По всей улице у меня подружки, в каждом доме летом дочки да внучки гостят, но мне интереснее всего «тусоваться» у тёти Нюси. С утра пораньше бегу в гости к её дочкам Нине и Лиде, моим двоюродным сёстрам. Нине уже семнадцать лет, а Лидии – шестнадцать, и я – её «хвостик». Брат Коля тоже взрослый, ему четырнадцать, но с ним мы отлично ладим и дружим даже больше, чем с сёстрами.
Лида и Нина – самые красивые девчонки на нашей улице, да и на соседних тоже, особенно Лидия. Она притягивает всех, возле неё всегда подружки, а вечером у калитки – ребята на мотоциклах, её друзья. С ней весело, радостно, празднично – жизнь бьёт ключом!
Я смотрю на сестру восторженными, преданными глазами, я её обожаю. Усаживаюсь на спинку дивана за её спиной, причёсываю мягкие волнистые волосы, создаю немыслимой красоты причёски. Лиде нравится, она улыбается. Бегаю к колодцу, наполняю бутылку водой, брызгаю на спины девчонок, на их ноги – это Лида попросила, они с подругой загорают в огороде и им жарко. В обнимку с ней смотрим мультики по телевизору. Вместе весело смеёмся над незадачливым Волком, опять Заяц ушёл из-под самого его носа.
Одобрительно киваю на вопрос Лидии: «Ну как?» Она показывает новое платьице, прикладывает его к себе, крутится перед зеркалом, а я отчаянно страдаю – мне на танцы нельзя, бабушка не отпустит. С восторгом смотрю на превращение юной красавицы-сестрёнки в ещё более красивую, модно накрашенную девушку. Это Лидия накладывает макияж, наводит последний марафет. Нина тоже уже готова.
У ворот девчонок ждёт компания друзей и подруг, они уплывают на своих каблучках всё дальше и дальше от меня. Вздыхаю. Иду домой. Бабушка приветит и успокоит.
– Скоро подрастёшь, справим тебе новое платье, и тоже будешь на танцы бегать.
– С Лидой? – уточняю я, засыпая.
– С Лидой, – соглашается бабуля и улыбается мне.

* * *

На всякий парадный случай прошу маму приготовить моё светлое платьице, купленное для утренника в честь 8 Марта. Рукава-фонарики, расклешённая юбочка, кружевные кармашки. Выпрашиваю брошку – цветочек с крупным красным камушком в серединке и маленькими на лепестках, клятвенно обещаю не потерять.
Мама прикалывает её к платью, навсегда мысленно прощаясь с нарядной брошечкой. Что ко мне попало, то пропало, обратно не жди. Так же когда-то добрая фея одарила Золушку перед поездкой на бал. Я загадала, бал обязательно будет! С музыкой, танцами и кавалерами…
Примеряю платьице перед большим зеркалом в зале, кружусь и подпрыгиваю как балерина. Бабушка даже включает проигрыватель и ставит пластинку с песенкой о весёлом жуке. У неё никогда не было такого красивого наряда, и на утреннике в саду она не была, и на балу не была. Даже на свадьбе не было платья, только кофточка и юбка. Родная мама рано умерла, невесту к сватовству и замужеству собирала мачеха. В сказках все мачехи злые. В жизни, наверное, тоже.
Меня такой раскрасавицей бабуля не видела, всё лето я бегаю босая в ситцевом сарафане, что ещё летом надо-то? Панамку, шлёпки. Ну и второй сарафан про запас. А больше ничего и не нужно!
В ожидании подходящего случая платье висит на плечиках в бабушкином шифоньере. В кармашек аккуратно сложены праздничные банты. Сандалии запрятаны в дальний уголок. Боевая готовность номер один!
Теперь у меня есть забота. По три раза на день я открываю дверцу, заглядываю в темноту шифоньера, с замиранием сердца проверяю, белеет ли там моё бальное платье. Пусть оно детсадовское и не такое нарядное, как у Лиды, зато на нём ярко алеет цветок – заветная мамина брошка. Пододвигаю стул, проверяю брошь. Вот он, цветочек аленький, на месте.
