниципальным делам Виктору Ильичу Танкову возглавить министерство экологии и лесного хозяйства, тот сперва изрядно обиделся и чуть было не отказался.
Ну что, согласитесь, за ведомство, ведающее лесами в степном краю, которые составляют всего-то пять процентов от площади региона, да мусорными свалками на окраинах городов и посёлков?
А ведь когда-то, при мэре Курганове, Виктор Ильич заведовал управлением жилищно-коммунального хозяйства и дорожного строительства заштатного городка. Вот то была должность! Сколько кейсов, набитых пятитысячными банкнотами, можно было, оказывается, откопать на дне траншей с вечно протекающими водопроводными и канализационными трубами?! Сколько вилл на черноморском побережье и яхт прикупить, проводя бесконечный «ямочный» ремонт городских автомагистралей?! Сколько водки было выпито, сколько бюджетных денег проиграно в казино в ходе совместных поездок с мэром Кургановым для обмена опытом в сфере ЖКХ в Таиланде да на Тайване, Мальдивах да Кипре?!
А как только жизнь удалась, как только схватили бога за бороду, дорвавшись до губернских высот, – на тебе. Кому-то, значит, министерство финансов, кому-то – строительства, экономического развития, образования, здравоохранения, сельского хозяйства, в конце концов… а ему, старому товарищу, – чахлые лесочки да свалки?!
Было от чего придти в отчаянье, вконец разобидеться…
Однако взял себя в руки, стерпел, согласился.
Танков, невысокий, страдающий избытком веса, но лёгкий на подъём, юркий и быстрый, этакий катящийся по жизни легко, словно подрумяненный и забуревший от шальных денег колобок, с привычным энтузиазмом взялся за новое дело.
Располагалось министерство экологии и лесного хозяйства, что называется, на задворках. Не в резиденции губернатора – здании Дома Советов в центре города, а в Зауральной роще, в старинном, чудом дожившем до наших дней, поросшем вековыми дубами и клёнами парке.
– Уж коль вы лесами заведуете, так и обустраивайтесь ближе к природе, – распорядился губернатор, отправляя вновь созданное ведомство квартироваться на выселки.
Разместилось министерство в пустующем трёхэтажном коттедже – роскошном, отделанном полированным гранитом и мрамором по фасаду, с золочёной лепниной по потолкам и стенам внутри, с полами, дверями и окнами из карельской берёзы, морёного дуба и красного дерева.
Некогда коттедж этот принадлежал известному в Южно-Уральске бандиту, «смотрящему» от криминальной братвы за регионом. И не понявшему вовремя, после воцарения президента – выходца из спецслужб, кто нынче в доме хозяин. И по этой ли, по иной ли причине отстрелянного вскорости беспощадно. И перекочевавшего из богатого коттеджа на вечное жительство на городское кладбище. Под столь же роскошный, как и прижизненная обитель, итальянского мрамора обелиск.
А опустевшее здание было приобретено у безутешной, мгновенно впавшей в нищету вдовы, для государственных нужд.
То, что волею губернатора его ткнули прямо-таки носом в золотую жилу, Танков понял только месяц-другой спустя после назначения.
Ещё только приступая к новым для себя обязанностям главы региона, Курганов в качестве приоритетной для степной области озвучил долгосрочную программу озеленения края под названием «Миллион деревьев».
Истосковавшееся по тенистой лесной прохладе население, проживающее в массе своей в целинных, продуваемых всеми ветрами посёлках, восторженно приветствовало благородное начинание губернатора.
В соответствии с программой, в Южно-Уральской области планировалось высаживать по миллиону деревьев ежегодно.
Да не абы каких! На смену корявым карагачам, плебейским клёнам и провоцирующим пухом своим аллергию у чувствительных граждан тополям должны были прийти благородные растения ценных древесных пород, радующих глаз степняков экзотической для здешних мест красотой – голубые ели, каштаны, дубы и даже кустарники «манны небесной», накормившей некогда целый народ, – теплолюбивого тамариска.
