Лёгкий скрип — кто-то ходит в подворье,
Гул в трубе — это кто-то не спит,
И село, как большое надгробье,
Почернев от мороза, стоит.
А луна вся в кругах, золотая.
Свет густой, хоть в ладони клади.
А зима-то ещё молодая,
Вся зима-то ещё впереди!
* * *
Тихим светом наполнились окна,
Сумрак кошкой ползёт от двери,
Старый тополь, притихший и мокрый,
Греет листья в ладонях зари.
Первый луч пробежал по деревьям,
Глянул в окна и брызнул — в поля!
И ослабла на шее деревни
Горизонта тугая петля.
Рукомойник гремит. Пахнет мылом.
Слышен скрип дергача на лугу...
Вспоминаю — когда ж это было? —
И припомнить никак не могу.
ГРОЗА
Она меня настигла за рекой.
Тревожно в темноте заржали кони.
В разрядах луг лежал, как на ладони,
С мольбой в глазах и тайною тоской.
Косые струи зрелого дождя
Согнули придорожные деревья,
И молнии, кромсавшие деревню,
Взорвали ночь, почти с ума сводя.
Как всё вокруг ничтожно и мало
Перед таким величием природы!
И этот луг, и кони, и село,
И я, стоящий около подводы,
Оцепенели... Ну, куда спешу!
Зачем толкаюсь, ближнего не слышу,
Не замечаю нищего, не вижу
Лица того, кому в лицо дышу!
Смотри, душа, молясь и трепеща.
Ведь нам с тобой нужна такая малость...
А молнии хлестали в край плаща
И под ногами бездна открывалась.
УЛЫБНУСЬ ЛИ ИЛИ
ЗАГРУЩУ…
1
Постоял, подумал, подышал,
Тронул ветку яблони и вроде
Растворился музыкой в природе.
Тела нет.
Осталась лишь душа.
Вся раскрыта.
Вся обнажена...
Бредит космос тайными мирами.
Облака кочуют над горами,
А над ними влажная луна.
Сад набух росой. Деревня спит.
Дремлет за околицей дорога.
Тишина...
Ещё чуть-чуть, немного, —
Каплю!
И душа заговорит.
Улыбнусь я или загрущу —
Чувство будет искренне и ново...
Первое бы мне услышать слово,
Остальные я не пропущу!
2
Настрадаюсь до поры,
Но когда себя открою
И услышу, как миры
Шелестят над головою, —
Отложу перо-копьё
И увижу на распутье:
«Мир огромен! Не забудьте.
Только каждому своё...»
Подниму перо я снова
С крепкой верою в одно —
Чем в строке спокойней слово,
Тем прекраснее оно.
3
Высоко в горах туман.
Облака клубятся — выше...
Я впервые в жизни вижу
Как бушует Океан.
Вот он, свой смиряя бег,
Бьёт в гранит тугой волною
И дымится под скалою.
И вот так — который век!
Верность берегу хранит.
То спокоен,
То бунтует...
И настойчиво шлифует
Неподатливый гранит.
Я СТОЛЬКО
РАЗБРОСАЛ КАМНЕЙ…
Рассеивая мрак и отрясая лист,
Морозцем первым выстелив дорогу,
Приходит срок.
Я обращаюсь к Богу
И говорю, что я душою чист.
Смотри, Господь, дела мои не громки,
Я понимаю, как непрочна нить,
И я прошу Тебя повременить, –
Дай мне дойти до той конечной кромки,
Где, ощущая время за плечами,
Прозрел бы я и начал собирать,
И, собирая, столько взял печали,
Чтобы не страшно было умирать.
БЕРКУТ
1
Не в том беда, что счастьем обнесли,
А в том, что мне всё чудится и мнится
Покрытый ковылями край земли
И над землёй кружащаяся птица.
Не тот ли это беркут, что давно
На камни чёрствые просевшего дувала
В рассветный час, когда ещё темно,
Когда ещё рассвета покрывало
Чуть поднято, упал с небес. Горбат!
Он был суров, а я был очень молод,
Я был дитя, я был не виноват,
Что по степи ходил в то время голод…
Меня отец от птицы защитил.
А беркут мне на жизнь мою оставил
Своё перо, чтоб я писал и правил,
И к солнцу поднимался, и кружил…
2
Уронил мне беркут перо
Маховое, самое то.
Я принял его как добро,
Чем ещё не владел никто.
Не чинил никто, и к губе,
Ритмы чуя, не прижимал…
В колдовстве моём, в ворожбе
Сей подарок совсем не мал.
Я омою перо слезой,
Очиню его, задохнусь
Небом, солнцем, степной грозой,
Словом ясным и чистым — Русь.
Станет грусть моя так светла!
И проявится в грусти той
Мах стремительного крыла,
Боль, сравнимая с высотой.
УТРО
Ранний свет. Откину полог –
Брызнет золотом восток.
Шмель – мохнатый спелеолог –
Лезет в тыквенный цветок.
Зреют дынь тугие слитки.
Слышен перепела бой.
Конь пасётся у калитки,
Мокрой шлёпает губой.
Запевает гулко улей.
Мёд и яд. Одно окно.
Золотой жужжащей пулей
Очарован я давно.
Жизнь мудра. Разгадка рядом.
До чего же прост ответ.
Соты с мёдом…
Пчёлы с ядом…
А без яду мёда нет.
