Растяжки трещин бегут по стенам,
Пуская ветер в сквозные дыры.
И по секунде в отсчёте крена,
Как в ожидании перед взрывом.

Трещит изломом, боюсь, покосит,
Заткнув артерии-коридоры;
«Лежать-бояться!» – мне рыкнет осень.
Возьмёт Бастилию вновь измором.

«Не нужен порох, не нужен просто», –
Кривит ухмылку дверей подъездных
Всех коммуналок дрянной апостол –

Здесь это было бы неуместно.

                 ***

Я не сложно, я просто.
И мне просто сложно.
Боль, тоска – хвостом, отростком
Всё виляет, бьёт по роже.

Дело-то собачье.

Жизнь – это ж такое дело.
Быстро, скоро, да на выход
Посмотрел – и вдруг стемнело
Звёздным небо вспыхнуло.

Что-то это да и значит.

Забугрилось чешуёй,
Провожая Млечный путь,
Небо ярко, как таблоид,
Остаётся только сдуть,
Облака пуская в стаю.
Просто сдуть – и пусть летают.
Я же просто, лыбу скаля,
Обойдусь, усядусь с краю.

Дело-то собачье.

Я не сложно – просто ведь,
К ночи гость на исповедь
Глупости свои высмеять,
Как-то взять и выстоять.

Я ж зачем-то начал.

                   ***

День в сумятицах, впопыхах.
Я несусь на всех парах,
лишь понравиться…
Рукой нетроганой отеплеть,
мерзлоте внутри поставить ультиматум –
в горсть её, будто в пакет, собрать
и выкинуть за закатом.
Закатанным рукавом
отогнать всю неловкость вон,
и больное больше не трогать,
сразу прогнав с порога.
Пусть считает, что я недотрога,
пускай скажет: «Побойся Бога!»
Это будет уже неважно.
Меня больше
не мучит жажда.

                             ***

В небесной трясине тиной тянутся облака,
Медленно,
Как к сыну боль отцовского кулака.

Разделив детство напополам
Остроконечностью скул кулачьих
Пробивается в недра травм
Будущих, прошлых и настоящих.

Небо плачет тепло, уютно,
В рыло светит сквозь три стигмата;
Я фингалом светил по будням,
По выходным возвращал обратно,

Свет, что лился со мной попутно
И оставлял мне на теле пятна.

Небо на ночь всё красит в чёрный,
Фиолетовый, синий, красный;
Я молил его, Целовал погоны…

Так что это небо ещё подаст нам?

                  ***

Где ты, моя Наоко?

Сползла заколка на волосах.
И то, что недавно трогал,
Я теперь вижу в снах.

Тело, что светится под луной,
И улыбку будто накрыло брезентом;
Все, что связывало с тобой, –
Лишь сгоревшая кинолента.

Я потихоньку лицо забуду;
Переведутся последние мысли.
Воспоминания – мусора груда –
И продукты памяти в ней закисли.

Где ты, моя Наоко?
Заколка упала на пол.
И то, что недавно трогал,
Я словами сюда накапал.
Где ты, моя Наоко?

В самых своих истоках
Я тебя вычитывал в строках
И забыть не мог, но однако –
Умри, Наоко.
Сползла заколка, что стала знаком;
Лицо закрывает и прядь, и локон.

И то, что недавно трогал,
Я так же давно оплакал.

                          ***

… и вещички с балкона мои повыбрасывай.
Что есть память, когда боль от неё сильней?
Нити, связавшие вместе, – узор паласовый
На выброшенном легко пылесборнике дней.

Не висит на стене картиной,
Ночным кружевным полотном.

Повыбрасывай вещички мои
                     с балкона, пусть я сгину
Из твоей памяти, только помни,
                      пожалуйста, об одном –

Нити, связавшие нас, – лишь узор паласовый
На пылесборнике прежних счастливых дней.
И сколь душу свою не тряси, как мешок одноразовый,
Застрявшей и грязной ниточкой каждый останется в ней.