Многолетнее и честное служение родной литературе, нестандартное талантливое слово, неустанная забота о сохранении в сегодняшнем жизненном пространстве духовных начал ставят оренбургского писателя Петра Николаевича Краснова в особенный ряд тех, кем можно и должно гордиться. Задумываясь о творчестве Петра Краснова как о явлении в современной русской литературе, поневоле задаёшься вопросом, из чего такое явление произрастает.
Всё начинается с детства. В этом ещё раз убеждаешься, как только соприкоснёшься с повестью Петра Краснова «Высокие жаворонки», глубинно сокровенному и предельно честному произведению писателя. Есть наполненные гармонией любви «Детские годы Багрова-внука» Сергея Аксакова, есть раненное всеми бедами мира сердце Николеньки из «Детства» Льва Толстого, есть мучительно горестное «Детство» Максима Горького. При всей разнице этих книг о детстве каждый раз это талантливо запечатлённый уникальный опыт определённого времени, выпавшего на детские годы автора. В этом же почётном ряду видятся и «Высокие жаворонки» Петра Краснова, столь же драгоценное, как и у его великих предшественников, свидетельство о времени и людях первого послевоенного десятилетия 20-го века. Это книга первых и самых ярких впечатлений жизни, когда «…высок, просторен был мир», в который с таким напряжённым и пристрастным вниманием всматривается маленький герой повести.
И главное чувство, вынесенное автором из детства и, как видится, многое определившее в его судьбе, выражено словом «родное». Это пронизывающее всю повесть особенное, ни с каким другим не сравнимое чувство бесконечной, спаянной с болью нежности к самому сокровенному, именно родному, что было так далеко, так подчас мучительно трудно, но от этого не переставшее быть самым дорогим.
«Высокие жаворонки» – это целый срез жизни русской послевоенной деревни во всей её полноте. Неповторимость того непростого времени и людей, стоически трудившихся от зари до зари, их невозвратность и незаменимость, думается, и вызвали насущную потребность рассказать о них. И в какой-то степени всё творчество Петра Краснова вышло из этой благодарной памяти и настойчивого желания не предать её: не предать смысла жизни поколения своих родителей, не предать трудового подвига послевоенной деревни, надежд и чаяний её жителей.
«Сколько в человеке памяти, столько в нём и человека», – сказал почтенный русский писатель Валентин Распутин. В повести «Высокие жаворонки» много такой благодарной, пытливой и животворной памяти её автора.
Это, прежде всего, память о том, как велика была цена, заплаченная за Великую Победу, потому что послевоенная деревня, положившая на её алтарь всё, что могла, продолжала и годы спустя жить очень бедно: «По-нынешнему, они тогда сплошь нищетою были, только что угол имели свой и как-то ещё умудрялись коровёнку продержать, кое-кто пару-другую овец – да и то сказать, нищетою свет не удивишь. Жили, понемногу вылезали, выплачивали, сами плохо понимая, кому-то какие-то бесконечные долги, урывая от них, что могли детям своим, и всё было, худо-бедно ли, почти как надо, как везде, другого не было и пока не предвиделось».
Это память об особом, вряд ли новым поколениям понятном укладе послевоенной жизни, в котором так ощутимо было достоинство строгой и даже суровой упорядоченности, от которой нельзя, не представлялось возможным отступить. Это, как видится сейчас, был своего рода социально-этический космос послевоенного времени со строгими неписаными законами чести. И, несомненно, именно такой строгий уклад и помог выдержать послевоенное лихолетье.
Очень важным в строгости той жизни было чувство причастности каждого человека к общей трудной жизни большой страны, пережившей страшную войну. Достоинство людей укреплялось пониманием того, что рядом так же небогато и трудно, но честно живут и много работают твои соседи, родные и многие соотечественники. И эта не проговариваемая, но естественно присутствовавшая справедливость примиряла с тяготами жизни и поддерживала силы людей, потому как с любой трудностью может смириться русский человек, любую тяготу преодолеть, кроме одной – несправедливости.
Трудно, скудно жила под ветхими соломенными крышами послевоенная деревня, железками вместо игрушек играли несыто накормленные и бедно одетые дети, невероятным трудом заготавливались на зиму кизяки, добывались брёвна для нового дома. Всё это трудное, подчас мучительное, было и долгие годы ещё длилось.
Но были в той трудной жизни и свои радости. И какие!
Автору удалось так убедительно, подробно и правдиво рассказать об их красках, запахах и звуках, что, читая, не замечаешь, как сам погружаешься в ликование этих нехитрых, до самозабвения захватывающих радостей. Это и приход долгожданной после холодных и тоскливых дней весны, это ледоход на любимой Дёме, это торжественность пасхальных дней, чудный вкус простеньких карамелек, запах рождающейся травки, волшебная игра солнышка на небе.