Бабушка наконец не выдерживает и запирает дверцу на замок. Ключик заворачивает в носовой платок, прибирает в карман фартука, защепляет его булавкой, чтобы не потерять. Это наша тайна…
Перед сном я думаю, как повезло мне с добрыми феями, у меня их сразу две – мама и бабушка. Есть ещё родные тёти и любимые сестрёнки. А Золушку очень жаль, у неё только одна фея. И злая мачеха, как у моей бабушки, которая не сошьёт ей свадебное платье.

* * *

С самого утра тружусь над своим портретом в белом платье с красной брошью.
– Молодец, похожа, – одобрительно кивает мама, – ещё кого-нибудь изобрази.
Я старательно рисую портреты девчонок в роскошных нарядах – сестрёнок Лиды и Нины, моих подружек Римки и Ольги. Работа кипит!
Еле выдерживаю, чтобы тотчас не отправиться к тёте Нюсе показывать свои художества. Но знаю, девчонки ещё спят. Они взрослые и гуляют допоздна.
После обеда иду посмотреть, что делают сёстры, я соскучилась.
Во дворе Коля чинит машину. Стоит жара. «Бобик» не поддаётся уже два дня, а самое время съездить на речку. Подаю ему отвёртки, ключи, принимаю инструменты обратно. Коля выбирается из-под брюха «бобика», пытается его завести. Наконец мотор уазика взревел.
Я бегу к тёте Нюсе, прошу тряпку оттереть руки от бензина и машинного масла себе и Коле. Несу мыло, поливаю из ковшика на руки, не так-то просто их отмыть! Коля брызгается водой и я тоже. Завтра мы поедем на речку! Ура!!! От радости я повисла у брата на шее, он заносит меня в дом, к сестрёнкам.
Лида с Ниной сегодня как-то рано засобирались на улицу, забеспокоились о нарядах, гладят платья. Ходят по дому, прицепив бигуди, такие смешные, похожие на чебурашек. Мне весело.
– Завтра едем на речку, – сообщаю я радостно и вручаю сёстрам их портреты.
– Какие необычные фасоны ты придумала для наших платьев, – ахают девчонки.
– Это платья для бала, – поясняю я.
Портреты мы повесили на стене в детской, где обычно спал Коля, а днём толклись и девчонки с подружками, и брат, и его друзья. «Надо ещё Колю с «бобиком» нарисовать» – строю я планы на завтра.
Сёстры рассказывают о представлении, которое вечером даёт в сельском клубе заезжий гипнотизёр. Новое незнакомое слово мне ничего не говорит, но я твёрдо заявляю, что тоже хочу посмотреть и пойду с ними.
– Тогда иди, наряжайся, – спроваживает меня Лидия, – а платье-то для бала у тебя есть? После гипнотизёра будут танцы. Коля тебя потом домой приведёт.
Я птицей лечу домой. Парадный случай настал! Я иду на концерт! Я иду на танцы! Мама отмывает меня от масла и бензина, бабушка отпирает шифоньер… Я ослепительно красивая, точно Золушка перед балом! Такой меня не видела наша улица Садовая! Девчонки не сразу узнают, и Коля со мной вежливо раскланивается, как кавалер из кино. Смеётся, предлагает свою руку, сажает к себе на плечо. Мы идём в клуб вместе с сёстрами и друзьями.
Всё представление я сижу у него на коленях, иначе ничего не увидеть. Маг-гипнотизёр приглашает на сцену добровольцев, заставляет их делать немыслимые вещи. Они поют, танцуют, плавают, ползают, спят на сцене. Не помнят своих имён, не знают, сколько им лет и где они находятся. Как заколдованные! Всем смешно, а я переживаю, расколдует их волшебник обратно или нет. Но всё заканчивается хорошо. А следом начинаются танцы.

* * *

Вот и пришёл он, мой звёздный час! Я лихо выплясываю с Лидой, Ниной, их подружками. Кружусь между танцующими и ловко сбегаю от Коли, который должен увести меня домой. Вдруг на смену быстрой, весёлой музыке приходит тишина. Молодёжь отходит в сторону, освобождая центр танцевальной площадки. Спрятаться теперь негде, возвращаюсь к брату.