При этом жители истерзанных суховеями просторов не слишком задумывались о цене вопроса, не интересовались тем, сколько стоит, к примеру, саженец дерева, укоренившегося в черте города. По официальной отчётности – пять-шесть тысяч рублей за корешок. Помножьте эту сумму на миллион, и так – каждый год…
При этом так сложилось традиционно, что саженцы эти, щедро понатыканные на улицах городов и пригородов, вдоль автомобильных трасс, никто не считал. Сколько из них реально принялось, зазеленело, а сколько засохло и в итоге осталось в наличии, знали только, и то в общих чертах, Танков и специалисты из его министерства. Знали, но помалкивали, имея некий внушительный побочный доход от усушки корешков да утруски всё новых и новых, закупаемых в питомниках, порой за валюту, саженцев…
А мусорные свалки? С недавних пор министр Танков полюбил этот великолепный, сладкий запах гниющих отбросов и смрад чадящих глубинными пожарами мусорных полигонов.
За каждый грузовик, доставляющий сюда новую порцию бытовых и производственных отходов, владельцы мусора платили на въезде у КПП с полосатым шлагбаумом две тысячи вполне чистеньких, не пахнущих ничем, хрустящих отечественных рублей.
И опять – кто удосужился считать эти мусоровозы, сопоставлять их грузоподъёмность с тысячами тонн вываленных на полигоне отходов? Правильно, никто!
А был ещё импортный, закупленный в Европе мусороперерабатывающий завод, обошедшийся бюджету области в круглую сумму и работающий только тогда, когда к нему подвозили, знакомя с передовыми технологиями в деле утилизации твёрдых бытовых отходов, толпу журналистов…
Про эти усушки и утруски денег из государственной казны, оседающих в карманах министра экологии и его приближённых, не знал никто, кроме самого Танкова.
И, как выяснилось только сейчас, ещё и странного типа в чёрном плаще, пасторской шляпе, с торчащей на затылке косичкой то ли седых, то ли белобрысых изначально волос, с редким именем Люций и отчеством, которое министр никак не мог вспомнить. Глянув мельком в предъявленную визитку, Танков сунул её в нагрудный карман пиджака и теперь стеснялся достать, чтобы прочесть повнимательнее.
Представившись советником Полномочного представителя Президента РФ в Приуральском федеральном округе, этот Люций-как-его-там уже час буравил Виктора Ильича своими жуткими, рубиново-красными зенками, словно рентгеновскими лучами просвечивал.
Похоже было, что какая-то сволочь из своих же, министерских, слила этому федералу всю информацию. Или он и впрямь, уставясь жуткими буркалами, будто гипнотическими лучами, черепную коробку министра пронизывал и самые потаённые мысли, как открытую книгу, читал?
– Вы, несомненно, знаете, – вещал красноглазый, тщательно проговаривая каждую букву, словно гвозди в крышку гроба министра вбивал, – что в аппарате Законодательного собрания Южно-Уральской области готовится обращение депутатов к президенту, правительству страны по поводу передачи Заповедного бора из федеральной в региональную собственность. То есть непосредственно в ведение вашего министерства.
Танков кивнул торопливо:
– Знаю и готов принять на себя всю ответственность…
– С последующей передачей, – пропустив мимо ушей подобострастные заверения собеседника, продолжал советник полпреда, – реликтового лесного массива в частные руки. Там, – ткнул он в потолок тонкий, затянутый в чёрную перчатку указующий перст, – поддерживают такое решение. Более того, уже известно имя потенциального инвестора. Очень, очень состоятельного, а главное, влиятельного в политических кругах человека. Гораздо влиятельнее любой из тех столичных вип-персон, для которых вы и по поручению губернатора, и по собственной инициативе устраивали эксклюзивные охоты на внесённых в Красную книгу животных. Естественно, незаконные и уголовно наказуемые, между прочим!
