Впоследствии А. С. Пушкин, внимательно изучавший это сочинение, отметил, что оно отличается, «как и прочие произведения автора, истинной учёностью и здравою критикою»¹. Высокую оценку современников получил и вышедший из печати в 1832 г. трехтомный труд Лёвшина «Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких орд и степей». В нём были впервые сообщены все известные сведения о принявших в 1732 г. российское подданство казахах, которых тогда называли киргиз-кайсаками.
В 1818 г. после окончания Харьковского университета Алексей Лёвшин начал служебную деятельность в министерстве иностранных дел. В это время он уже был автором опубликованных в 1816 г. «Писем из Малороссии», так что в Петербурге сразу вошёл в круг литераторов. Он был хорошо знаком с А. С. Пушкиным, с которым вместе служил в Коллегии иностранных дел, а позднее – в Одессе, в канцелярии новороссийского генерал-губернатора М. С. Воронцова.
Важную роль в жизни Алексея Лёвшина сыграл перевод в Азиатский департамент министерства иностранных дел, где он встретился с Василием Фёдоровичем Тимковским (1781–1832), служившим с 1812 г. в канцелярии государственного секретаря А. С. Шишкова. Писатель, член «Беседы любителей русского слова», знаток латинской и немецкой литературы, Тимковский отличался блестящим красноречием. Один из современников говорил, что «сила пера его нередко уравновешивалась силою его увлекательного изустного слова, в котором я не знал ему равных»².
На А. И. Лёвшина этот человек произвёл огромное впечатление. Спустя много лет он вспоминал, что В. Ф. Тимковский пленил его «светлым умом, прямотою души, сведениями и бойким пером». «А потому – продолжал он – в 1820 году я вместе с ним отправился в Оренбург в качестве его помощника по сношениям с киргиз-кайсацкими ордами»³.
В. Ф. Тимковский был назначен председателем Оренбургской Пограничной комиссии – особого учреждения, которое с 1799 г. управляло делами киргиз-кайсаков, регулировала отношения с ханом Малой орды, выполняла судебные функции и т. д. Помимо председателя и советников, в неё входили представители орды – султаны и старшины, избиравшиеся на три года. Это учреждение занималось также вопросами, касающимися, отношений России с ханствами Средней Азии⁴.
Пограничная комиссия была подведомственна министерству иностранных дел, но непосредственно подчинялась оренбургскому военному губернатору. В то время эту должность занимал прошедший славный боевой путь генерал от инфантерии Пётр Кириллович Эссен (1772–1844)⁵. В Государственном архиве Оренбургской области (ГАОО) хранится «Дело по Высочайшему повелению об определении статского советника Тимковского в должность председателя Оренбургской Пограничной комиссии»⁶.
В указе Александра I от 22 июня 1820 г., поступившем к Эссену из Правительствующего Сената, значится: «Служащему в Азиатском Департаменте Министерства иностранных дел коллежскому советнику Тимковскому повелеваю исправлять должность председателя Оренбургской Пограничной Комиссии. Того же Департамента титулярному советнику Лёвшину находиться при нём для письмоводства. По уважению ж отличных познаний и ревностных трудов первого и равномерно особенного прилежания и способности второго Всемилостивейше жалую Тимковского в статские советники и Лёвшина в коллежские ассесоры»⁷.
В. Ф. Тимковский, столичный чиновник и, по отзыву современника, «заядлый либерал», представлял себе положение на юго-востоке России чисто теоретически и в известной степени идеализировал его. Легко понять, что он не нашёл общего языка с хорошо знавшим реальную обстановку П. К. Эссеном. Разногласия по поводу непростых отношений, сложившихся в это время в казахской правящей верхушке, вскоре привели чиновников к открытому конфликту.
А. И. Лёвшин, между тем исполняя служебные обязанности, хорошо познакомился с Оренбургским краем. Он вспоминал впоследствии: «Появление наше в Оренбурге было принято недружелюбно: оно стесняло многие низшие власти в произвольных действиях их и потому скоро возбудило неприятные отношения между начальником нашей маленькой миссии и главным начальником края. Размолвка эта была причиною, что Тимковский отправился в Петербург для объяснения с министерством, а я остался в Оренбурге без определенных отношений к местным властям и почти без дела. Обстоятельство это дало мне счастливую мысль заняться разбором архива Пограничной комиссии; а плодом этого труда, равно как моих частных поездок в киргизскую степь и беспрерывных сношений с ханом и султанами киргизскими было изданное мною, несколько лет после, сочинение моё под названием «Описание киргиз-кайсацких степей»⁸.