Медленная мелодия плавно накрывает танцплощадку. Такой грустной, пробирающей до мурашек музыки я ещё не слышала: «…А любовь как сон, а любовь как сон, а любовь как сон стороной прошла». Лиду и других девчонок закружили по залу их друзья. Мальчиков моего возраста поблизости не оказалось, и первый в жизни бал грозил закончиться плачевно.
Но меня тоже пригласили на этот медленный танец, до которого конечно же маленькой Золушке надо было ещё дорасти. Старший Колин друг, одноклассник Лидии, Володька угадал моё безудержное желание танцевать, а не стоять рядом с братом у стеночки.
Легко подхватив на руки, взрослый симпатичный кавалер закружил меня по залу. Мы плавно плыли по волнам мелодии. Музыка лилась медленно и неторопливо, как хороший сон, от которого не хочется просыпаться. Я находилась так высоко от земли! Голова кружилась от новых, невиданных ранее впечатлений…
Чудо не может длиться вечно, песня закончилась. У края площадки рядом с Колей стояла моя мама. Она была обеспокоена отсутствием дочери в позднее время и пришла за мной. Володька опустил меня на землю.
– Подрастай, принцесса, я тебя подожду, – пошутил он. – Женюсь! Обещаю, честное слово!
Все засмеялись, но только не я. Неожиданное предложение застало врасплох. Надо было подумать, тем более что в садике у меня уже было два жениха.
– Ну, герой, держись, – подыграла мама, – теперь от свадьбы не отвертишься...
– Моё предложение в силе! Готовьте невесте приданое. Буду ждать, – улыбался Вовка.
– У нас приданого два сундука, – гордо сообщила я и помахала рукой на прощанье.
Мой первый бал прошёл блестяще – аленький цветочек исполнил желание. Маленькая Золушка преобразилась и расцвела. Принц Володька разглядел во мне сказочную принцессу, подарил волшебный медленный танец, музыку, кружение, полёт…
А что ещё нужно для счастья девчонке в её четыре с половиной года? Новое платье, фею и принца. И срочно обо всём рассказать любимой бабушке!

P.S.

Согласия я тогда не дала, но слова Володькины запомнила. Пару лет, пока он не ушёл в армию, выделяла его среди остальных Колиных друзей, присматривалась, ловила слова и улыбки, слушала песни под гитару, которые он пел с хрипотцой, подражая Высоцкому.
Отслужив срочную службу, солдат вернулся домой. Моя сестра Лидия, в которую он несомненно был влюблён, к тому времени успела выйти замуж и родить сынишку.
Володя зашёл попрощаться, уезжал в Москву поступать в театральный институт. Увозил свою гитару, песни, улыбку. Я только-только закончила первый класс и была у бабушки на каникулах. Обе мы вышли его проводить, пожелали удачи.
Пять лет спустя в наш седьмой «Б» класс заглянул молодой, видный мужчина. Он отбирал ребят и девчонок для своей театральной студии, которую открыл при Доме детского творчества. Собирался ставить какой-то спектакль, строил планы.
Это был принц из моего детства, это был Володька! Возмужавший, уверенный в себе, чертовски обаятельный. Меня он не заметил и не узнал, в свою студию не пригласил. Высмотрел нужные типажи, отобрал кого-то из ребят.
Я промолчала, не подошла, не напомнила о себе. Он был старше на полжизни, я так и не успела до него дорасти. В свои тринадцать лет всё ещё верила в сказку – вот сейчас мы встретимся взглядами, он удивлённо улыбнётся... Но принц прошёл мимо, сердце не подсказало, чудо не случилось. Больше я никогда его не видела.
Репетиции так и не начались, Володьку срочно вызвали в Москву. Он уехал.
Не знаю, был ли он в жизни счастлив, имел ли жену, детей, кем работал. Неизвестно, какие страсти бушевали в его сердце, что так рано оно износилось – умер он молодым.
