И промчалась над миром, как рок,
Порождённая мраком комета,
Чтобы мир и ослеп, и продрог,
И расползся червями дорог
Во все тёмные стороны света.
Чтоб мерцали среди темноты,
В вероятность восхода не веря,
Только гул потаённой воды,
Только свет одинокой звезды,
Что роднит человека и зверя.
Как угрюмо вокруг и темно!
Только мрак подступает стеною.
Сколько лет мне искать суждено,
Не мелькнёт ли в дороге окно –
Путеводный огонь – предо мною?..
И занялся костёр у реки,
В непроглядье стремясь утвердиться,
Чтобы мчались к нему мотыльки
И склоняли друзья-рыбаки
Озарённые пламенем лица.
Чтобы шла круговая игра
Темноты и огня среди ночи.
Эй, костёр, подниматься пора!
Пусть рассказы звучат до утра,
Пусть сверкают бессонные очи.
Пусть видения жизни былой
Пробегают по пламенным лирам
И текут между светом и мглой,
Между ясным огнём и золой,
Между горним и сумрачным миром.
Эй, костёр, ничего не тая,
Не жалей вдохновенного пыла.
Пусть волнуется память моя,
Пусть костёр обступают друзья…
Помнишь, было?..

                         2
Перед чистым рыбацким костром
Наши тени шатаются косо.
Мы с друзьями сидим вчетвером
У размытого сумраком плёса.
А вокруг, чернотравьем дыша,
Вызревают ковровые росы,
И течёт разговор не спеша,
Прожигая во тьму папиросы.
Помнишь, было…
И вспомнится мне,
Как сазанья голодная сила
Так ворочала ил в глубине,
Что каменья наверх выносило.
Так хватала крюки тяжело,
Что стонали рыбацкие снасти,
Лески пели и лопались зло,
И хлысты разрывались на части.
Помнишь, было?..
Я помню, постой:
Вновь натянута леска до звона.
Он взметнулся, литой, золотой,
Над сияющим жиром затона.
И почудилось – сам водяной,
Мощью кованый, словно подкова, –
И шнуром не удержишь такого!
Весь взрывной, в плавниках кровяной,
Полыхнул, жемчугами горя,
Перекинулся слева направо!
И текла по затону заря
Родниково, вишнёво, кроваво…
Разговор оборвался, хитёр,
Он вплотную подходит к расспросу.
Кто-то ветку подбросил в костёр,
Папиросой прижёг папиросу.
И пылают в прилившей крови
Озарённые пламенем лица.
И притихли вокруг соловьи,
Лишь ведут привороты свои
Темнота, зверобой и душица.
А из тьмы на такую игру
Фыркнул леший, ехидный и хмурый.
Ночь вплотную склонилась к костру
Загустевшей своей шевелюрой…
– Ну а дальше?!
– А дальше? Ах, да, –
Разговор возвращался к началу.–
Водяной…
– Он сорвался тогда?..
А над миром мигнула звезда
И, качнувшись, со звоном упала.
Промелькнула холодным углём
С неживым фиолетовым свистом.
Соловей заиграл хрусталём –
Горловым, пересыпчатым, чистым…
В эту ночь мы уже не уснём,
Нам усталость ещё не помеха.
И Володя Галан –
А на нём
Мрак вживую играет с огнём –
Раскраснелся от жара и смеха.
Мы не знаем ещё наперёд,
Что меж нами не станет кого-то,
Что наступит внезапный черёд,
И Галан, не нажившись, умрёт
Через три перестроечных года…
А пока мы смеёмся, дымим
Под рыбацким своим небосводом.
А Галан…
Он не будет одним –
Докучаев Володя за ним
Канет тем же трагическим годом…
Наши беды ещё впереди.
Мы ещё повстречаемся с ними.
Пошатнутся былые вожди,
Покачнутся былые святыни.
По умам, по сердцам, по глазам
Потекут перемен вереницы.
Разомкнётся железный «сезам»,
Разрывая сердца и границы.
И, таща разболтавшийся груз
Ослабевшей, подорванной власти,
Распадётся Советский Союз
На живые и мёртвые части…
Это будет,
Настанет пора.
Но пока мы не знаем об этом.

Вчетвером у ночного костра
Мы сидим несмолкающим летом.
Мы, смеясь, говорим до утра.
И несётся, сверкая, планета,
Беспокойна, прекрасна, щедра,
На скрещениях зла и добра,
На смещениях мрака и света!