В предисловии к первой части «Описания» А. И. Лёвшин рассказывает о своей работе по сбору материалов об истории и этнографии казахов более подробно. Он пишет: «Первые понятия мои о сем народе почерпнуты мною из архива Азиатского Департамента Министерства иностранных дел в течение 1819 и 1820 годов. Я пополнил оные подробностями, замечаниями, поверьями и всякого рода сведениями в последовавшие за тем два года, кои провёл в Оренбурге и степях Зауральских, будучи туда послан по Высочайшей воле тем же Министерством. Время сие, по обязанностям звания моего и охоте к изучению, посвящено было мною беспрерывным сношениям с киргиз-казаками, поездкам к хану Меньшой орды, султанам и знатнейшим старейшинам сего народа, наблюдениям его нравов и обычаев, собранию преданий, в нем сохранившихся, чтению маршрутов и всякого рода записок о степях киргиз-казачьих; наконец, разбору и рассмотрению архива Оренбургской Пограничной Комиссии, в коей хранятся все бумаги и дела по отношениям правительства Российского с соседственными народами Средней Азии со времени основания Оренбургской линии, или с 1735 года. Нередко, прочитав первую страницу листа и желая перевернуть оный, я видел его распадающимся в руках моих на несколько частей, подобно рукописям Геркуланским»⁹.
А. И. Лёвшин вернулся в столицу в 1823 г. Но ещё в 1820 г., вскоре после приезда в Оренбург, он опубликовал в журнале «Вестник Европы» статью¹⁰, в которой он описывает одну из своих поездок к Ширгази-хану и делится с петербургскими читателями полученными впечатлениями. Ниже приводится текст этой статьи, которая ещё никогда не перепечатывалась.

Свидание с ханом Меньшой киргиз-кайсацкой орды

Вчера возвратился я с К[орсаковым] из путешествия, столь же необыкновенного, сколько любопытного для европейца. Мы ездили в киргиз-кайсацкую степь и были у Высокостепенного Меньшой Орды хана Ширгазы. Приём, нам сделанный сим кочующим повелителем полудикого народа, и жилище его заслуживают быть описанными.
Приехав в пограничную Красногорскую крепость, из которой нам должно было отправиться в степь, оставили мы нашу коляску, сели на верховых лошадей, взяли для прикрытия несколько вооружённых Тептярских казаков и пустились за Урал, составляющий границу нашу от киргизцев.
Версты четыре ехали мы кустарником, потом выбрались на необозримую равнину, покрытую иссохшим ковылём. Правая сторона её была совершенно открыта; в левой синели небольшие горы, на коих возвышалось множество холмов, подобных сахарным головам. Картина сия почти не изменялась до самого ханского аула, от которого в нескольких верстах встретил нас племянник хана султан Мендиар. Подъехав к нам, он снял шапку, спросил нас о здоровье, объявил, что послан нам навстречу, и поскакал показывать нам дорогу, ибо впереди не было никакого следа. Через четверть часа мы увидели небольшой лесок и вдавшуюся в оный полукруглую долину, на которой недалеко от озера разбиты были три большие белые войлочные кибитки. Средняя из них была собственно Ханская; одну крайнюю занимали три жены его, а третью очистили для нас. Против сих трёх в некотором отдалении разбросаны были до 100 маленьких серых и чёрных войлочных же кибиток, в которых живут теленгутыили служащие ханские, или простые киргизцы.
У входа отведённого нам шатра встретил нас меньший сын ханский султан Идига и ещё два султана, родственники его. Каждый из них пожал у нас руки, каждый благодарил за то, что мы приехали к ним, и просил, войдя в палатку, сесть. Полчаса провели мы с ними в изъявлении взаимных вежливостей; потом хан прислал просить нас к себе.
Его Высокостепенство, одетый в шёлковый серебристый халат и сверх оного в соболью шубу, покрытую богатою парчою, а на голове имевший конусообразную бархатную шапочку, шитую золотом и опушенную бобровым мехом, принял нас у входа в свою кибитку, поблагодарил нас за посещение, сел на стул и посадил нас возле себя на оставшихся двух складных стульях. Султаны же, которые окружали его при сей аудиенции и которых было тут шесть, сели на коврах по общему азиатскому обыкновению, поджав ноги под себя.