Министр лишь удушливо кашлянул, опустив глаза скорбно, – мол, был грех. Невеликий, по нынешним временам, но был…
– И что увидит этот частный, повторюсь, очень влиятельный, имеющий постоянный доступ к самому главе государства инвестор? – продолжал, не обращая внимания на покаянные гримасы министра, высокопоставленный визитёр. И сам ответил на свой вопрос: – А увидит он дикость, бурелом, мерзость запустения. А ещё, – в глазах федерала, словно в жерлах вулканов, разбушевалось, вскипая, адово пламя, – а ещё увидит он сотни гектаров площадей вырубленного строевого леса. Например, технические просеки вместо положенных по нормативам пяти метров шириною во все двадцать. Незаконные лесопилки на усеянных пнями пустошах, там, где по картам обозначена девственная чаща деревьев ценных пород, – кедра, лиственницы, дуба…
– За состояние этого лесного массива отвечает государственное унитарное предприятие «Заповедный бор», – попытался было возразить министр, однако красноглазый лишь хмыкнул, блеснув на мгновенье из-под алых губ на удивление белоснежными, острыми, как у волка, клыками.
– Да-да, конечно же! Вы мне поясните только: директор этого унитарного предприятия, Илья Викторович Танков, вам часом не родственник? Ах, сын! Я это подозревал! Иначе какой резон назначать на такую солидную, ответственную должность двадцатитрёхлетнего оболтуса? Закончившего к тому же совершенно непрофильный вуз по какой-то сомнительной специальности вроде маркетинга и менеджмента… Да и, положа руку на сердце, в качестве гендиректора ваш отпрыск только числится. И в Заповедном бору практически не бывает. Предпочитает бесцельно гонять с такими же, как сам, обалдуями, по улицам областного центра на дорогих автомобилях… А там, где безделье, праздность, обязательно присутствуют алкоголь, наркотики… – гость причмокнул сочувственно. – Что ж вы, Виктор Ильич, как государственный служащий, кристально честный патриот, наверняка с пониманием, пригасив отцовские чувства, отнесётесь к тому, что сын ваш по уголовной статье пойдёт по этапу куда-нибудь… э-э… в места не столь отдалённые. И будет махать топором на лесоповале уже совершенно законно, по приговору суда…
Министр утёр выступившие на лбу крупные капли пота мятым носовым платком.
А красноглазый федерал продолжал вколачивать всё новые и новые гвозди в крышку гроба министра.
– А ещё частный инвестор, увидев, в каком плачевном состоянии находится Заповедный бор, наверняка обратится в правоохранительные органы с тем, чтобы те разобрались: кто на протяжении последних лет так хищнически, беспощадно калечил реликтовый лесной массив, рубил строевой лес, понатыкал в укромных местах не учтённых нигде лесопилок? И выяснится, что непосредственным исполнителем работ по санитарной очистке бора, сотворившим все эти уголовно наказуемые безобразия, является некая коммерческая фирма «Южуралспецлес». Владеет которой, опять же, по странному стечению обстоятельств, родной брат вашей супруги. Ничего себе семейный подрядец, а?! – развеселился советник полпреда. – И вы, гражданин Танков, ещё имеете наглость утверждать, что сами как бы и не при чём?
– Чего вы хотите? З-зачем пришли? – заикаясь слегка, выдавил из себя министр.
Однако федерал проигнорировал этот вопрос, продолжив:
– Деятельность вашего министерства, вы лично, давно у нас в разработке. Вы и вам подобные, сидя здесь, в провинции, на хлебных должностях, воображаете, что там, наверху, – он опять ткнул перстом в потолок, – ничего про ваши делишки не знают? Уверяю вас, знают! И в нужное время подцепят за жабры любого из региональных князьков! Это здесь, в российской глубинке, вы оттопыриваете презрительно губы и надуваете важно щёки, изображая из себя значимых, уважаемых, недостижимо высоких для простых обывателей персон. А для федерального центра вы – ничто. Пустое место. И любого, подобного вам, великого и ужасного провинциала государство раздавит походя. Безо всяких усилий, одним пальчиком! Так, что здесь, в Южно-Уральской области, от вас одна мокреть, едва различимое пятнышко на городском асфальте останется!
Виктор Ильич выслушивал всё это, нахохлившись, словно большая, раненая, на последнем издыхании, птица, опустив низко голову, клевал носом полировку девственно чистого стола красного дерева и всё думал. Думал, плохо соображая в смятении чувств – а чего, собственно, этому красноглазому чёрту от него нужно?
