В связи с кардинальными переменами в жизни страны на рубеже тысячелетий картина как жанр, требующий от человека самого серьёзного осмысления жизни и места человека в ней, полной отдачи душевных, нервных, даже физических сил, темперамента, времени и ещё много-много всего, в том числе и материального обеспечения, как бы уходит из художественной практики.
Каким же запасом внутренних сил, творческой энергии нужно было обладать, чтобы в наши дни появился цикл новых картин заслуженного художника РФ Юрия Петровича Григорьева, объединенных названием «Мотивы деревенской жизни». Творческий путь Григорьева начинался с картин, посвящённых жизни села. В фондах областного музея ИЗО в Оренбурге хранится работа «Вечер на полевом стане» (1970), соединившая монументальность, значительность образов с лирической нотой – внутренними переживаниями молодых людей, красотой ночной притихшей степи. По мысли В. Фаворского, соединение эпоса и лирики – характернейшая особенность русского искусства. Тема «Земля и человек» стала сквозной темой творчества художника. В картине 1979 года «Осень. Хлеборобы» перед зрителем в торжественном предстоянии молодые, красивые, круглолицые девушки, широкоплечие добродушные парни. Для Григорьева хлебороб не просто профессия, а понятие, заключающее высокий нравственный смысл. Фризообразное построение композиции, обобщенные формы, выразительные контуры сообщают образам монументальность, величавость, усиливаемую пейзажем – уходящим вдаль желтеющим полем, под затянутыми тучами небом. Резкий контраст света и тени в фигурах подчёркивает их рельефность.
Начиная с 1980-х и особенно в 1990-х годах художник в основном занимается пейзажным жанром, вкладывая в него глубочайший эмоциональный, социально-этический смысл. Это не просто картины природы, это размышление о жизни, о человеке, растерянном перед стихией, порою отчаявшемся. Трагедия в безбрежности неба, то взрывающегося вспышками молний, грозовыми раскатами, то обрушивающегося ливнями. Маленькими, покосившимися, прижавшимися к земле возникают деревенские подворья. Беспощадное, неумолимое время, разломы общественной социальной жизни и – человек перед всем этим неистовством. В эти годы художник раскрывается во всей мощи своего живописного темперамента, редкого колористического дара, становится Мастером. Его картины (потому что пейзажи Григорьева это действительно картины) – потрясающие симфонии цвета, передающие полифоническое полнозвучие мира.
Выставка «Мотивы деревенской жизни», открывшаяся в «Галерее на Пушкинской» в марте 2018 года, стала подлинным откровением, она как бы взрывает атмосферу некой усредненности, аморфности, безразличия, в которой мы живём. Она возвращает нас к людям, которые, оставаясь на земле, в деревне, по-прежнему создают тот жизненный плацдарм, на который мы бездумно громоздим всё возрастающие потребительские запросы. Ушло в прошлое время, когда поэты писали о человеке-труженике: «В шар земной упираясь ногами, солнца шар я держу на руках…»
В картины вернулись люди, герои Григорьева, но это не молодые, уверенные в себе, счастливо спокойные персонажи ранних работ. Они шли по жизни вместе с художником, и нет в них ничего от праздничности и уверенности прежних героев. Морщины избороздили лица, согнулись спины, устало опустились руки, непритязательна одежда… Они заняты повседневными делами, кто-то ловит рыбу, кто-то едет на велосипеде, сажает деревце, собирает грибы, идет по улице села…
Обыденная ежедневная жизнь человека неразрывно связана со сменами времён года, световым днём. Неразрывны циклы природы и жизни сельского труженика. В этом соединении причина внутренней сосредоточенности, спокойной важности, даже некоторой эпической торжественности существования человека на земле, того, что так точно подмечено художником и зафиксировано в «Мотивах деревенской жизни». Крупные, тяжёлые массы тел, ощутимо медленно, с напряжением разворачивающиеся в неглубоком пространстве картин, в котором, собственно, и не распрямиться окончательно, – пластически точно найденная метафора сущности их жизни. И повторяющаяся параболическая линия силуэтов несёт в себе сакральный смысл, они как величественные фигуры апостолов в русских иконах, склоняющиеся перед святыней. Для героев Григорьева смысл их жизни – земля, на которой они живут и умирают. Никакой идеализации – согбенные фигуры, опущенные головы, погруженность в себя и, вместе с тем, ни грана бытовизма, жанровой мелочности, суеты – эпические, монументальные образы, олицетворение героической стойкости и гордости, величия русского национального характера. Художник не отделяет себя от них, он рядом, «все во мне и я во всем» (Ф. И. Тютчев). Они шли по жизни вместе с художником, и нет в них ничего от праздничности и уверенности прежних героев. Они состарились, опустились плечи, тяжелы негнущиеся руки, даже деревенские мальчики кажутся старичками. Первое впечатление – горечь, усталость, отрешенность, усиленные скупостью цветовой палитры, композиционной «теснотой» фигур, невозможностью распрямиться. В «Мотивах деревенской жизни» возникает трагический мотив жизни уходящей, обречённой – в покосившихся, полуразрушенных домах под мрачным небом с маленькой,почти призрачной, согнувшейся пополам с клюкою в руке старухой на пустой улице. А рядом изумительной красоты пейзажи – широкая притихшая степь под мрачным опустившимся небом, бушующая над озером гроза и жалобно простёршее ввысь ветви сухое дерево.
