Лютня, продольная флейта —
Лучших микстур не найти.
Космосом лечат поэта,
Звёздные дышат пути.
Марсы, Сатурны, кометы,
Жизнь на Венере близка.
От алкоголя — «торпеды»,
От наркоты — облака…
Доктор астрального мира
Вылечит музыкой, чтоб
Баба с косой отпустила
На межпланетный флэшмоб…
Этим подлечимся, Женя,
Чтобы ещё на земле,
Словно в порядке обмена,
В прежней квартире-норе
Стихотворенья всходили
В незаморочных мозгах,
Золото жизни ловили,
Как поцелуи впотьмах.
Я в марсианской больнице —
Связан? Заколот? Забыт?
Мутная родина снится,
Чистая родина спит.
* Энтони Холборн (1545–1602) — английский композитор и музыкант
***
За смыслом выйду словно бы за повестью души,
Не ждите росчерков поэм, мои карандаши,
Не ждите чуда, ноутбук и марсианский брат,
Смеются девы невпопад, и допотопный ад
Включает бодрый патефон, в котором мертвецы
Играют свинг напополам с потомком Лао-Цзы:
Бренчит рояль, гудит вовсю весёлый контрабас,
Какой-то искренний поэт поёт весь этот джаз!
И льётся музыка вокруг, и просветляет тьма…
За смыслом выскользнул за дверь — потёмки и зима…
И бледнолицый серафим, простывший от тоски,
На волчьих лапах — почему? Кому-то вопреки?
Луны кишмишевый окрас, Единорог в цвету,
Душа, спешащая поймать удачу на лету,
И что-то там… за ВВС и — космосом и Ко…
Спаситель с бедным фонарём? Застава? Никого?
…Пишу тебе из темноты, из местности NN —
В который раз? В который снег? В который Карфаген?
Я должен сделать что? Забыл. Звонок бы другу, но —
Давно мертвец, а патефон — некрепкое звено.
CD: САРАБАНДА
ДЛЯ ВИОЛЫ ДА ГАМБА
Сплошная сарабанда от Маре:
Бемольный свет, прикосновенье пауз…
За окнами в тончайшей полумгле
Бездомье снега и рекой арт-хауз
Тех призраков, которые везде…
Я вижу их так явственно, что слово —
То зависает в лучшей пустоте,
То говорит над рюмочкой спиртного.
Вздыхает бархатистый инструмент:
Живёт смычок над формой грушевидной,
Кругом шмелиный слышится акцент,
Лишь музыканта галльского не видно.
Я переводчик музыки в слова,
Мне парадиз доверился недаром:
Строфа к строфе. Строфа к строфе. Строфа,
Которая космическим астралам
Доносит эту музыку, словарь
Того, кто смотрит в золотые книги,
Витьё барокко, каждую деталь
И февраля метели и задвиги.
И сарабанда гамбами цветёт,
Равно пион в хрустальном обрамленье,
Марен Маре по музыке идёт,
Бемольный рай подыгрывает тени,
Верней — теням… Живым и мёртвым… Я —
Смотрю, как тень перетекла в Мелету.
И мотылёк словесного витья
По Хлебникову крылышкует к свету.
CD: АЛЛЕМАНДА
ДЛЯ ВИОЛЫ ДА ГАМБА
Сквозистый праздник света смыт легко,
Зима стоит последними снегами.
С виолой теноровой существо
Идёт по небу мягкими шагами,
Так высоко, не дотянусь рукой
До аллеманды, что звучит оттуда,
До пауз, говорящих тишиной,
Играющих на маленькое чудо.
И сновиденья из-под рукава
Творца текут, переходя в подушки,
Высвечивая смыслы божества,
Картинки, книжки, фишки, побрякушки
Для маленьких: мы — дети для Него,
Я сам ребёнок, ну, поспорь, попробуй…
Всё в музыке Маре: и Рождество,
И колдовство — врачу и мизантропу,
Поэту и таксисту, и тому,
Кто слышит поезд, по воде идущий,
И закрывает старую тюрьму,
И видит, как бредёт с хлебами Сущий,
Чтоб накормить последних из бродяг…
...Над квартами и квинтами барокко
Я мысленно вздымаю белый флаг,
Я говорю: осталось так немного,
Свернётся ангел — отойдёт ко сну,
И аллеманда завершится скоро,
И Тот, который нам несёт весну,
Уже на расстоянье разговора…
***
В личностном небе я до рассвета буду скитаться
С маленькой лирой, с маленькой книжкой солнца и ветра.