Когда я выросла, и пришёл мой черёд покорять столицу, Володи уже не было. Разминулись мы во времени, не встретились, не познакомились во взрослой жизни. Но память детства бережно хранит чудо первого бала, чудо первого танца. «А любовь как сон, а любовь как сон, а любовь как сон стороной прошла».

«ЦЫГАНОЧКИ»

Стоял жаркий полдень. Бабушка готовила обед на летней кухне. Мы с двоюродной сестрой Мариной тихо и мирно рисовали на веранде. Мамы наши отправились в магазин за продуктами. Неожиданно распахнулась калитка, двор наполнился чужими громкими голосами. В открытую дверь заглянули женщины-цыганки. Вот это да!
– Бабушка! Бабушка! – закричали мы хором.
Бабуля подоспела вовремя, перехватив непрошеных гостей на пороге дома. Закрыла дверь веранды, не позволив нам с Мариной выйти на крыльцо. Мы прилипли к окну и во все глаза рассматривали цыганок – двух женщин и девочку лет шести-семи. Какие же они были необыкновенные, словно из сказки или кинофильма! Чёрные волосы покрывали тонкие платки. Яркие длинные юбки с воланами, цветастые кофты с рюшами на груди и рукавах, бусы, браслеты, которые горели на солнце. Большие чёрные глаза смотрели устало. Девчонка вошла последней. Её длинные распущенные волосы перехвачены на лбу тонкой лентой. В руках – свёрток, держала она его небрежно, но достаточно уверенно. Оказалось, это завёрнутый в платок грудной ребёнок. Бабушка молча кивнула на рукомойник, добавила в него воды. Вынесла мыло и полотенце. Женщины с удовольствием умылись, намочили свои платки, покрыли ими головы. Бабуля усадила их на бревно возле кухни, которое заменяло нам лавку. Покачала головой, видя, как молодая цыганка умывала и обтирала мокрой тряпочкой грудничка. Налила по кружке молока, нарезала хлеба, вынесла только что нажаренные пирожки с яйцом и луком и банку с яблочным компотом. Во дворе воцарилась тишина, гостьи ели, пили молоко и не могли напиться. Бабушка, понимая, что скоро появятся с покупками наши мамы, и неизвестно, какой оборот примет дело, торопливо собрала провиант, какой под руку попался – завернула в чистую тряпицу варёных яиц и картошку «в мундире», огурцов, помидоров, ещё хлеба добавила. Отдала узелок старшей женщине. Высыпала собранные с утра яблоки в её сумку. Цыганки напились, поели, передохнули, поклонились хозяйке и ушли с миром. Девчонка на прощанье улыбнулась и помахала мне рукой, её браслеты ярко блеснули на солнце. Во много домов цыгане зашли в тот день, где-то их привечали, где-то не пускали на порог.
– Ба, почему ты запретила нам выходить? – спросила я.
– Откуда они пришли? Куда ушли? – мы засыпали бабулю вопросами.
– Нельзя вам, неслухьяным, цыганок бачить. Вот украдуть вас, до себэ уведуть, шо я мамкам вашим сбалакаю? Индияне они, аж до нас дойшлы. Ни кола, ни двора, перекати поле… Вона ж матэ кормяща, да две дытыны при ей, як було не накормыты? Хто попросэ хлиба тай воды пыты, дасте. Скильки вас, внуков, у мэнэ! Кому яка дорога выпадэ, я ж не побачу. Може, и вас хто накормэ-напое, колы трудно прийдэться. Добри люды усегда есть, – объясняла малограмотная наша бабушка, преподавая нам азы доброты и человечности.
– Гадать – грех, николэ не дайтэ цыганке руку, щобы гадала, судьбу не спытывайтэ и Бога не гневитэ, – учила она.
– А почему же, баб, цыганки гадают? Бога не боятся?
– Так у их, мабудь, друга вера…
– Индианская?
– Это уж у мамок пытайтэ, воны грамотни, знають.