И сегодня, глядя на холёное самодовольство некоторых пресыщенных скороспелым достатком людей, даже как-то жалеешь их именно в недоступности им таких вот настоящих, «чистых» удовольствий. Не объяснить, пожалуй, что у трудно добытой и оправданной радости совсем иная цена, иной вкус.
Две немалые главы «Высоких жаворонков» писатель посвящает своим удивительным и удивляющим воспоминаниям о самых первых детских впечатлениях от окружающего его мира, от того, что называет он «далью».
Первая его даль – это даль внешняя, вширь, по горизонтали. «Он помнит эту даль прежде себя. Так ему кажется, верно, потому что он знал её в себе всегда, во все свои времена. И она не была всего лишь пространством, где жило, размещалось всё, а значила гораздо больше, что именно – он до сих пор толком не знает. Она была больше самого пространства, вот в чём дело, и воздух её синее, запредельнее окоём, а своё ближе, человек сам себе понятней, ближе. Что-то неназванное жило всегда в ней, вовсе не Бог, не гений какой-нибудь мест, нет – он сам. Он был там, хотел быть там везде, это и называлось далью».
Но вместе с этой далью, неразрывно с ней была «…иная даль – протяжённая вспять, в глубь жизни его, не такой уж, оказывается, и маленькой вовсе, полной родным своим, той плотью радостей и печалей узнанных, которая всё пронизывала собою там, всем овладевала и удерживала в себе, сумей вспомнить лишь, время одолеть».
И, как видится, две эти «дали»: внешняя по горизонтали и даль «по вертикали», в глубину не лежащих на поверхности жизненных смыслов, – составили в дальнейшем главное поле творческого исследования автора «Высоких жаворонков».
Подробно и честно, без малейшего желания что-то приукрасить, вспомнить то, что было, как было и почему – какая это непростая, требующая особого напряжения работа ума и сердца. Сам автор замечает: «…чтобы вспомнить, облечь его (время – Т.Д.) пусть в бедную, но мысль памяти, нужен был труд, мало кому из нас привычный, – обходимся всё больше тем, что само собою выплывает, внечайку, от случая к случаю».
Вспомнить всерьёз – значит бесстрашно заглянуть в самую глубину той непростой жизни, насквозь её прочувствовать, заболеть ею. И Пётр Краснов «заболел» всерьёз и надолго, но «болезнь» эта дала добрые плоды.
И потому так интересны и так убедительно жизненны герои его уже самых ранних произведений. Это и умный старик Трофим, с которым так хорошо пасти общее стадо. Это и сохранившая удивительную доброту, несмотря на многие несправедливости жизни, Марья Фёдоровна из рассказа «День тревоги». Это и мечтающий о более содержательной жизни Паша из рассказа «На Алёшкином хуторе». Это честный, добрый, но не очень счастливый Никита из рассказа «Теплынь». Это и дядька Семён из рассказа «Меченый», умевший разобраться в сложном механизме, но не умевший и не желавший подстраиваться под какие бы то ни было обстоятельства.
И, конечно, это тётка Дуня из рассказа «Мост». Рассказ стоит особняком в творчестве писателя, но не только потому, что вошёл в первый том сборника «Шедевры русской литературы ХХ века», скорее, наоборот: он – особенный и именно поэтому вошёл в ряд литературных шедевров.
Это произведение много шире, чем только рассказ о простой русской женщине – тётке Дуне, её нелёгкой судьбе, когда изработанная, измотанная жизнью, она умирает в 54 года. Никого не виня в нескончаемых своих трудностях, эта женщина умела то, что не всякий умеет: жить по совести и любить людей, жалеть их. Жалеть всегда, даже в последние минуты своей жизни, когда вроде бы они, остающиеся, должны как-то успокаивать её, уходящую. Увидевшая в последний свой час нечто недоступное живущим тётка Дуня утешает пришедших с ней проститься, поселяет в растерянных перед лицом смерти людях надежду на то, что прощается не навсегда, что и ада нет, а есть только Господь, который всё видит и всё простит, надо только верить и грешить поменьше. Рассказ «Мост» – это размышление о вере и неверии, о смысле жизни и человеческих поступков. Это рассказ о том, как велика сила настоящей веры и польза общего дела, когда совершается оно во имя добра. И это, конечно же, рассказ о родном: родных людях, родных традициях, родных могилах.
