Шагнуло столетие – вижу всё то же:
Причудливы камни вершин Карадага…
И море в седеющих буклях…
и птаха…
Холмы с бархатисто-коричневой кожей…
Наивно тягаться во времени с камнем,
Но с вечностью спорят – поэты от Бога:
К признанью потомком находят дорогу,
Стихами рождая бессмертную память.
Цветаева в Феодосии
Диптих
1
В центре тихой Феодосии
пахло морем, солью, дынями,
и над улицей пустынною
потемнело небо с просинью.
И в ночных часах, что таяли,
очаровывались звёздами,
и в рассветах ранних – вёснами
две души сестёр Цветаевых.
И Марина мелким почерком:
«сколько солнца здесь и зелени»
сентябрями и апрелями!
И не страшно одиночество.
И с тех пор хранила бережно
сердоликовую бусину,
генуэзскую искусную,
даже в будущем безденежье…
Снова лето в Феодосии:
щедрый зной и море тёплое
до дыхания, чуть робкого,
в позолоте лёгкой – осени.
Эта гавань стихотворчества
вновь наполнена поэтами,
и звучат стихи дуэтами,
и звенят стихи пророчеством.
2
Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи…
Марина Цветаева
А тени немых кипарисов
и стен генуэзских1 – длинней,
и сумерки резче, смелей
дохнули печалью и бризом.
Закат разгорается робко,
и первые звёзды дрожат,
Марина идёт не спеша
среди Караимской слободки.
Её в Феодосии манит
проулочков узость, дома
из грубых камней, крутизна
ступеней, холмов. И шаманят
ворчливые, пенные волны,
от церкви доносится звон,
но взгляд у неё отрешён
рождением строк своевольных…
Старый Крым и Грин
Агармыш всё так же дремлет,
Будто сотни лет назад,
В старокрымских здешних землях,
Где полыни аромат,
Можжевеловых иголок,
Диких яблонек и груш.
На его вершине голой
Среди лета, зимних стуж
Реет алый парус Грина.
И отсюда, с высоты –
И холмы зелёным клином,
И сияние воды
Круглобокого залива.
Здесь в свои рассказы Грин
Ярко и неторопливо
Перенёс любимый Крым…
Белый домик, и мечтатель
Словно в нём живёт опять:
Пишет свой роман писатель,
Ощущая благодать.
Осенний сплин
Ветер сутулит спины
жёлтых берёз атласных.
Вечер печально-длинный
чёрным кострищем гаснет,
стелется под ногами,
там, где пестрит гербарий
листьев сухих. Дождями,
серостью дней и хмарью
сломлена я в унынье –
не помогает чаще
чай-бергамот с малиной
в розово-хрупкой чашке.
Верное средство всё же
есть и в таких печалях:
заворожит, встревожит
глаз бирюзовых пламя.
* * *
Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Сергей Есенин
Отчего-то лунность ночи
неизбежно грусть рождает,
словно что-то нам пророчит,
прежде чем в рассветах тает.
И в серебряную реку
обронила верба где-то
слёзы, вновь (как в прошлом веке!)
вдохновив собой поэта.
И в таинственные луны
ворожит листва на клёне,
стоит ветру только дунуть
на зелёные ладони.
* * *
Ангел лёг у края небосклона.
Наклонившись, удивлялся безднам.
Н.Гумилёв
На краю небесного простора
Ангел удивлялся синей бездне:
Не лилось оттуда райских песен –
Доносились стоны и укоры.
От земли, где создавал когда-то
Бог приют из розового сада,
Раздавалась яро канонада,
Догорали в храмах свечи свято
Вслед скорбевшим, отлетевшим душам.
А из бездны, где война пылала,
Горькое «за что?» в закате алом
Ангел немо и печально слушал.
Влажных крыльев мощное движенье:
«Нет! Не Богу сетовать пристало!
На земле, где роз осталось мало,
Вы себе и беды… и спасенье».
Берёзы
Окунулась в царство штапеля,
Где берёзы тихо, в лад
В сарафанах с чёрной крапиной
О России говорят.
То с грустинкою, то весело
Шепчут вечером и днём,
Вторю я припевам песенным
На певучем, на родном…
Я стволы шероховатые
Трону, вспомнив дедов дом.
Будто в чём-то виноватая
Капля падает в ладонь.
Летний дождь, узоры капелек
Обронив опять, на бис,
На берёзах в белом штапеле
Задержался и повис.
1 Генуэзская крепость Кафа, XIV век