Но совсем не о том мы спросили пришедших домой мам. Нам нужны были кофточки как у девчонки-цыганки. А перво-наперво требовались небольшие отрезы ткани, чтобы красивые, в цветах, как летний луг. Выручил бабушкин сундук. К вечеру яркой сине-зелёной расцветки ткани были найдены, шёлковые, тончайшие. Утром следующего дня мы с Мариной рисовали, как могли, образец кофточки-разлетайки. Тётя Мила умеет шить. Шьёт она своей дочке Марине и мне иногда, а ещё платья нашей бабуле. Стрекочет на бабушкиной машинке, у неё очень даже здорово получается. Думаю, наша портниха поняла главное – летящий силуэт фасона реглан, лёгкий в крое и шитье, оставит нас довольными. Через час Марина уже примеряла обновку, а следом – и я. Бабушка кофточки одобрила. Принаряженные, мы крутились перед большим зеркалом. Разлетайки были прекрасны! Из открыток с цветами аккуратно вырезали и склеили бусины, нанизали на нитки, получились красивые разноцветные яркие бусы и браслеты. Мир засиял новыми красками. Но чего-то до полного счастья всё-таки не хватало. Обсудив с Мариной все «за» и «против», мы тихо двинулись за этим самым недостающим фрагментом счастья в соседний дом к тёте Нюсе. Мамы и бабушка недосмотрели.
Нам повезло, желанный, вожделенный пакет с косметикой лежал на подоконнике в детской. Его юных хозяек в комнате не было, а брат Коля спал без задних ног. Прихватив пакет, «цыганочки» мгновенно испарились. Нести домой эти сокровища было нельзя. Мы отправились на своё излюбленное место в огород под яблоню. Попросили бабушку дать зеркало и расчёску, и время перестало для нас существовать! Много раз с тайным воздыханием виденная мною процедура превращения наших старших двоюродных сестёр Лиды и Нины в истинных красавиц помогла разобраться, что к чему. Мы разложили помады, тени, туши, румяна, блески, лаки для ногтей на фуфайку под яблоней и начали «колдовать». Сердце гулко стучит в груди, руки трясутся от непривычного напряжения, мы наводим себе невиданную доселе красоту! Безотрывно смотримся в зеркало, до заветного образа ещё чего-то недостаёт. Ах, да! Косы! Вмиг косы расплетены, волосы распущены, сверху нахлобучены веночки, сплетённые ещё утром. Вот теперь настоящие цыганки! Какие же мы красивые, взрослые, как всё здорово придумали и исполнили! Мы были полностью и безоговорочно счастливы в те минуты! Красотки, смелые, находчивые…
В самый разгар цыганских плясок и веселья пришла тётя Мила. Как же она смеялась! Прибежала моя мама, теперь они вдвоём хохотали до слёз, стонали от смеха. А потом наступил час расплаты. Вмиг посерьёзнев, тётя учинила допрос, заставила смыть шикарный макияж. Умываться пришлось несколько раз, краска попадала в глаза и больно щипалась. Из последних сил мы держались, чтобы не разреветься. Предстояло ещё вернуть пакет с косметикой хозяевам, попросить прощения. Долгим и тяжёлым был путь в дом тёти Нюси… Мы шли, как овечки на заклание, оглядываясь на каждом шагу в надежде, что Маринина мама передумает и разрешит не отдавать заветные тюбики и коробочки хозяйкам. Но она стояла непреклонная, как скала, и строго смотрела нам вслед, не позволяя отклониться от маршрута, удрать, бросить пакет на полпути. Мы робко переступили порог дома. Тётя Нюся готовила обед, не заметила нас, прошмыгнувших в хату. Девчонки, прогулявшие допоздна, спали в зале, разложив диван, а Коля – в детской. Решение пришло мгновенно! Прокравшись на цыпочках к окошку, положили пакет на подоконник и улепетнули из дома. Во дворе перевели дух и как ни в чём не бывало потопали домой. Гроза миновала! У калитки нашего дома дежурила тётя Мила.
– Вы извинились? – недоверчиво спросила она.
– Там все спят! – хором ответили «цыганочки».