Невозможно говорить о теме родного в творчестве Петра Краснова, не вовлекая в свои рассуждения всегда присутствующего в его произведениях наравне со всем происходящим, живого и многоговорящего, именно родного пейзажа. Читаешь и за всеми событиями видишь это удивительно выписанное полотно родной оренбургской природы, совершенно особенной, неповторимой. Степь, её бесконечные дали, дорогие глазу просторы, игра света и облаков заполняют произведения писателя и создают единственность того, что и выражается у писателя этим всё определяющим словом – «родное».
«Одна только даль, светлая тоска простора, такая, что сердце просится туда – заполнить собою и навек остаться там, везде, чтоб не было так пусто и вольно там без тебя и не звало, не щемило бы напрасно свободою своей и светом…».
Пейзаж у Краснова всегда художественно подробен, всегда наполнен мыслью и глубоко сопряжён с внутренним миром человека, его раздумьями о жизни, о людях и о себе. В этой взаимосвязи природы и человека много необъяснимого: иногда это что-то мимолётное, иногда наводит на неожиданные открытия, но всегда это очень точная, очень честная картина родины, которая, наполняя содержание тонкими смыслами, помогает выразить невыразимое.
«Высок, просторен мир, а никто этого, иногда кажется, будто и не знает. Празднует внизу свой день село, шевелится, мельтешит что-то на его улицах, всё та же будто, только разве что самую малость другая работа муравьиная там идёт, – а тут праздное и вольное всегда, когда бы ни поднялся, и если есть она, работа, то мало кто видит её, так она слита со свободой высоты. Сквозь старый прорезается новый ковыль, молодой, солнце греет, плавными и широкими, никем не означенными кругами плывёт еле заметный в первовесеннем мареве то ли беркут, они тогда ещё водились, то ли коршун, не разобрать; где-то поблизости, должно быть, шныряет по голым ещё логам, оглядываясь на каждый ветерок, голодный лисий выводок, ещё по осени спугнутый ими в верховьях распадка. Лишайник уже зеленеет на камнях и земле, торопится, пока не прогнало отсюда влагу, травка мелкая – ещё подземная, бледная – лезет, всё понемногу просыпается, пробует жить, всё заново. Живёт здесь ещё что-то, неназванное; словно какая дымка сквозит, сама душа высокогорья этого, времён, которые были здесь и прошли, сгладили самые горы, поразмыли глину, камешник обкатали до ласковой гладкости, ковыль нарастили и дикий вишенник – были и пролетели... Шумит внизу, скатывает свои торопливые снеговые воды лощина, ворчит непокорно, зверовато, и вот послушаешь подольше, постоишь – и будто различишь вдруг внятную жалобу, крик прощальный чей-то, сминаемый потоком, скрываемый, но опять и опять возникающий, – будто чью-то душу тащит неумолимо под тяжкий источенный лёд...».
В творчестве Петра Краснова вообще нет, что называется, «выигрышных» тем, например, о героях или о каких-то особых событиях, имеющих значение уже по своей сути. Его творчество – идущая из детства, рождённая пытливым умом и горячим чувством потребность осознать мир вокруг и прежде всего жизнь человека, существующего рядом. Простой представитель послевоенной русской деревни: не начальник, не герой, а обычный сельский труженик – какой он? Написать о таком человеке, о его обыденной жизни, ежедневных заботах, «простых» мыслях так, чтобы это было интересно, чтобы соприкоснулось с душой читающего и взволновало её, – это не просто трудно, это не всякому писателю дано. И тут никак не обойтись без таланта и большого душевного напряжения, без пытливого и строгого взгляда на жизнь. Понять происходящее, но не всё принять в нём – вот Пётр Краснов, который, как и Василий Шукшин, мог бы сказать о себе: «Я пришёл в этот мир, чтобы не соглашаться».
Никак не соглашаться, например, с тем, что произошло с героем его пронзительно-печальной повести «По причине души», честным и добрым Тимофеем Ивановым, защитником Отечества и большим тружеником, на каких, как говорится, свет стоит. Не согласиться и возмутиться тем, как малые чиновники из рыбнадзора (всего-то!) взяли и всё в его судьбе переиначили. Не согласиться и спросить, почему, как былинка на ветру, так не защищён государством тот, кто это государство не единожды спасал, что называется, «и в труде, и в бою».
Читаешь повесть, и всё внутри кричит от произошедшей несправедливости: что оставили власть предержащие люди в переломанной жизни Тимофея Иванова? Разорённый дом? Мысли о несправедливости суда, о подлости человеческой? Наверное. Только это не спасает. Конечно, есть, слава богу, добрые люди рядом: студент Дмитрий, Егоровна, дед Алексей, продавщица Маня. Но главное – душа самого Тимофея. Эта скребущая сердце повесть о том, что живая, тёплая душа человеческая, по причине которой совершается в нашей жизни всё значительное, есть самая главная опора, которая даже в самых жёстких обстоятельствах помогает человеку оставаться человеком.
