***
Бредёт навстречу дряхленький Мирон –
Ещё с войны контуженный, живучий.
Извечный завсегдатай похорон
Иных солдат, что в мир уходят лучший.
Он сдал в музей медаль и ордена,
Он потерял жену, а с ней – рассудок…
И встречного: «Закончилась война?..» –
Пытает он в любое время суток.
Да-да, Мирон… Закончилась… Прости,
Что мы тебе об этом не сказали.
Он расцветает… И звенят в горсти
Монеты на бутылку от печали.
Бутылка так… На первом же углу
Он встречного о том же спросит снова…
«Закончилась?..» Морщинки по челу
От радости бегут не так сурово.
Проклятый век… Шальные времена.
В соседней Украине гибнут дети.
А здесь Мирон: «Закончилась война?..» –
И я не знаю, что ему ответить.
***
В годы войны на территории Белоруссии
фашисты создали 14 лагерей, в которых
полностью забирали кровь у детей,
переливая её своим раненым.
Тела детишек сжигали.
– Я з Крыніц… Жыва пакуль*…
Зваць Алеся.
– З Докшыц я… А ты адкуль**?
– Я з Палесся…
Кровь возьмут до капли, всю,
Без разбору.
Было б восемь Михасю,
Шесть – Рыгору.
А Алесе скоро семь…
Время мчится.
Было б лучше им совсем
Не родиться.
Горе-горюшко родне…
Крови алость,
Что немецкой солдатне
Доставалась.
В госпитальной чистоте
Бывшей школы
Перелили в вены те
Кровь Миколы.
Заживляла след от пуль
Кровь Алеси,
Что шептала:
– Ты адкуль?
Я – з Палесся…
И фашист, набравшись сил,
Встав с кровати,
Нет, не «мутер» говорил,
Плакал: «Маці…»***
И не мог никак понять,
Хромоножка,
Почему назвать кровать
Тянет «ложкам»****?
Ведь не знал он этих слов…
Как, откуда
У немецких докторов
Вышло чудо?
Не понять ему – бандит –
В мракобесье:
Кровь Миколы говорит,
Кровь Алеси…
* Пакуль (бел.) – пока
** Адкуль (бел.) – откуда
*** Мутер (нем.) – мама
**** Ложак (бел.) – кровать
***
Эти светлые названья
Белорусской стороны.
Белизною, белой ранью,
Все Белыничи полны.
Пахнут смолью Смолевичи,
Сеном – древнее Сенно.
В Брагине, под гомон птичий,
Браги выпить не грешно.
Славны Житковичи житом.
И ложатся на покос
Травы, росами омыты,
Где струится в Неман Россь.
И для этих мест не внове,
Летом или по зиме,
Встретить в Любани с любовью,
Гостя накормить в Корме.
Но здесь помнят – добродушный
Добруш гневом клокотал.
Кличев люд скликал:
«К оружью!»
Над Затишьем стон стоял.
Негорелое горело,
В Глуске слышалось: «Беда…»
В озере, от века Белом,
Стыла чёрная вода.
Мстили Мстижи.В Зорях тлело
Пепелище до зари.
Гневно, на святое дело,
Поднялись Монастыри.
Не один, не пять, не десять –
Стар и млад спешил на сбор.
И с врагом имела Беседь
Лишь короткий разговор.
Нынче в Севках сеют снова,
Льётся звонкое зерно.
Но косцам из Косарёво
Трав косить не суждено.
И заметнее в предгрозье,
Если ветер хмарь принёс,
Что до сей поры в Берёзе
Пней побольше, чем берёз.
Мир над Миром, тишь над Ланью,
Вновь в Печах дымы видны…
Эти светлые названья
Белорусской стороны.
ГРУШЕВКА
Стирали на Грушевке бабы,
Подолы чуток подоткнув.
Водою осенней, озяблой,
Смывали с одёжки войну.
Из грубой дощатой колонки,
Устроенной возле моста,
Прерывистой ниточкой тонкой
В корыта струилась вода.
От взглядов работу не пряча
И лишь проклиная её,
Стирали обноски ребячьи
Да мелкое что-то своё.
И дружно глазами тоскуя,
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В тугую крутила спираль.
КУТУЗОВ
Год сорок первый… Битва под Москвой…
О Господи, что делал бы Кутузов,
Будь он на немцев, а не на французов,
Сквозь годы брошен Богом и судьбой?
Неужто б тоже, армию храня,
Он сдал Москву, «спалённую пожаром»?..
Кто б слушать стал, что это всё недаром?
Вождь бы сказал «Ви прэдалы мэня…»
А это значит скорый трибунал…
Разжалован, а после и расстрелян,
Он просто б послужил «высоким целям» –
Кто сдал Москву, Берлина бы не взял.
