Ладно бы безвременье – часовая
Мчится по кругу, за веком не успевая,
Числа сбивая и вырывая с корнем
То, о чём мы уже никогда не вспомним.

К сумеркам взгляд привыкает, но слишком близко
Вспыхивает и гаснет сырая искра,
Только на миг ослепляя и обжигая –
И навсегда убеждая: она живая!

Время бесснежья кончается снегопадом,
Большим снегопадом – не видно того, кто рядом…
Руку отпустишь – и всё, уже нет ответа.
Но свет никогда не теряется в море света.

                 ***
Всю ночь гудели самолёты
За тучами, над высотой.
Светились окна, словно соты
С начинкой нежно-золотой.

В меду таинственном тонули
Заботы и печали дня,
Но небеса стояли в гуле
И острых высверках огня.

Тянуло дымом от окраин –
Горел весенний сухостой.
Вся ночь была печальным раем
С начинкой нежно-золотой.

И в этой ласковой печали
Казался гул ещё острей…
И долго свет не выключали
Во тьме грядущих новостей.

                        ***
Заплети в этот шелест, слабеющий, тающий,
Невесомое слово своё – и тогда
Через время нагрянет мороз со товарищи
Из железного звона ковать города.

Как ударит в сердцах о полу рукавицею,
Как плеснёт синевы из-под грозных бровей –
Так и порскнет душа желтогрудой синицею
В невесомые сети заснеженных дней...

Поплывёт перезвон над морозными кузнями,
Заискрится холодным пожаром простор,
Где живём без имён, умираем неузнаны –
Но поэтому ты и цела до сих пор.

Что под снег увела, что под зиму посеяла –
Всё взойдёт по весне и потянется в рост
От студёного юга до жаркого севера,
От незрячих корней до сияющих звёзд.

А покуда стоит над твоими пустынями
Безъязыкою звонницей серая стынь,
Не простишь, я же знаю, – но всё же прости меня,
Ибо кто нас простит, если мы не простим?

                       ***
Роскошь тишины, спора нищета ли…
Что ни затевай, нету с нами слада.
Боже, приюти в небе наши тайны –
Смутные слова, вспугнутые взгляды.

Раз уж наделил радостью-бедою,
Если подарил всё, о чём молила, –
Пусть они живут под Твоей ладонью
В маленьком саду, в бузине-малине.

Пусть они поют, праздно-невесомы,
В радости своей обречённо-вешней:
Выйдешь утром в сад, хмурый, полусонный,
А они в листве крылышками плещут…

Им не уцелеть в городской опале:
Сколь ни береги – были да пропали.
Пусть живут с Тобой там, куда манили –
В маленьком саду, в бузине-малине.

                       ***
Долгожданный праздник вечерней лени:
Море обнимает мои колени,
Говорит ли шёпотом ни о чём –
Поднимает ночь за моим плечом.

В этом чёрном парусе –свет навылет:
Что ни загадай, ничего не выйдет,
Выйдет только ветер на волю – петь,
Волны заплетая в тугую плеть.

Но пока ещё хоть одно мгновенье –
Море обнимает мои колени,
В тёплой ласке, в плеске у самых губ –
Неужели так и взаправду лгут?

Поднимая чёрный дырявый парус,
Море, верно, думает: что, попалась?
А попались оба, в один капкан –
Что к его волнам, что к моим рукам…

Ветер забавляется тканью рваной,
Свет летит стрелою из каждой раны,
Медленно тускнея у кромки вод,
Словно обещая, что заживёт…

                     ***
                                                      Д.

Никуда не денешься: просто – да хитро…
Обронила денежку около метро.
Даже не заметила, что там за пятак.
Ладно, в Шереметьево доберусь и так.

Ах, душа-провинция, сердце-регион!
У меня провинностей ровно миллион
И стремленье слабое сильным угодить –
Мне столичной славою не за что платить.

Сытый снежной кашею, пригород обмяк.
Да у нас по-вашему не прожить никак!
Всё бы вам оставила, что у вас в цене, –
Ведь у нас-то набело, что у вас вчерне.

А живёшь-надеешься только на добро.
Обронила денежку около метро –
Ладно, в Шереметьево добралась и так.
Даже не заметила, что там за пятак…

                    ***
Степь отдыхала от жары.
            Она, закрыв глаза на вдохе,
Глядела в странные миры,
                во тьмы ушедшие эпохи.
За поворотами реки,
               блестящими полукругами,
Дрожали словно поплавки
               едва приметные курганы.

Тень проносили облака,
              и чудилось: под облаками
Большие рыбины-века
           во сне колышут плавниками
И тьма спускается к воде –
              но этой жажде не напиться.
И в каждой капле – по звезде,
              и в каждом выдохе – по птице...

Не оттого ли тяжелы
             часы степного предвечерья?
В тугие связаны узлы
                    тысячелетние кочевья,
И в каждом птица и звезда
                 из родника или колодца –
Но позабыты невода,
                        и ячея сухая рвётся,
И с колчанами белых стрел
            выходят ветры брат на брата…
У горизонта хлеб горел,
            и дым стоял над ним горбато –
Стоял, клонясь над полем битв,
                    где боль ещё не доболела,
И там, где сердцу должно быть,
                 безмолвно солнце багровело.

                       ***
Попивая лихой коньячок из горла:
– А ты знаешь, какой она прежде была!
Как любил-горевал, миловал-погибал,
Как беспечно ночную черёмуху рвал!..