Судьба родного – главная тема творчества Петра Краснова. Вот почему, когда грянули переломные 90-ые, как никогда страстно, жёстко зазвучало публицистическое слово Петра Краснова. Его «Последний октябрь» – это наглядное свидетельство того, без преувеличения, трагического времени, когда люди были ошеломлены происходящим и в большинстве своём совершенно не понимали, что делается.
Не понимали, потому что всегда как-то верил русский человек, что «... быть того не может, чтоб на таком верху – и врали так...», потому что «правда у нас такие права на человека имеет, каких нигде нету».
«Последний октябрь» – редкостно жёсткое произведение, вобравшее в себя всю муку осознания свершившегося в стране беспредела, возмущение невиданным предательством государственных «верхов» своего народа. У случившегося нет, по мнению писателя, никакого оправдания и даже приблизительного логического объяснения. И потому произошедший в 90-ых «апокалипсис предательства» – «кара Божья», не меньше. И у кары этой должно же быть какое-то объяснение. И дальнейшее творчество писателя – это настойчивое желание такое объяснение найти.
Тему незаслуженно трудной судьбы русского человека того времени продолжает, углубляя её во все смысловые концы, повесть «Новомир».
В повести Николай Ерёмин, он же Ерёма, – немолодой и запойный пьяница, давно отступивший от соблюдения каких бы то ни было правил приличия. Этот опустившийся до дна человек поначалу не вызывает, как, например, тот же Тимофей Иванов, ни сочувствия, ни участия. Но вот мы узнаём о его судьбе: о тяжком государственном катке раскулачивания родителей, о детском доме, о кликухе вместо имени, о тяжёлой работе на шахтах, флотской службе, о целине, о тюрьме, о том, как из человека, «из дерева живого, раскидистого прямо столб тесали, топоров и рук не жалеючи», – и становится как-то не по себе. Читать о Ерёмине до озноба тяжко, каково же жить такой жизнью? И, кажется, так нетрудно отчаяться, сойти с ума – пропал человек.
И то, как этот раздавленный жизнью Николай Ерёмин находит повод возродить в себе человека, говорит о многом. О том, как просыпается в русском человеке чувство собственного достоинства, когда доходит до настоящей большой опасности. И о том, что живая душа его, требующая смысла и настоящего дела, – субстанция нерассуждающая, и сила её именно в способности на нерациональные, но истинно человеческие поступки.
Повесть «Новомир» – о том, как в судьбе конкретного человека преломлена судьба самой России, её беды и тяготы, её заблуждения, вся непростота её жизни со многими и многими, тем не менее, и очень жёсткими претензиями автора к самому человеку.
Все многолетние свои искания ответов на вопросы о причинах трудной судьбы родного, все напряжённые размышления об ошибках и заблуждениях русского человека, обо всём, что так трудно пережито и что навек поселилось в душе, писатель объединяет в своём страстном, пронизанном мукой честной мысли и болью сердца политико-философском романе «Заполье». Он весь из бесконечных вопросов себе и людям, живущим на родной его земле. Он весь из любви к ней и страстного желания более достойного пребывания на этой земле человека. Это очень глубокая, очень честная и потому очень трудная книга.
При всей непоправимости происходящих в романе печалей, он, тем не менее, не оставляет в читателе чувства безысходности. Образ истинно верующего героя романа Алексея Поселянина, его поступки, его размышления о России не могут не волновать.
В споре с сильным и коварным противником Алексей абсолютно убеждён: «У него-то (у Господа – Т.Д.) в запасе всегда на один, это уж самое малое, ход больше. Как ни считай, всегда вариантов будет эн плюс единица – Божья...». И это не просто личное мнение пусть и серьёзного, и глубоко верующего человека. Это, как ни посмотри, то, что не раз было подтверждено, казалось бы, неожиданными результатами событий из подлинной истории нашего Отечества: будь то исход войны с Наполеоном, уже победно вошедшим в Москву, будь то и Великая Победа над многократно превосходившим по силе врагом в мае 1945-го года, и будь то (при всей неоднозначности обстоятельств) никак и никем заранее не приготовляемое и не объяснимое иначе, чем именно волей Божьей, присоединение Крыма к России, точнее, воссоединение с ней. Ведь, по крайней мере, на тот момент всё вполне могло пойти и по-другому, а пошло именно так. Может, потому, что произошедшее совершенно справедливо хотя бы в отношении памяти тех, чьей кровью немерено полит этот полуостров? И хотя неотменима мудрость того, что «на бога надейся, а сам не плошай», произошедшее, тем не менее, дарует нам пусть малую совсем, но толику надежды на возможное, безусловно, очень трудное и очень ещё долгое возрождение России по-настоящему сильной, державной.