От междометья до Ганимеда не с кем обняться:
Жёлтые звёзды, полная полночь, музыка спектра.
В личном пространстве молодость-старость без сожалений
Я принимаю, что ещё делать? — если по звёздам —
Столько скитаний! И от светила — жёлтые тени
По марсианским строфам и песням, даже по гнёздам
Ангелов света, что в колыбелях: виделось как-то…
В старой одежде — старый кочевник — старый зевака —
В небе сгущённом я проплываю, будто бы яхта:
От междометий до параллелей — местный гуляка.
Маленькой лирой, маленькой книжкой солнца и ветра
Я расплатиться с космосом близким вряд ли сумею.
Знаю немного. Вижу большую… Сколько тут света! —
Тянут возницы, тянет Возничий — Кассиопею.
***
…Подкармливаю музыку стишками, в мозгах — музей от мамы до любви,
Которая краснела коготками и смешивалась с запахом айвы,
Мешалась с поцелуями до света, и жизнь пила, и пела петухом,
Стихотвореньем офицера Фета нас на заре не мучила… Кругом
Цвели цветы в роскошных опереньях: я вру сейчас, а кто не врал вчера?
Шептала ты о мыслящих растеньях, цвели мозги до самого утра.
…Подкармливаю музыку и снова бросаю взгляд в прошедшие миры:
Я — космонавт постпушкинского слова, я — огонёк постблоковской поры.
…Включаю свет… и снова выключаю, и музыка стоит над головой.
К исходу дня, к бутылочному чаю стекает жизнь рифмованной игрой.
Цветёт апрель и — вспыхивает к маю: мне с китаянкой было хорошо
Царапать ад, притискиваться к раю, шептать на ухо дьяволу: ещё…
...В мозгах — музей вчерашнего… кладовка: фрагменты, сновидения, дары,
Билет в кино, от счастья упаковка, и лёгкий свет, и яркие шары…
МОСТ СЕН-МИШЕЛЬ
Кепарь вместо нимба на старой башке
И нечто в ушах, чтобы вникнуть
В Рембо: подключиться к весёлой тоске,
Знакомые строфы окликнуть.
Я что-то хотел подсказать сам себе,
Запутался в беглых глаголах,
Как будто в смешной и обманной судьбе,
В своих существительных голых.
Плюс 30 в безоблачном полдне. Жара
Стоит парадизом по-галльски,
В который иголки вгоняет хандра,
Чтоб выхватить ключик кастальский.
Стою на мосту, где однажды Фролло
Феба укокошил кинжалом! —
Я точно в волшебное глянул стекло,
Прохваченный временем старым.
Я как-то хотел объясниться с баржой,
Со смертью, глядящей собором,
С химерой-метафорой, смертной водой —
Единственным словом, с которым
Сумел разойтись на мосту Сен-Мишель,
На мостик Менял засмотревшись.
Блуждающим взглядом ловя цитадель,
С какой-то подробностью спевшись,
Хотелось Бодлеру нелепый стишок
Оставить — забавный подарок,
В котором гуляет то сбивчивый слог,
То дактиль любви без помарок,
А то амфибрахий влезает, как тать,
Подстёгнутый не алкоголем.
И музы — давай стихотворцу шептать
И мучают счастьем, как горем.
ДЕВУШКА С ТАТУИРОВКОЙ ДРАКОНА
В парке Чаир распускаются розы…
Павел Арский
Красный дракон и зелёные змеи любви —
Это я видел, когда попадал в твоё пламя…
Хочешь — гадай по иероглифам, хочешь — язви,
Как научила тебя азиатская мама?
Девушка в ярко-зелёном, как чай в чайхане,
С музыкой из Поднебесной — январское диво
В твёрдой Москве, в изумрудном и синем огне
Бьющих реклам… На закуску тайваньская слива
И карамбола экзотикой тает во рту.