Если знают всё, как уверяет федерал, о грехах министра, почему не вломились, как это бывает, в административное здание скопом, всей следственно-оперативной, или как там, к шутам, они правильно называются, группой? С обыском, вскрытием сейфов, вытряхиванием содержимого ящиков письменных столов, изъятием документов и компьютеров, опечатыванием процессоров и прочего? Почему не вывели его, Танкова, из кабинета в наручниках, обнаружив, к примеру, и сейчас хранящиеся в несгораемом шкафу несколько миллионов нигде не учтённых рублей? Нет, заставляют сидеть на рабочем месте, то бледнея, то багровея лицом, вздыхать, пыхтеть покаянно. И слушать обличительные разглагольствования этого красноглазого мерзавца Люция-как-бес-его-побери, Гематогеныча, что ли, в траурном, словно у протестантского пастыря, одеянии!
А тот продолжал:
– К сожалению, негодяям, расхищающим государственную собственность, иногда удаётся избежать справедливого наказания. Здесь наши законотворцы, правоохранительные органы ещё недорабатывают. Вот вам простой пример. Вы, несомненно, в курсе, что число лесных пожаров на территории Российской Федерации в последние годы выросло в разы. Причём горят, как правило, леса наиболее ценных пород – сосновые и кедровые, дубовые и липовые. И, по странному стечению обстоятельств, почти во всех этих лесных массивах накануне возгораний космическая и аэрофотосъёмка фиксировали гигантские участки незаконно вырубленной древесины. И всякий раз перед тем, как компетентные органы начинают расследование по факту таких хищнических порубок, там вспыхивает пожар! – советник полпреда пожевал скорбно свои алые, сочные губы. – У меня лично не вызывает ни малейших сомнений криминальный характер таких поджогов. Однако полиция, прокуратура практически всегда оказываются не в силах доказать наличие преступного умысла. Сетуют на природные факторы – жару, ветер, грозы. Задерживают какую-то мелкую рыбёшку – охотников, грибников, фермеров, списывая возникновение лесного пожара на их неосторожное обращение с огнём, судят, подвергают мягким, символическим наказаниям. В то время как настоящие преступники, извлекавшие от продажи лесоматериалов немалую выгоду, остаются в тени! Вы меня внимательно слушаете?! – рявкнул вдруг федерал, вперив радиоактивный взор в совсем погрустневшего министра.
Тот, погружённый в тяжкие раздумья, аж подпрыгнул от неожиданности. Ему захотелось вскочить, вытянуть руки по швам и выдать, подобострастно выкатив глаза, что-то вроде:
– Так точно! Рад стараться, ваше высокоблагородие!
Однако на деле Виктор Ильич лишь торопливо пролепетал пересохшими от волнения губами:
– Да-да, очень внимательно слушаю…
А Люций, хрен-знает-как-его-там, Гермогеныч вроде бы, заговорил вдруг совсем иным, участливым тоном:
– А раз слушаете, то соображайте, для чего я всё это вам объясняю. – И продолжил: – Я, в общем-то, отдаю себе отчёт, в каком непростом мире мы с вами живём, в каких условиях приходится всем нам работать, по каким правилам в общей команде играть…
Танков, откликаясь на отеческую заботу, смотрел теперь на федерала преданно, с надеждой. В уголках глаз министра даже блеснули две невольные, постыдные для жизнью тёртого мужика слезинки.
Человек в чёрном приблизил своё жутковатое лицо к Виктору Ильичу, перешёл на доверительный шёпот:
– Уверен, что вы прекрасно знаете то, что государство наше вступило в пору тотальной смены элит. Появляются новые люди в правительстве, идёт активная ротация губернаторского корпуса. На смену старшему поколению управленцев приходят молодые технократы. Однако следует учесть, что президент наш не намерен рубить сплеча, менять всех коней разом на переправе. С учётом того, что сегодня в России насчитывается восемьдесят пять регионов, процесс смены их глав может растянуться на несколько лет. Вы меня понимаете? – ожёг он огненным взглядом Танкова.
– Д-да… т-то есть нет, – крутанул тот головой замороченно.
– Скажем так, – принялся терпеливо разъяснять советник полпреда. – Вашего губернатора, к примеру, могут сменить, отправив в отставку, завтра. А могут и через пять лет. Понимаете разницу? Для вас лично, между прочим, вполне разницу судьбоносную. Останетесь вы ещё на несколько лет в нынешней должности или будете уволены в день прихода нового губернатора. Надеюсь, у вас нет иллюзий по поводу того, что вновь назначенный губернатор оставит вас в качестве министра и не заменит своим человеком?