Наказанные, несколько дней мы несли посильную трудовую повинность, не ходили гулять. Лиде и Нине в своём преступлении так и не сознались. Тётя Мила, возможно, рассказала им всю правду, но сёстры не держали на нас зла, не упрекнули, не пошутили на эту тему. А вот бабушка, наша добрая бабушка, узнавшая цыганскую историю самой последней, была очень расстроена, провела с нами такую беседу, что никогда больше мы не опозорили её седую голову. «Нельзя брать то, что тебе не принадлежит! Нельзя обмануть доверие людей!» – этот её урок мы с сестрёнкой усвоили на всю жизнь. Бабуля знала, о чём говорила.
…Стояла летняя пора 1943 года. Нещадно палило солнце. У реки расположился цыганский табор. Сын Коля поливал грядки. Бабушка стирала, маленькая Рая помогала маме, была на подхвате. Во двор зашла цыганка, завела разговор. Слово за слово. Погадать бабушка отказалась, боялась услышать подтверждение страшной вести о гибели дедушки, в глубине души надеясь, что похоронка на мужа – ошибка. Такое случалось. Цыганка окинула цепким взглядом двор, неказистое жилище. Нищета. Выпросить нечего. По детям видно, что живут впроголодь, тощие, худые. Но всё не торопилась уходить, выжидая чего-то. И вдруг во двор выскочила курица-несушка, выросшая из цыплёнка-одиночки и чудом уцелевшая голодной зимой. Цыганка показала рукой на курицу. Играя на чувствах матери и детей, сказала: «Если хочешь, чтоб муж твой вернулся с войны, отдай мне курицу, а я помогу». Сын и дочь с мольбой уставились на мать, за надежду на возвращение отца готовые не то что курицу, кормилицу-корову со двора вывести. Понимая всю абсурдность слов цыганки, ради спокойствия детей, мама уступила, курицу отдала. Молча ушла на кухню, расстроенная потерей. Коля перехватил за калиткой младшенькую сестрёнку, которая, как зачарованная, семенила вслед за цыганкой, обещавшей показать настоящую куклу. Своих кукол у Раи не было, только выстроганная из дерева лялька, замотанная в тряпочки, с которой она нянчилась, кормила и обихаживала.
– Она тебе ребёнка хотела показать. Вон, у реки, пелёнки сушатся, значит, ребёночек в таборе народился. Не ходи туда, мама не велит. Заманят, увезут, и ищи ветра в поле, – объяснял брат. – Тятя с войны придёт, что мы ему скажем?
Вскоре пришло письмо от отца, что он поправляется в госпитале после ранения.
– Как хорошо, что курицу отдали, – сказал Коля матери, – может, и вправду цыганка не обманула, помогла. Бабушка вздохнула, она вымолила мужа с того света. Господь Бог услышал и сберёг. Добрые люди – врачи, медсёстры, санитарочки – спасли от смерти. Осенью 1945-го вернулся с войны отец, а в августе 1946-го родилась дочь Милочка, послевоенная радость семьи. Дедушка и нас, дочерей Раисы и Людмилы, на руках подержал, порадовался своему продолжению. Рано ушёл из жизни. Как же его не хватало – главы семьи, строгого, но справедливого и любящего нас.
«Бог особенно любит цыган за веселье и талант и не стал привязывать их к клочкам земли, как другие народы, а подарил для жизни весь мир. Поэтому цыгане и кочуют – чтобы сполна воспользоваться даром Господа» – гласит легенда.
Когда вольная, неугомонная цыганская душа зовёт меня в дальние дали, мечты уносят за тридевять земель от родного дома, и целого мира кажется мало, я знаю наверняка, что счастье всё-таки в малом – в том клочке земли, которая меня родила, куда буду возвращаться снова и снова, чтобы прижаться к ней рукой, напитаться её соком и силой, поклониться ей с дочерней благодарностью и прорасти в ней травою, когда придёт срок.