Что мне делать, Господь, с этим горем чужим?
Он поэт, он умрёт через год с небольшим
От сердечного приступа в доме пустом –
И теперь только я буду помнить о том,
Как любил-погибал, как черёмуху рвал,
Коньяком суррогатным тоску заливал…

Всё по силам, Господь, ибо Ты милосерд.
Мне сказали: полицию вызвал сосед.
Дверь взломали под вечер.
                            В раскрытом окне
Полыхала метель и металась в огне.
Он ничком бездыханно лежал у стола…

Я не знаю, какой она прежде была,
Как пылала и пела, сводила с ума
Вся в огнях и черёмухе майская тьма,
Как любила, лгала и была неверна –

Но черёмуха шествует мимо окна,
Торжествуя, пылая, маня и казня,
И на ветках её не убудет огня.

                  ***
Январь у моря – сон во сне:
В далёкой северной стране,
В станице с именем Буранная
Вздымает ветер гриву рваную
И сбрасывает седока
Ничком в густые облака.

И тот летит сквозь пену снежную,
Пронизывая муть кромешную –
Летит сквозь время напролом,
Глаза прикрывши рукавом…

Пустынный пляж. Чужие, синие,
Толкают берег волны, с силою
К его ногам бросаясь ниц…
Ты море? – Море. – Поклянись!
Волна выносит страшной клятвою
Какую-то железку, смятую
Немыслимою глубиной,
Таящей морок ледяной....

Январь. Проснуться ли, очнуться ли,
Но всё равно пора туда,
Где свет плывёт по снегу блюдцами,
Пока не рвутся провода,
Где больше не о чем печалиться,
Как проглядеть до солнца муть,
Где шаг – и сразу твердь кончается,
Но больше некуда шагнуть.

             ***
Одуванчики, лопухи,
Море солнечной шелухи
На краю городского сада…
Так и носишь с собою впрок
До грядущего снегопада
Золотистый сухой клубок.

Мать-и-мачеха, череда,
Незабудки для никогда…
По горячей асфальтной кромке
Подорожник, угрюмый страж:
У него разговор короткий –
Что потребует, то отдашь.

Сколько в камень ни забирай –
На земле прорастает рай,
Возвращается пядь за пядью:
Повилика да зверобой…
Сядет бабочка на запястье –
Уведёт тебя за собой

Под акацию да сирень,
Где посвистывает свирель,
Сердце робкое подзывая,
Крошки солнечной подложив…
Так улавливает живая
Жизнь, угадывая, кто жив.

                     ***
Ветер распрямившейся пружиной
В грудь толкнёт – и вдруг очнёшься: ах,
Сколько детской радости стрижиной
В дерзких поднебесных чертежах,

В синих ослепительных эскизах,
В солнечной кайме по облакам…
Каждый летний день бросает вызов
Каменно слежавшимся векам.

Из заботы утренней дежурной,
Из дневной привычной суеты
День восходит башенкой ажурной
До невероятной высоты,

Где живут уже другие ветры,
Царствуют иные облака,
Где летишь, пока хватает веры,
Любишь и блаженствуешь пока…

***
Оглядываясь беспечно на дальние голоса,
Спохватываясь поспешно: оглядываться нельзя! –
Чувствуешь: ближе, ближе, уже над самым плечом
Лёгких листочков книжных шепоток ни о чём.

И всплёскивается, ярок, словно бы наяву,
Запах румяных яблок, падающих в траву,
И клювом стучит синица в надтреснутое стекло,
И прошлое счастье снится, не ведая, что прошло:

Скрипнувшей половицей, радостью – кто пришёл?
Яблочной половинкой, влажным ещё ножом,
Ложечкой в звонкой чашке, солнцем из всех щелей…
Летнее моё счастье, непроходящее!

***

До августа, до Ильина
В душе такая тишина…

Все грозы – мимо да окольно,
А если и к лицу лицом –
Проходят, словно колокольный
Глубокий гулкий сон.

И никакой громовый выстрел,
Ни всполох яростный над ним –
Но август! Самой малой искрой,
Небрежным выдохом одним,

Штрихом случайного касанья
Как тонкой спичкой по стеклу –
И жизнь горит, не угасая,
И смотрит пристально во мглу.

И в куще тающего зноя,
В толпе желтеющих дерев
Становится, уже сгорев,
Неопалимой купиною.

                         ***
То рыдает, то хохочет – живу душу береги! –
Оторвался колокольчик от малиновой дуги.
Разошёлся майской птицей – да забило снегом рот:
Оторвался, покатился на обочину в сугроб.

Налетела мелким бесом понизовая пурга,
Месяц выставил над лесом розоватые рога,
Навалился душной ночью на дорогу-колею,
Разбудил обиду волчью на глухую жизнь свою…
Мчались молча – и домчали до ближайшего огня.
Горше не было печали в этой жизни у меня:

Колокольчик, друг сердечный, серебристо-заливной,
Звон ли твой, уже нездешний, день и ночь летит за мной,
Оглушает эхом дальним, до земли клоня ковыль, –
То дорожным, то кандальным, то набатом вековым…

                     ***
Что из дома? –
                 Пара строчек в личке.
Некогда – почти что никогда.
Вымокли столбы, как будто спички,
По полу февральской электрички
Загуляла талая вода.
У зимы в Москве свои привычки,
И не угадаешь – вот беда! –

Посреди какого перегона,
Смешивая грохот с тишиной,
Прямо через палубу вагона
Ночь перехлестнёт тугой волной

И сметёт нечаянно в пучины,
Где плывут обрывками сетей
Тёмные – во тьме неразличимы –
Ветви, тени, призраки ветвей…

Ничего, что в мире удержало б
И могло позвать издалека.
Только лишь наивных детских жалоб
Лодочка бумажная легка –

Но смешны мечты или обиды.
Господи, остави всё как есть!
Видишь, буквы сразу же размыты –
И уже ни слова не прочесть.

Только эта лёгкость и чудесна,
Бессловесна и во тьме бела,
Только эта лодка через бездну
К берегу добраться бы смогла.