Танков кивнул обречённо.
– А ведь мы с вами знаем, – заговорчески подмигнул красным глазом собеседник, – что вы при нынешней должности – как старатель на золотом прииске. Каждый день – горсточка золотого песка. И чем больше таких деньков отпущено старателю, тем больше драгметалла удаётся намыть!
Виктор Ильич не возражал, лишь растянул губы в смущённой улыбке – дескать, всё-то вы, Люций э-э… кажись, Гомункулыч, про нас, грешных, знаете…
– Так вот, – вновь перешёл на чеканную, строго официальную речь красноглазый, – я здесь по поручению тех, кто, скажем так, не заинтересован в скорой смене вашего губернатора Курганова на нового человека. Они предпринимают сейчас в этом направлении серьёзные усилия. А вы, – обличающе ткнул он пальцем в грудь Танкова, – способны свести эти усилия на нет!
– К-как это? – не мог взять в толк министр.
– Да так! – раздражённо пристукнул по столу рукой в чёрной перчатке Люций-забыл-его-отчество, зараза такая, ну не Гермафродитыч же, в самом деле? – Инвестор, который придёт со своими деньгами в Заповедный бор, непременно обнаружит те безобразия, что вы там с подельниками творили. А он, повторюсь, человек чрезвычайно влиятельный! И по его э-э… сигналу в правоохранительные органы уголовное дело обязательно будет возбуждено. И министра экологии и лесного хозяйства, то есть вас, господин Танков, непременно к нему подтянут. А коррупционный скандал на министерском уровне в Южно-Уральской области вполне способен спровоцировать скорую смену и губернатора в регионе. Уразумели?
– И-и… что же делать? – прошептал Виктор Ильич потерянно.
– Думать! – отрезал советник полпреда. – Например, о том, что за лесной пожар, уничтожающий все улики преступного хозяйствования при заготовках древесины, ещё ни одного губернатора с должности не сняли. А вот за коррупционный скандал арест министра, ближайшего сподвижника и члена управленческой команды – запросто!
Человек в чёрном вдруг поднялся из-за стола порывисто, тряхнув кончиком белобрысой косички и взмахнув, как крыльями, полами плаща, и протянул прощально Танкову руку в облегающей плотно, из кожи тонкой выделки перчатке:
– Рад был познакомиться. Надеюсь, наша с вами конфиденциальная беседа окажется взаимно полезной!
И вышел из кабинета, исчез как-то вмиг, словно здесь его и никогда не было.
А Виктор Ильич Танков, ошарашенный внезапным визитом, остался сидеть в своём служебном кресле, которое вдруг показалось ему неудобным ужасно, как дыба.
И, утирая платком пот со лба, всё думал, думал напряжённо, до боли в висках.
Однако ни до чего додуматься так и не смог. Кроме одного.
Пока не замели, сжечь этот Заповедный бор к чёртовой матери.

Продолжение следует

С глубокой скорбью извещаем, что 22 ноября после продолжительной болезни ушёл из жизни наш друг и соратник, русский писатель АЛЕКСАНДР ФИЛИППОВ.
Вся жизнь АЛЕКСАНДРА ГЕННАДИЕВИЧА ещё со школьных лет связана с русской литературой, со стремлением воплотить в слове свои мысли и чувства, свой богатейший жизненный опыт – и профессиональный, медицинский, и благоприобретённый журналистский, и, наконец, собственно писательский, позволивший ему создать творчески цельный ряд рассказов, повестей и романов. Поиски смысла жизни, правды и справедливости в ней – вот главная забота и автора их, и его героев-персонажей в наше нелёгкое время. Здесь художественно открылось и осуществилось в слове сильное сатирическое начало прозы нашего товарища, завоевавшей признание широкого круга читателей.
Оренбургские писатели выражают своё сердечное соболезнование семье, родным и близким покойного. Память о замечательном русском писателе АЛЕКСАНДРЕ ФИЛИППОВЕ всегда будет жить в наших сердцах, среди почитателей его и человеческого, и писательского призвания.