При всей определённости ведущей темы Петра Краснова, при всей её безусловной важности, глубина его творчества много шире какой бы то ни было заданности. Отдельного внимания заслуживает, например, столь неожиданная, казалось бы, у Петра Краснова тема любви, эта всегда столь уязвимая, но, тем не менее, вечная тема любви мужчины и женщины. И его великолепная повесть «Звезда моя, вечерница» – свидетельство и писательского таланта в изображении самых сложных, самых тонких человеческих проявлений, и глубокого понимания этой важнейшей составляющей человеческой жизни.
В творчестве писателя много, что называется, «сопутствующих» раздумий. Но «сопутствие» это не отменяет их глубины. Мысль писателя, глубокая, как сильное дерево, всегда разветвлённая, трудная, очень требовательная, не дающая покоя, – всегда главное звено его произведений. С первых его рассказов, с вопроса маленького героя «для чего люди?», с размышлений о взаимосвязи всего сущего в природе (рассказ «Строгая жизнь»), с раздумий о «поперешности» дядьки Семёна из рассказа «Меченый» (а это первые раздумья о свободе и воле), с видения трудно живущего русского человека – тянется мысль писателя к осмыслению всей трагической судьбы России.
Отсюда же, думается, и пристальный интерес Петра Краснова к творчеству Льва Толстого, потому что человека думающего и болеющего за судьбу России не может не волновать личность великого писателя и мыслителя, творчество которого, как ничьё другое, отразило настоящую Россию и русского человека во всей их полноте. Работы Петра Краснова о Толстом – это его особая творческая ипостась. И это достойная страница современного толстововедения, на которой откорректированное временем и глубоким анализом личное видение писателем великих открытий и великих заблуждений яснополянского мудреца. Объединяя в статьях о великом писателе и мыслителе литературу, историю и философию, Краснов осмысливает уже с позиций современных реалий те сложнейшие, «вечные» вопросы, которыми задавался и которые мучительно пытался разрешить Толстой в своём творчестве и в своей конкретной жизни.
Толстововедение Петра Краснова расширяет наши сложившиеся представления и о творчестве писателя-великана, и о проблемах русской жизни вообще, подчёркивает удивительную силу толстовского слова: «…до него, – пишет Краснов, – с такой «невыдуманностью», с такой естественной укоренённостью в «земляной», низовой правде жизни (и смерти) не писали. Это, собственно, и стало толстовским новаторством в мировой прозе». И, надо заметить, эти слова о толстовской естественной, «земляной», низовой правде жизни в полной мере относятся к творчеству и самого Петра Краснова.
Нельзя хотя бы вкратце не сказать и о публицистических работах писателя. Строгий, даже жёсткий и абсолютно бескомпромиссный взгляд на принципиальные вещи отличает Краснова-публициста. Ему свойственна особая данность: в череде многих сложнейших проблем и обстоятельств и современной нашей жизни, и в истории прошлых лет видеть ключевые звенья, что называется, зрить в корень и, отталкиваясь от них, выстраивать логическую цепочку причин и последствий тех или иных сложнейших обстоятельств. Одно только перечисление затрагиваемых писателем тем: об отъявленной и уже неудержимой сегодня западной лжи, о русских и «русскости» как таковой, об истоках и опасностях национальных проблем в России, – говорит о многом.
Заключить своё слово о Петре Николаевиче Краснове хочется словами Ивана Бунина. В его рассказе «Бернар» читаем:
«…Бог всякому из нас даёт вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что всё в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое Божье намерение, направленное к тому, чтобы всё в этом мире «было хорошо», и что усердное исполнение этого Божьего намерения есть всегда наша заслуга перед ним, а посему и радость, гордость».
Пётр Краснов своего таланта в землю не зарыл и в полной мере оправдывает свой священный долг, дарованное ему божеское назначение. А посему есть и радость, и гордость за него.

В январе 2020 года исполнилось 70 лет Петру Николаевичу Краснову, писателю, секретарю Союза писателей России, лауреату Большой литературной премии и многих других, награждённому дипломом ЮНЕСКО за выдающийся вклад в мировую культуру. Мы поздравляем его с юбилеем, с осуществившейся творческой судьбой и желаем здоровья, крепости духа, успехов в исповедальном писательском труде, долгих плодотворных лет жизни!