Его б уже не помнили давно –
Что одноглаз, что стар, что эполеты…
Бородино?.. Так это всё поэты,
Что в сорок первом то Бородино?
Есть сила слова… Лермонтов… Полна
История придуманных идиллий.
И люди помнят – мы их победили,
В день пораженья…
В день Бородина…
ГОЛОДУХА
Голодуха,
голодуха…
И скули тут не скули –
Ноги мокнут,
В крынке – сухо.
Батьку немцы увели.
Голодуха…
Мамке хворой
Хоть бы корочки сухой.
Чёрный ворон,
чёрный ворон
Нынче кружит над избой.
Да гляди – падёт Красуха:
Сена нету на беду.
Ты бредёшь по голодухе,
Как по треснувшему льду.
Голодуха,
голодуха…
Околел сверчок – молчит.
Мёрзлой хлебною краюхой
Месяц светится в ночи.
А заснешь – худой, несытый, –
Батька дома,
Полон дом.
И коленкою разбитой
Детство всходит над селом.
Голодуха…
Лютый ворог
В дом войдет, – того гляди! –
Чёрный ворон,
чёрный ворон
С автоматом на груди…
***
Щенят собрал хозяин неторопко
И так же неторопко утопил…
Достал бутыль,
ладонью вышиб пробку,
Позвал к столу:
– Садись, брат, аль не мил?
Ты думаешь – я злыдень?
И напрасно!
На хуторе куда девать щенков?
Не я придумал…
Так издревле, ясно?
Щенков топлю,
Но ненавижу кровь.
У нас тут летом лось попал
под поезд –
Версты четыре, если напрямки.
Кровь, помню, увидал –
не успокоюсь,
А надо мной смеются мужики.
Им ничего. У нас любой – охотник.
Таких и нету, чтобы без ружья.
А мне всё снится, как в ручищах потных
Сестрёнка бьётся младшая моя.
Её бандюга выволок из хаты,
Головушкой ударил о крыльцо…
Мы раненого прятали солдата,
К тому ж еврея… Мало ль подлецов?
Явились полицаи на подводах,
За старшего – наш бывший бригадир.
Он прежде всё искал врагов народа,
Матрёну раскулачил – и в Сибирь.
Всё было мало этому иуде,
Чуть что, кричал:
«Народ нас не поймёт!»
Народ, я понимаю, Это люди,
А нелюди, братишка, не народ…
Солдатика нашли на сеновале,
– Попался, – гоготали, – мать твою!
На дереве болезного распяли,
А рядом – мамку голую мою.
Я видел их мышиные шинели,
Я слышал крик – протяжный, неземной.
И только волчьи ягоды алели
Над странно наступившей тишиной.
Я в лес ушёл…
Я вытянулся за год.
И понял смысл мужских суровых слов:
«У нелюдей – кровь цвета волчьих ягод,
И цвета земляники – наша кровь!..»
Вот так, браток.
А ты глядишь угрюмо
И думаешь – я лютого лютей.
Собаку жалко?..
Только ты подумай –
Щенят жалеть полегче, чем людей.
…И он умолк.
К ногам дочурка жалась,
В глазах неся совсем
не детский страх.
И сединою мудрость пробивалась
В его космато-бурых волосах.
И не было ни голоса, ни знака…
Съедала плесень тёмные венцы.
Да у крыльца побитая собака,
Скуля, несла тяжёлые сосцы.
***
В сорок пятом
Сапожнику трудно жилось.
Много в доме голодных
И мало работы –
Рваный детский сандалик
Зашить наискось
Да подклеить разбитые
Женские боты.
А мужское
Чинил он бесплатно,
«За так»,
Если редкий клиент
На верстак его старый
Ставил пахнущий порохом
Грубый башмак
Иль кирзовый сапог,
Не имеющий пары…
***
Отцу
Меня учили люди умные:
«Чтоб не запутаться во лжи,
Всегда в лицо о том, что думаешь,
Везде и всякому скажи!».
Они ж меня корили строгими
Глазами памятной зимой,
Когда солдату одноногому
В лицо я выкрикнул: «Хромой…»
Отец с улыбкою угрюмою
Сказал тогда: «Учись, малыш,
Не только говорить, что думаешь,
Но думать – что ты говоришь!..»
***
Привыкнуть засыпать среди войны,
Не слыша миномётного обстрела,
Швырнув своё измученное тело
На скатку у подорванной стены.
И пусть округа грохотом полна –
Так сладко спать,
Когда война не снится…
И оттого мгновенно подхватиться,
Что тишина настала, тишина…
