Первого сентября дети пошли в школу: Маша в четвёртый класс, а Серёжа во второй. Они сразу подружились, и в школу, и домой ходили вместе. Иногда после уроков заходили в театр. Он напоминал Маше родной ленинградский театр, и тогда казалось, что нет войны, просто они приехали сюда на гастроли и скоро уедут домой.

Однажды они смотрели спектакль «Так и будет». На сцене фашисты брали в плен советских разведчиков. Игра актёров была такая, что Серёжа верил, что всё там по­настоящему, и смотрел со слезами на глазах. Маша шептала ему, что это только спектакль, а разведчики и фашисты – актёры и очень хорошие люди, поэтому не надо плакать. Серёжа верил и вытирал слёзы, а через минуту опять видел только разведчиков и фашистов. И снова из голубых глаз текли слёзы. Один разведчик показался Серёже похожим на отца. И когда фашист ткнул его стволом автомата, Серёжа с криком: «Не трогай папку!» выхватил из кармана камень и метнул во врага. Камень задел плечо актёра, но тот лишь нахмурился и сделал вид, что ничего не произошло. Серёжу вывели из зала, а Маша, сотрясаясь от слёз и страха за происшедшее, выбежала вслед за ним.

– Ты что натворил? – спросила Маша дрожащим голосом.
– Фафисты проклятые, – засвистел беззубым ртом Серёжа. – Я им покажу за папку!
С работы мама приходила поздно, приносила солдатские шинели, пробитые пулями и осколками, как она говорила – «на штопку», но когда она их успевала штопать, Маша не знала, потому что ложилась рано. И как­то спросила:
– Мама, а когда ты успеваешь зашивать их? – но мама лишь отмахнулась и промолчала.

Сегодня она тоже принесла шинели и положила на диван. На вопросительные детские взгляды ответила, что актёр совсем не обиделся и даже похвалил. Только просил больше в театр с оружием не приходить.
Ночью Машу, которая всегда спала непробудным сном, что­то заставило открыть глаза. Она увидела уставшую маму с шинелью на коленях. Рядом лежали уже заштопанные, а последнюю она зашивала, как поняла Маша, из последних сил. Мамина голова клонилась всё сильней, руки дрожали, а воспалённые глаза то и дело закрывались, вот и совсем закрылись. Голова опустилась на спинку дивана, и мама заснула.

Маша встала с кровати, подложила подушку под голову маме, осторожно взяла из её рук шинель и принялась неумело зашивать. Сколько всего она передумала, втыкая колкую иглу в неподатливую ткань! Все эти вещи – из госпиталя, и кто знает, где был в этот момент, вот сейчас, её, Машин папка! И дядю Славу, и других, кто ушёл на войну, всех, кого Маша знала, она вспомнила сейчас.

…Маша проснулась от лёгкого шороха. Рассветало, мама копошилась в углу, укладывая вещи в дорожную сумку.
– Ой, Маша, доченька, – тихо, чтобы не разбудить родственников, прошептала она. – Помощница ты моя! Как же ты сумела так хорошо шинель заштопать – и ровно, и крепко, будто совсем взрослая. А я вот заснула нечаянно…
– А я видела, как ты делаешь, вот и научилась немножко, я же большая, – прошептала Маша и спохватилась: – Ты собираешься уезжать? А куда?
– Мы с театральной бригадой едем на фронт. Кто знает, может, папу нашего увижу…
У Маши загорелись глаза: папу! Она уткнулась маме в плечо и долго не поднимала голову.
– Ну, ладно, ладно. Торопиться надо. Слушайся тётю, – выдохнула мама и снова закопошилась с вещами.
А Маша подошла к окну. Солнечные лучи только начали пробиваться на горизонте, они светили так ярко, что у Маши на душе стало тепло­тепло. И подумалось, что, может быть, эта шинель достанется папе, и ему будет в ней тепло и удобно.

МБУ ДО «Дом детского творчества Оренбургского района»