«СВОЙ ПАРЕНЬ»

Я и мои приключения не можем долго жить друг без друга. Мячик, куклы и книжки заброшены... Я скучаю, я хочу на улицу. И бабушка, взяв с меня честное слово, что буду вести себя хорошо, отпускает погулять. Выхожу за калитку и, о радость! У дороги стоит Коля с компанией друзей. Бегу к брату. Ребята, издали увидев, что я приближаюсь к ним на всех парах, отворачиваются, и только Коля смотрит вполне приветливо. Я понимаю, тут намечаются какие-то мужские дела, и сейчас он отошлёт меня к сёстрам Лиде и Нине. Краем глаза замечаю, что в его руке зажата пачка сигарет. Вот почему меня не берут в компанию, они курят тут. Если я проболтаюсь взрослым, Коле влетит. И остальным достанется, тётя Нюся никому спуска не даст.
Дядя Андрей часто «смолит» папиросы «Беломор». Иногда он посылает меня в магазин, даёт монетки, которых хватает на одну пачку, и ещё остаётся сдача. Я вольна ею распоряжаться: то мороженое куплю, то газировку, то петушок на палочке. Коле курить рано, он ещё растёт, и отец строго-настрого запрещает ему баловаться папиросами и сигаретами. Но брат ни в чём не может отставать от своих друзей, многие из которых старше него.
Я беру Колину руку, разжимаю его сжатые в кулак пальцы. Он поддаётся. Рассматриваю новенькую блестящую обёртку сигаретной пачки. Ребята улыбаются, сейчас будут предлагать мне закурить. Все их шутки я знаю наперёд. Вот если бы у них были конфеты, то я бы не отказалась. Не о чем мне с ними разговаривать. Возвращаю брату коробочку, пусть курит вместе со всеми, не то друзья его засмеют. Ухожу, сегодня мне с Колиной компанией не интересно. «Смотри, не проговорись», – шепчет мне брат, а ребятам нарочито громко говорит:
– Наташка – свой парень! Партизан – герой! Не продаст за пять копеек.
«Сам ты парень! Сам партизан и сам герой», – улыбаюсь я Коле. Ни за что его не выдам, нам с ним ещё дружить и дружить. Да и пять копеек – это слишком мало за тайну наших хлопцев.
Сергей захлёбывается дымом и кашляет. Все смеются, стучат по спине. Мне ясно, сегодня его учат курить. Серёжка в компании ребят самый младший, вот и его очередь наступила приобщаться к «мужским делам».
Удаляюсь в расстройстве… Почему я не мальчик? И я бы тоже сейчас стояла с ребятами, балагурила, смеялась над Серёжкой, и мне бы дали сигаретку и похлопали по плечу. Уж у меня бы точно получилось закурить с первого раза… Наверное, это вкусно. Надо попросить Колю хоть один разочек дать мне попробовать покурить, – решаю я, – вот тогда и станет понятно, что же они в этом находят.
Но как долго придётся ждать подходящего случая, неизвестно. И захочет ли брат иметь со мною дело – сомневаюсь.
Вечереет. На крылечке дома в шароварах и соломенной шляпе с огромными полями сидит Колин папа. Жара спала, и для него самое время взять в рот папиросу, вот только не хочется подниматься в дом за куревом. Здороваюсь, по просьбе дяди Андрея иду в хату, выуживаю из кармана его рубахи, висящей на крючке, коробок со спичками и папироску. Из пачки тихонько забираю ещё одну беломорину для себя. Зажимаю её в кулачок. Вот сейчас и состоится моё приобщение к курению!
Бегу к Тане со своей добычей. Сестрёнка делает большие глаза – это же преступление! Ей тоже интересно, но если кто-то застанет за курением, нам несдобровать…
Уходим с ней на задний двор, где никто не увидит. Рассматриваем папиросу со всех сторон, нюхаем. Белая бумажная трубочка набита жухлой травой. Ничем вкусным она не пахнет. Рядимся, кто первый закурит, кто второй… Жаль, что папироска всего одна.
– Ты только о себе и думаешь, – упрекает меня Танюшка.