Здесь всё переплелось – и ужас перед стихией, и захватывающий душу восторг перед её красотой и мощью.
Но это первое впечатление от выставки постепенно сменяется удивлением, уважением, даже восхищением душевной стойкостью, внутренней нравственной силой и цельностью характера. И всё это благодаря великому искусству художника, потрясающей выразительности и красоте живописно-пластического решения. Персонажи возникают из широких, как бы ниспадающих потоков красочной массы, они «из того же теста», что и земная твердь, они как могучие корни деревьев. При кажущейся ограниченности цветовой палитры удивительна красота живописи, то вдруг взрывающейся серебряными брызгами в пойманных рыбах, то ослепительно вспыхивающей синим ультрамарином в соседстве с золотистой охрой. Красное локальное пятно платья женщины, полыхнувшее жаром от соседства с яркой лазурью («Осенние радости») как воплощение праздничности, щедрости жизни, зноя августовского полдня.
При всей приземлённости образов мы явственно ощущаем их духовное преображение, вызываемое потоком льющегося сверху света, создающего своеобразный ореол вокруг персонажей, свет как бы пропитывает цвет, точнее, цвет как бы сам по себе излучает свет. Свет создаёт высокое духовное наполнение образа художника в «Автопортрете». Боковое освещение слева вырывает голову, плечо из сгустившегося цветного сумрака и вместе с тем за головой – столь же ослепительное пятно света, делающего плоть невесомой, полупрозрачной. Голова, плечо, вылепленные лёгкими, точными касаниями кисти, вырываются из густых, насыщенных цветом, падающих, переливающихся красочных слоёв, то тёмных серо-коричневых, то вспыхивающих сияющим «голубцом», золотом, пятнами малинового, красного, зелёного…
При статичности, утяжелённости фигур, вместе с тем возникает ощущение динамического напряжения постоянного волнообразного гиперболического ритма, объединяющего работы, размеренного ритма жизни и труда сельских тружеников, основательности их бытия, сакральной значимости бесконечного космоса. Этот ритм в широте и свободе мазка, в его бурном, резком движении, даже не движении, а потоке, каким-то образом создающем гармоническое живописно-пластическое целое. Живые ракурсы, точно схваченные движения, правдивость деталей – и вместе с тем эпическое, проникнутое трагическими и одновременно жизнеутверждающими интонациями повествование о жизни, о человеке. Поэтому в названии не «картинки», а «мотивы», переводящие его в общефилософское, нравственное, если хотите, социально-историческое размышление.
Это то, что мы называем «большой формой», «высоким стилем», что, казалось бы, осталось где-то в 70–80-х годах прошлого века и внезапно обновленное, исполненное правдой, искренностью, талантом художника, возродилось в его замечательных творениях сегодня. После всех разговоров в искусствоведческой среде о живописи, оставшейся далеко в прошлом, о невозможности её сегодняшнего существования, выставка Григорьева – провозглашение её невероятной жизненной силы, ни с чем ни сравнимого эмоционального, духовного, животворящего восторга.
И это истинно современное искусство, соединяющее реализм с высокой духовностью, о чем когда-то писал В. Кандинский, мечтая об искусстве будущего.