Сколько любви вырастает в округе Тайбэя?
В белой постели не спутать твою наготу:
Делала нежно, и делала нечто, смелея…
Я бы поплыл за тобой по реке Сюгулан
Мимо бамбука, тайваньской сосны, эвкалипта,
Выпей, подруга, проклятый московский обман:
Линия счастья — от эроса до недосыпа.
Остров Тайвань обнимаю не раз и не два:
Тай или вань я твоими глазами увижу?
Где-то к рассвету густеет в предгорьях трава,
Солнце ласкает какую-то ветхую крышу…
В парке Тайчжун (в сновидении) я окажусь,
Что мы вдвоём натворим в этих скрытых беседках!
Сколько подарков вручу я дракону. И — пусть.
Птицу счастливого Будды примечу на ветках.
Так ты врасплох сновиденьем забрала меня,
Жёлтый Тайвань — Гумилёва неспетая песня!
В жирной Москве нам хватает по горло огня,
Линия жизни — от эроса до поднебесья.
Линия в полночь — зелёные змеи любви,
В парке Тайчжун распускаются розы? — промашка.
Хочешь — гадай по иероглифам, хочешь — язви,
Женщина из… Недопита последняя чашка.
Хочешь, тебе расскажу, кто такой Гумилёв?
Хочешь, целуй нараспашку от рая до ада.
…Так вдохновенье плывёт от твоих берегов
Древнекитайского сада.
РЕКИ АЛЬБЕРА МАРКЕ. ВОЗЛЕ ДОМА РЕКА
Миры Марке — и берег, и причал,
И парусник, который мой до неба.
Я жизнь свою по чайкам сосчитал
До вечера, который смотрит слепо
И просит говорить о нём, затем
Стирает свет и занимает место,
И сумраком роднит с небытием,
И призраки плывут от переезда
До Старой бухты, где, как светлячки,
Флажки марины, огоньки кофейни,
И жизнь даёт безумные круги,
И дремлет в бухте пароход трофейный.
Я лодочник, которого Альбер
Окликнул и запомнил на мольберте,
Но знаю: самый хищный глазомер
Не оградит от неизбежной смерти.
Я почему об этом? — не скажу
И передать словами не сумел бы…
Стоит луна в окраске акажу,
Подсвечивая маленькие вербы.
Река Марке с холста течёт сюда:
Вода живая смотрится как будто
Соткался с ней художник навсегда,
Не растеряв доверенное чудо.
Миры Марке: от мелкого куста
До старой баржи… Сумерки, пейзажи
Сыграл бы я, как музыку с листа,
На скрипочке стиха, который даже
Сгодился бы и старику Марке
Палитрой братской, химеричной тенью,
Что тянется к придуманной строке,
К неспешному, как жизнь, стихотворенью.
ПАРИЖСКОЕ
Под огромным билбордом Сезанна — играет оркестрик,
Африканцы танцуют с оттягом горячую самбу.
Неленивое солнце — локального счастья предвестник —
Добродушный Творец подключил
Неуставшую лампу.
Под громадным билбордом и мы эту жизнь погуляем,
Смерти нет этим грушам и персикам алым и жёлтым,
В красных красках фанатика: в яблоке Бога узнаем,
Не расплачемся флейтой, аккордом
Затянемся твёрдым.
Сильно тубу врубили, придали ей гулкости эти,
Раскрутившие музыку, старые лабухи Сены,
С этим «мокрым» кларнетом готов подтвердить, что на свете
Нет и не было смерти, и все мы
Сезанном нетленны.
Эта музыка так раскатилась под ярким билбордом,
Открывая любовь и цветение слив на картине,
И щемящая нота плывёт над курильщиком бодрым,
Что колечки «Житана» пускает
Теплеющей сини.
Постоим на мосту Сольферино, пока валторнисты
Окунаются в коду, в последнюю музыку флейты,
Мы и сами по жизни — к закату её — анархисты.
Камарады. Кенты. Сотоварищи.
Лучшие френды.
Постоим на мосту в простоте окончательной, что нам
Остаётся в столице, где смерть по Сезанну сменяли
На знакомые сливы, на вечные вазы с крюшоном…
Под счастливым билбордом мы сами
Нетленными стали.