Она немного постарше, но и ей не приходилось курить, а тут такая возможность попробовать запретный плод. К папам с этими вопросами лучше не подходить, сразу окажемся на подозрении. Обыщут, отберут имеющуюся единственную папиросу и накажут. Даже Коле, который старше меня на 10 лет, запрещают дымить сигаретками. Как же я не догадалась прихватить у дяди Андрея и вторую беломоринку для Тани? И спичек у меня нет. Не бросать же жребий? Уступаю ей первую затяжку в конце концов.
На таких условиях сестрёнка идёт на кухню, забирает ненадолго спички, которые бабушка Фрося прячет подальше от детей. Но Танюшка их быстро находит и возвращается ко мне. Список наших преступлений растёт как снежный ком.
Итак, проводим испытание! Чиркаем спичкой, обжигаем пальчики. Ещё и ещё раз. С третьей попытки удаётся поджечь папиросу. Она загорается, тлеет и дымит. Какая уж тут первая затяжка? Пахнет невкусно… В рот её брать никто не решается. Что люди находят в курении, понять не удаётся. Может, потом, когда вырастем, разберёмся.
Даём сигарете догореть, закапываем её в ямку, засыпаем землёй и притаптываем сверху своими босыми ногами. Таня бежит на кухню, а там её бабушка уже ищет спички, надо зажечь газ, готовить ужин. Танюшка молча отдаёт ей коробочку. Теперь расспросов не избежать, хорошо, что папироска закопана. Вот если бы у нас отыскали беломорину! Страшно представить…
Обе мы стоим в углу. Наши бабушки родные сёстры, они и радуются и расстраиваются одинаково. И обе никогда нас не ругают. Но сейчас встревожены не на шутку. А мы с сестрёнкой, не придумав никакого объяснения заранее, молчим как партизаны, как герои, о которых говорил Коля. Он не ошибся во мне. И Таня тоже оказалась «своим парнем», не способным на слёзы и предательство.
Нас спрашивают, что мы делали со спичками? Нам объясняют, что ничего нельзя поджигать, потому что жара высушила траву, и, если что-то вспыхнет, огонь не остановить. Сгорят хаты, летние кухни, сараи. Не помогут пожарные машины. Вся улица погорит. Мы молчим и боимся поднять глаза.
Наконец мы с Таней клянёмся бабушкам больше не брать в руки спички, не ходить на задний двор и быть всё время на глазах. Обещаем не наделать беды. Измученные расспросами и упрёками бабушек, решаем про себя, что и пробовать курить мы тоже больше никогда не будем.
– Как всё-таки хорошо, что мы девочки, да, Тань, – облегчённо вздыхаю я, когда бабушки отпускают нас на свободу, – мальчишек ни за что б не отпустили, пока бы они не сознались про спички.
Сидим с ней на улице, на дровах, сложенных у забора. Над нами свешиваются ветки клёна. Листва даёт тень и укрывает от чужих глаз. Но самим нам прекрасно видно всю улицу.
Из своей засады наблюдаем, как Колина компания, вдоволь накурившись и насмеявшись, на своих великах, мопедах и мотоциклах разъезжается по домам, чтобы поужинать, помочь дома с вечерними делами и встретиться ближе к ночи, уже с гитарой и бутылкой портвейна.
– Плохо, что мы ещё маленькие, – отвечает мне сестра, – ни тебе спички нельзя, ни тебе гитары, ни вина, ни сигарет, никакой свободы, одни только нельзя и нельзя. И спать нас уже совсем скоро позовут, не погуляешь, как следует.
Вмиг наша грусть улетучивается! Мы хохочем, представляя, как, прогуляв всю ночь, возвращаемся под утро к своим бабушкам пьяные и весёлые, с сигаретами и спичками в карманах, как нас ставят в угол, а нам так хочется спать… но бабушки не разрешают спать, а всё допрашивают и допрашивают нас, как мы докатились до жизни такой, где и с кем мы были всю ночь и что же мы делали со спичками.
…Курить мы с Таней так и не научились. Не к чему нам это, мы же девочки. И любимым своим бабушкам обещали когда-то хорошо себя вести, быть умницами-разумницами и не наделать беды. Обещали! Выполняем...