Зачерпнули пади студень мрака.
Зацепили сосны клок небес.
Спит без задних ног моя собака
И скулит во сне про зимний лес,
Где пришлось с утра в сугробах лазать,
Живность разгоняя по кустам.
Спи, мой друг, верна, голубоглаза.
Спи, моя святая простота.
Со своими синими глазами,
Гордо поступь лаячью храня,
Ты моей понравилась бы маме,
Только нету мамы у меня.
Ты лежишь в её пустынном кресле,
Где она, являясь по утрам,
На меня глядит и молча крестит,
И зовёт свечу поставить в храм.
Ну а ты толкнёшь холодным носом
Седину хозяйского виска:
«Кто здесь был?» — и следом за вопросом
Лютым татем явится тоска.
Спи, мой друг, не веря Новогодью.
Жизнь прошла, остался маскарад.
По погостам расточившись плотью,
Близкие уходят в райский сад.
Только снег поскрипывает глухо…
На исходе пасмурного дня
Спит мой друг, настороживши ухо,
Будто вправду слушает меня.
ПРОЩАЛЬНОЕ
Н.Ш.
Дно всё ближе, ближе и чернее.
Всё тусклее угасанья свет.
Расставаться, может быть, честнее,
Чем молить любовь на склоне лет:
Возродиться, снова возвратиться
Словно белый лебедь в синь пруда…
Но замёрзла в полыньях водица
Чешуёю панцирного льда.
Женщина забудет про печали,
Женщина с другим под Новый год,
В облаке из белоснежной шали
Выйдет прогуляться у ворот.
Как медведь-шатун — лохмат и жалок,
Не скрывая злых, ненужных слёз.
Будешь ты дарёный полушалок
Проклинать в полуночный мороз.
Где змеёй тропинка изовьётся,
Лютым волком станешь сторожить
Время, что обратно не вернётся.
(Тут не надо бабке ворожить!)
Только стремоухая собака
Будет ждать у стылого окна —
Не идёт ли кто из полумрака?
Не идёт…
Не едет…
Ти-ши-на...
КАНОН МАРТА
В марте — нету ни славы, ни корысти,
Только одурь от зимнего сна.
Вот ужо потеплеет и вскорости
Настоящая грянет весна.
Вот ужо… Но пока над заливами
Не шелохнут торосов гряды.
И грачи над плакучими ивами
Хрипло плачут от горькой беды.
Плачет стая… А, может, быть кается,
Что вернулась совсем не в черёд
В край, где мартовской ночью смыкается
Разошедшийся ополдень лёд.
Где слова той — единственной женщине,
Зависают в тумане густом.
И не скоро придёт Благовещенье,
И покроется верба листом…
И чтоб сгинуло напрочь безвременье —
Для спасенья души и плоти
Ты каноном средь смуты и темени
У иконы себя огради.
А трава ещё вырастет, вырастет.
Дорастёт, досягнёт до небес.
И, очнувшись от мартовской сырости,
Запестрит первоцветами лес!
В ДРУГОМ ИЗМЕРЕНЬЕ
В другом измеренье живу.
Твоё невниманье прощаю.
Тебя погостить не зову,
А только позвать обещаю.
Здесь долог рассвет поутру,
И сумерки вечера — длинны…
Я вереск в лесу соберу
И алые гроздья калины.
И чтоб не застала зима,
И чтоб не просилась ночлегом,
Цветов полевых бахрома
В дверном косяке — оберегом.
Повиснет, спасая мой дом,
Мой быт — в одиноком запое.
А берег покроется льдом…
Но нам не пристало с тобою
Грустить о потерянных днях,
О счастья пропавших минутах…
Вдруг дверь заскрипела в сенях,
И вспомнилась ты почему-то.
И уши торчком — волкодав
Поставил в безмолвном вопросе.
И лёг на пороге, устав.
Как лето, почившее в бозе.
А маятник — там, на стене,
Намерен стучать до рассвета.
И счастья не хватит вполне
На каждого в жизни поэта.
* * *
Чудо пальцев твоих
потекло по стеклу и
пропало.
И окутал дорогу усталого вечера флёр.
На прощанье сказать невозможно
ни много, ни мало.
На прощанье вообще
невозможен любой
разговор.
Царь-девица и пегий волчище —
не пара.
Пусть останется в детстве
несбыточный сказочный
сор…
Но пока не погасли
витрины Страстного
бульвара,
И с судьбой не окончен
извечный губительный
спор.
Ты умеешь молчать,
и в провинции станет
не больше
На один, не рассказанный
«верной» подруге
секрет,
Что расстаться со мною
окажется, может быть,
горше,
Чем остаться одной
на исходе
девических лет.
И стоим неприкаянно,
взгляды во тьму
упирая.
Как на росстанях было и будет
и ныне, и встарь.
И мигнёт огоньком на рокаде до
ада из рая
На последнем вагоне
последней разлуки
фонарь.
Наваждение скроется
в плавной дуге поворота.
Возвращаясь назад, на свои
запасные пути…
Только с замершим сердцем
творится неладное
что-то.
Только ноги не знают,
куда в одиночку брести…
ВРЕМЯ ВЫШЛО
Время — вышло. Хлопнув дверью, вышло,
На пороге пальцем поманя.
Грустью глаз заворожённых — вишня,
Проводи в далёкий путь меня.
Ты прости, прощай — грядут морозы.
Вороньём на Русь слетелась мгла…
Далеки июньские стрекозы.
Яуза от стужи замерла.
Всё в былом и ничего не надо?
Память половицей не скрипит?
Низкая железная ограда.
В ожиданье сына мама спит.
А в стране, что залегла по пояс
В зимние холодные снега,
Ты живи, ничем не беспокоясь.
Лишь живи — и вся тут недолга!
СЫНУ
«Он умер, как ангел, во сне...»,
Но ангелы не умирают!
Они прилетят по весне
И сядут по самому краю
На крыше отцовской, и весть
Благую в начале апреля
Промолвят — Спасение есть!
И кончится эта неделя
Великой субботой страстной...
И сын мой, в прохладе весенней,
Как аист, над чащей лесной
Закружится в День Воскресенья.
И многие ночи подряд
Во снах — из обители Горней
Три аиста в небе летят —
Два белых и пепельно-чёрный.
ДЕКАБРЬСКАЯ
ИСПОВЕДЬ
В белом, обмороженном дыму
Леденеет сердце в лютой стуже...
Ты не нужен больше никому,
И подавно сам себе не нужен.
Что хмельное лето вспоминать?
Подставлять лицо былой капели?
Маму звать, а любящая мать
Растворилась в солнечном апреле!
Что там за стеною — хмурь и глад?
Что там впереди — зимы оскома,
Тапочки и байковый халат:
Хорошо бы не в больнице — дома.
Да любимой женщины спина:
Строгая, колючая, чужая.
С совестью бессонная война,
От обиды — рана ножевая.
И в друзей разорванном кругу
Лепестки кафизм на аналое.
Сколько их споткнулось на бегу?!
Сколько проросло плакун-травою?!
Надо жить, а как без света жить?
Темнота копится за порогом.
Камень бел-горюч во мгле лежит.
Без призора брошенный Сварогом.
Это твой последний оберег.
Твой последний луч дневного света…
Холода… Россия… Первый снег…
Исповедь печальная поэта.