С глубочайшим благоговением спросив о здоровье Государя Императора нашего, хан сделал мне несколько вопросов, собственно до меня касающихся, и потом обратился с тем же разговором к моему товарищу; а я начал со всем возможным вниманием осматривать походный дворец его, в котором, невзирая на то, что он в удобствах для жизни уступает преимущество порядочной хижине поселянина, произносятся так же, как и в чертогах сильных монархов, приговоры о жизни и смерти.
Снаружи он покрыт белыми войлоками. Вид у него круглый, к верху суживающийся; в диаметре имеет он до 20 шагов, в высоту аршин 8. Наверху над самою серединою прорезано круглое большое отверстие, по произволу открываемое и закрываемое. В него входит свет и выходит дым от разводимого под оным внизу огня. Внутренние стены, состоящие из складной деревянной решётки, от земли аршина на полтора покрыты сплетёнными из соломы и разных цветных шерстяных ниток занавесками, предназначенными для того, чтобы в жары, когда наружный войлок подымется, сквозь оные мог входить в кибитку свежий воздух, не занося с собою пыли. Вверху обтянут шерстяною пёстрою тканью. Часть, противулежащая дверям, занята была множеством сибирской работы сундуков, поставленных один на другой и покрытых бухарскими и персидскими коврами, на которых лежали парчовые, суконные и бархатные, золотым позументом обитые халаты и шубы. На левой стороне развешено было оружие, состоящее из трёх сабель, одной золотой, драгоценными каменьями осыпанной, которая пожалована хану Государем Императором, и двух турецких, в серебре обделанных, из турецких же, богато украшенных ружей и пистолетов, из одного простого ружья, с приложенными к нему сошками, из колчана со стрелами, из лука и нескольких мелких снарядов для вооружения. По правую сторону на сундуке разложены были три седла с разными украшениями, сердоликами и бирюзами; возле них висела конская сбруя с серебряными и золотыми насечками, вычеканенными в ханском ауле одним из его киргизцев. Тут же стоял четвероугольный деревянный ящик, испещрённый разноцветными крашеными косточками и резьбою, а в нём покрытый ковром кожаный мешок с кумысом и лопаточка для мешания сего любимого напитка всех кочевых народов. Далее стояли две пёстрые чаши, имеющие почти аршин в поперечнике и выдолбленные из одного дерева; над ними повешен был маленький серебряный самовар; посередине же кибитки стоял складной столик, покрытый красным платком.
По окончании первых приветствий хан взглянул на своего дворецкого или гофмейстера, и нам тотчас подали прекрасный серебряный позолоченный чайник с чаем и несколько раззолоченных же фарфоровых чашек, из коих одна, превосходя величиною своею прочие, показывала, что предназначена для особы самого хана. После сего угощения мы возвратились в нашу кибитку: это было около полудня.
Часа в два пришёл к нам с четырьмя султанами старший сын ханский, султан Ишгазы, только что возвратившийся с охоты. Он повторил те же вежливости и вопросы, которые слышали мы от отца его, и потом спросил, можно ли нас потчевать киргизским кушаньем. Мы отвечали, что желаем быть угощаемы по всем принятым у них обыкновениям, и нам принесли в оловянной чаше биш-бармак, т. е. молодого вареного в солёной воде баранчика, которым накормить приезжего киргизцы считают за долг. Мясо было необыкновенно жирно и довольно вкусно; но имело неприятный запах. Сын ханский, заметив, что мы мало едим, подошёл к нам и просил окончить баранчика. Я отозвался, что русские мало едят. Он отвечал: «Киргизы на вас в этом не похожи, ибо иные из нас съедают по целому барану». Мы решительно признались, что уступаем им первенство и встали из-за стола. Тогда старший между султанами вынул из чаши оставшееся мясо и разделил его руками между всеми предстоявшими, а нам налил из кожаного сосуда, сшитого наподобие наших чайников, две большие китайские чашки кумысу. Таков был обед наш.