* * *
Восходит солнце, на бугре садится,
Откидывает жаркую полу,
И золотым лучом, как тонкой спицей,
Проводит по оконному стеклу.
И в тот же миг окно течёт росою,
И мне уже не спится. Не до сна!
Я половицу щупаю босою
Ногой, и половица холодна.
Крыльцо дымится утреннею влагой,
Озноб, входя неслышно под ребро,
И дрожью, и весёлою отвагой
Переполняет детское нутро.
А дом уже живёт, шумит и дышит.
Коня в оглобли пятят, ехать чтоб,
И, встряхивая шаль, на влажной крыше
Урчит сизарь и раздувает зоб.
Летит солома, взрытая щенками,
Отец седёлку на коня кладёт,
И кто-то осторожными руками
Меня берёт и через жизнь ведёт.
ЛЕТНИЙ ДОЖДЬ
Он зашумел сначала по верхам,
Потом деревьям вымочил коленки,
И первые серебряные деньги
Рассыпал по зелёным лопухам.
Загоготала птица невпопад.
Петух забрякал шпорами и смылся,
Из-за ограды в небо ветер взвился
Пучком травы и рухнул в палисад.
И началось!
Разорванный, кривой,
Он закружил, вскипая тёмной силой,
И все дома в селе перекосило;
Журавль деревянной головой
Задёргался, и цепь загрохотала.
Ударил гром — и всё нездешним стало!
И от удара встало на дыбы,
И даже телеграфные столбы —
Прямые — на мгновенье покривели...
И захлебнулся небом водосток!
Минуту... пять...
И посветлел восток,
Петух поёт, и ласточки запели!
И вышли мы смотреть, как за селом
Летала туча с белым помелом.
* * *
Поэзия! Высочество... Величество...
Не переходит в качество количество.
Мне эта мысль — что в подполе сверчок.
Не переходит...
Ноет мозжечок.
Как будто кто, от радости дрожа,
Мне череп вскрыл и запустил ежа.
Вот... мучаюсь...
Да ладно б только это.
Не переходит... Ну — такой закон!
А есть беда иная у поэта,
Когда он вдруг поймёт, что лишний он.
Что трудно быть на сером фоне белым,
Да что там — белым, просто трудно быть.
Поэтов убивают между делом.
Поэт?
А почему бы не убить...
И, шаркая паркетными полами,
Предчувствуют красивую игру,
И пули досылают шомполами,
И порох проверяют на искру.
В партере шёпот.
Письма в бельэтаже...
Ржут кони. Даль завешена грозой!
...Потом — гвоздики, мол, скорбят, а как же,
И плачут покаянною слезой.
ЧЕРДАК
Бич, хомут, седло, ошейник,
Штык немецкий, медный грош,
И Бердана ствол ружейный,
Ржавый, но ещё хорош…
Среди той чердачной были
От зари и до зари
На постое жили-были
Витязи-богатыри.
Я им по два раза на день
Сказки русские читал,
И точил то меч, то складень,
То доспехи им латал.
Мы на матицу садились,
Запивали хлеб водой,
И всё время бились, бились
То с Кощеем, то с ордой…
А теперь не та картина.
Вроде, та же, но не та!
Ленты пыли, паутина,
Ни ствола, ни хомута.
Ни седла и ни седёлки,
Ни копья и ни гроша,
Только я на сером волке,
Да при мне моя душа.
* * *
Памяти Павла Васильева
Чудес качая решето,
Крупицы выбираю.
Я знаю — Пушкина за что,
И Лермонтова — знаю.
И — Павла…
Павел! Боже мой…
Досады сколько, боли.
В Москве хана Москве самой,
А чужаку тем боле.
Твоя беда, твои слова
Со мной опять и снова…
Ах, Павел, Павел…
Степь мертва,
Ей не хватает слова.
Я эту грусть не залечу,
Пытаюсь вот, батрачу…
Всё вижу, знаю и молчу.
Петь начинаю — плачу.
* * *
Человека… Человеку…
Я сижу, ищу строку.
Что же надобно от веку
Человеку на веку?
Что он ищет, чем он занят,
Почему который век
Возле древних стен Казани
Проступает кровь сквозь снег?
Почему всё так сурово?
Почему в лесах мордвы
От стрельбы и лая злого
Перья дыбом у совы?
Почему живу в досаде?
Не хмельной, не с бодуна,
То в атаке, то в засаде…
Где ошибка, чья вина?
Неприкаянный, как птица,
Между небом и землёй…
Почему всё чаще снится
Тракт с глубокой колеёй?
И бредут-идут по тракту
Через реки и года
Кто по воле, кто по акту,
Кто оттуда, кто туда.
Знаю, если с почвы сдвинут
И вобьют меня в хомут,
Непременно душу вынут,
Заодно и стыд возьмут,
Чтобы жил до жилок выжат,
Чтобы мучился, скорбя,
И метался – как же выжить
И не потерять себя?
* * *
Босиком, в одной рубахе
Вышел из дверей…
Мне – что ямб, что амфибрахий –
Всё одно – хорей.
Я шныряю в огороде,
Огурцы жую.
Между грядок дева бродит.
В сторону мою
Не глядит. Не замечает.
С дудочкой в руке –
То подсолнух покачает,
То шмеля в цветке.
Плети трогает руками.
Полет повитель…
Что за дива? Кто такая?
Для чего свирель?..