Вечером, когда солнце зашло и стало прохладно, принесли в кибитку нашу вязанку дров и разложили посередине ея огонь. Хозяева все сели вокруг огня, мы сделали то же и начали разговор об обрядах, образе жизни, обыкновениях киргизцев. Я спросил одного султана, имеют ли они музыку. Он, не отвечая, тотчас вышел и скоро возвратился с одним простым киргизцем, который держал в руке пустую травяную трость в аршин длины с тремя на конце прорезанными отверстиями, без всяких клапанов и перегородок внутри. Это единственный киргизский музыкальный инструмент, называемый ими чебызга! Знаменитый игрок подошёл к огню, сел, надулся, взял в зубы принесённую им трость и, как кажется, в полной уверенности очаровать нас своим искусством, заиграл. Концерт его был более дик, нежели мы ожидали, несмотря на всю умеренность наших требований. Взяв у него чебызгу, я сам хотел надуть несколько нот, но все мои усилия были напрасны: ибо после увидел я, что игра на ней есть не что иное, как пение внутренностию гортани, из которой выходящие охриплые звуки, проходя через тростник, обращаются в самые грубые и дикие тоны, особенно в низких нотах. Слушая таковую музыку, сидя ночью на земле у огня, несколько раз угасавшего и опять разводимого, и видя себя в кругу людей, которые толпились один перед другим для того, чтобы взглянуть на нас, и которых язык, образ жизни, одежда, словом, всё для нас было ново и необыкновенно, можно было забыться и представить себя во сне перенесённым на какой-нибудь неизвестный остров.
Второй концерт или вторая часть полного концерта была полурусская. Она состояла в игре на балалайке, на которой меньшой сын хана, желая угостить нас как можно почётнее, сам проиграл нам один давно известный мне экоссез, выученный им у русских, и несколько песен киргизских, туркменских и калмыцких, из которых одна была очень изрядная, и две или три состояли из двух колен, по два раза повторяемых.
После увеселений нас опять позвали к хану. Мы нашли его греющимся у разведенного в кибитке его огня, накинули на себя поданные нам собольи шубы, сели возле него и довольно долго говорили с ним о невыгодах кочевой жизни, о желании его иметь дом для зимы и о намерении завести хлебопашество для примера подвластным своим; потом напились чаю, кумысу и отправились спать.
Любопытство видеть стада киргизские и картину утренних забот кочевого народа пробудило меня часа за два до восхождения солнца. Я вышел в поле, пиближился к передним кибиткам, занимаемым ханскими служителями, и увидел между оными неподвижно лежащих до 3000 овец, около 800 лошадей и более 120 верблюдов. Лишь только первые лучи солнечные начали показываться, всё пришло в движение: люди стали взад и вперёд ходить, скот поднялся и зашевелился. Прошло с небольшим полчаса, и стада потянулись в обе стороны. Тут любопытнее всего было видеть между бегущими овцами важно выступающих верблюдов, на которых сидели пастухи, повелители толпившихся около них тысяч.
Картина жизни кочевого народа должна быть очень сходна с картиною времен патриархальных и взгляд на киргизцев легко напоминает нам современников Авраама, также кочевавших в земле обетованной. Степь киргизская и обитатели оной любопытны не только для ума наблюдателя, но и для воображения стихотворца.
Возвратясь в кибитку свою, я нашёл тут ханских сыновей и поставленный на столе самовар с тем же богатым чайным прибором, который видели накануне. Приняв от хозяев поздравление с добрым утром и окончив чай, к которому принесли им довольно дурного из овечьего молока сделанного масла и несколько кусков круту или сыру, добываемого из овечьего же молока чрез продолжительное выпаривание, мы пошли к хану прощаться. Он с непритворною ласкою опять поблагодарил нас за посещение, просил помнить его, опять приехать к нему, и, взяв нас за руки, предложил нам в знак памяти, по обычаю, у них данному, выбрать то, что нам более нравится у него в кибитке. Мы отказались, принесли нашу признательность за угощение, изъявили в пышных азиатских выражениях желание, да озарит дом его светило благополучия, и откланялись.
Приготовления к отъезду задержали нас ещё с час в кибитке нашей. Вышед из оной, мы увидели у входа сидящих на конях сыновей ханских, двух племянников и ещё одного султана и одного старшину, а с ним человек до 20 простых киргизцев. Ополчение сие собралось нас провожать; мы тотчас присоединились к нему с нашими тептярями и поехали вместе обратно к границе. День был прекрасный, тихий и жар доходил в полдень до 20 градусов Реомюра. Такая погода 16 октября столь же была необыкновенна для нас, жителей севера, как и окружающие нас люди.
Проехав версты две, старший сын хана сказал мне, что желает позабавить нас, и потом, оборотясь назад, что-то приказал едущим за ним киргизцам. Тотчас один из них запел песню, в которой превозносил милости нашего императора к хану их, желал его Величеству долго жить, и, наконец, хвалил нас, приглашая опять приехать к ним в степь. По окончании сей оды, певец повернул лошадь и поехал в нескольких шагах от нас на левую сторону, в то же время другой киргизец взял вправо, – и начался дуэт. Первый певец, пропев один куплет, умолк; потом запел второй, потом продолжал опять первый, за ним опять второй, и так далее. По однообразному напеву их я думал, что оба поют одно; но мне объяснили, что они спорят, и что один, выхваляя свою любезную, жалел, что она его забыла и вышла замуж; а другой утверждал, что она не заслуживает сожаления и что она собою не хороша. Всё слышанное нами тут было пропето без всякого приготовления: ибо киргизцы не имеют таких песен, которые, быв однажды сочинены, переходили бы от одного к другому; всякий из них сам сочиняет, мешая разные мысли свои с изображениями встречавшихся глазам предметов, всякий сам импровизатор.
С таковою музыкою и при необыкновенном свисте одного из султанов, имевшего в зубах кусочек тростника, подъехали мы к Уралу, через который должно было переправляться вброд. Пока мы с К[орсаковым] рассуждали, где безопаснее ехать, между тем сопутники наши поджали под себя ноги, сели на седлах так же, как садятся на полу и, держась на лошадях коленами, пустились через воду. С любопытством взглянув на их ловкость, мы последовали за ними и приехали на другой берег с мокрыми ногами, тогда как они были совершенно сухи.
Тут все провожавшие нас простые киргизцы возвратились, а сыновья ханские и прочие султаны доехали с нами до первого форпоста нашего, и тогда уже, поблагодарив нас за посещение и пожелав нам здоровья, расстались с нами.
Пожимая при прощании руку у султана Мендиара, которого месяца четыре назад видел я в Петербурге и который превозносил жизнь петербургскую при выезде из своего аула, я спросил его: «Не лучше ли оставить степь и переселиться в такой прекрасный город?» – «Город чудесный, – отвечал он, – но для меня в степи приятнее; я в ней родился и вырос; я привык к ней и не могу оставить её». Киргизец сей в трёх или четырёх словах сказал мне более, нежели все пространные рассуждения наших европейских ученых о любви к отечеству.

А. Лёвшин
20 октября 1820 года Оренбург

* Аулом называется несколько кибиток, вместе расположенных; это подвижное селение
** Султанами у киргизцев называются только дети и потомки ханов
*** Теленгуты суть рабы, взятые в плен или происходящие от пленников
**** Биш – пять, бармак – палец

ИСТОЧНИКИ

1. Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. – Изд. 2-е, Л.: «Наука», 1989. – С. 232–233.
2. Русский биографический словарь. Т. «Суворов–Ткачёв». – СПб., 1912. – С. 520-521.
3. Полевой Н. А. Материалы по истории русской литературы и журналистики 30-х гг. – Л., 1934. – С. 527;
На память юбилея А. И. Лёвшина. – СПб., 1868. – С 29.
4. Матвиевский П. Е. Очерки истории Оренбургского края XVIII-XIX веков. – Оренбург: Оренбургская книга, 2005. – С. 151-154.
5. Семёнов В. Г., Семёнова В. П. Губернаторы Оренбургского края. –Оренбург: Оренбургское книжное издательств, 1999. – С. 178-188.
6. ГАОО, ф. 6, оп. 10, № 2285.
7. Там же, л. 1.
8. На память юбилея А. И. Лёвшина. – СПб., 1868. – С 29-30.
9. Лёвшин А. И. Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких орд и степей. Часть первая: известия географические. СПб., 1832. – С. IV-V.
10. Лёвшин А. И. «Свидание с ханом Меньшой киргиз-кайсацкой орды»// Вестник Европы. 1820. № 22. – С. 129-134.