                       3
Это было как будто вчера
И пропало, как дым за спиною,
И сижу я один у костра,
Что шатается передо мною.
А вокруг дерева в темноте
Шарят ветками, словно руками,
Их незрячие тени – и те,
Как сомы, шевелят плавниками.
И гляжу я сквозь лиру огня,
И так явственно вижу отселе,
Будто молодость кружит меня
На весёлой своей карусели…
Это было как будто вчера…
И трещат обагрённые сучья,
И вокруг золотого костра
Заплетается темень паучья.
Снова гляну сквозь пламя:
«Вы где,
Карусели мои расписные?»
Но бегут, как круги по воде,
Невесёлые думы иные
И вторгаются в чью-то судьбу,
Им гляжу я вослед бесталанно…
– Эй, кого там проносят в гробу?
И узнаю в нём Вовку Галана.
В колыбели у вечного сна
Он лежит тяжело и недвижно,
А повсюду такая весна,
Что в цветении музыку слышно.
Жизнь давалась Галану с трудом,
Но прожил он не даром на свете,
Где остался галановский дом,
А у дома – деревья и дети.
Это было как будто вчера,
Словно сбросив нелёгкую ношу,
Я в горящее горло костра
Говорящую ветку подброшу.
Охнет он
И другую судьбу
Озарит тяжело и неловко…
– Эй, кого там проносят в гробу?
Там несут Докучаева Вовку.
Он, суровой зимою гоним,
Растворился в морозе и вьюге.
Но надёжно остались за ним
Дом, деревья и дети, и внуки.
Значит, мучился тоже не зря
И на свете прожил не напрасно.
А костёр, напряжённо горя,
Поднимается чисто и ясно.
Это было как будто вчера…
– Эй, друзья!..
Рыболовы!..
Задиры!..
И вокруг золотого костра
Замигают багровые дыры,
Громко выстрелит в ночь головня,
Словно жаркое, веское слово,
И из тьмы притяженьем огня
Ярко выхватит Вовку Панова.
Он стоит, озареньем храним,
Жив-здоров, и ему не до скуки,
Ведь надёжно поднялись за ним
Дом, деревья и дети, и внуки.
А из тьмы непрерывно слышны
Чьи-то крики о траурных датах,
Об ошибках в реформах страны,
О налогах и о депутатах…
А во тьме нарастает грызня.
– Слушай, Вовка,
Ты носа не вешай.
Ну их к лешему!..
И у огня
Вдруг возникнет обиженный леший.
Скажет он: «Зря ты так!
Ты всегда
Можешь лешему душу доверить,
Но не суйся с душой в города –
Там сейчас настоящая нечисть!..»
И пока я готовлю ответ,
Он вздохнёт тяжело и протяжно
И исчезнет…
Он леший иль нет?
Был иль не был?
А впрочем, неважно.
Снова ветку в костёр погружу
И вгляжусь с беспокойным вопросом –
Уж не сам ли я это лежу
На доске, с заострившимся носом?
Под холодной угрюмой луной.
И сгущается ночи трясина.
Я лежу,
И не видно за мной
Ни деревьев,
Ни дома,
Ни сына.
И не плачет никто надо мной –
Это точно не слышно отселе.
И катается кто-то дурной
На скрипучей моей карусели!
Сквозь костёр я вгляжусь в темноту:
Чья там зыбкая тень под луною?
И узнаю в ней женщину ту,
Что когда-то гуляла со мною.
Вот идёт она с кем-то другим,
Говоря обо мне что-то вроде:
«Был он с носом огромным таким,
Словно чучело на огороде…»
И таким остроумным словцом
Друг её обо мне отзовётся,
Что она, розовея лицом,
Вместе с ним надо мной посмеётся.
И, друг друга куда-то маня
(Будто просто на чашечку чая),
Заспешат они мимо меня,
Презирая и не замечая…
И тогда я восстану с доски!
И доска заскрипит сиротливо.
И от ужаса, и от тоски
Эта женщина вскрикнет визгливо!
Я скажу ей с улыбкой:
«Пока
Я живой.
Не пугайтесь, Лолита.
Нос велик у меня.
Но доска –
Просто средство от
радикулита...»
Прощу и его, и её.
И, занявшись своими грехами,
Я горящее чувство своё
Пропущу через сердце стихами.
А коль станет совсем тяжело,
Средство есть и от этого тоже –
Значит, самое время пришло,
Чтобы вымолвить: «Верую,
Боже!»
Я прощу всё обидное –
Всем!
И к огню золотому прилягу.
И, чтоб стало спокойно совсем,
Суну в пламя сухую корягу.
И когда вознесётся окрест
Озаренье и снизится снова
(Словно памяти пламенный жест),
Та коряга восстанет, как крест,
Над костром раскаляясь багрово.
А костёр будет чисто гореть,
А я буду смотреть и смотреть…

                        4
И зарёю нальётся восток,
И, прорвавшись, лавинообразный,
Безраздельного света поток
Устремится на Светлый, на
Ясный.
Пронесётся янтарной волной
Над обильно расцвеченным краем,
Над равниной ржаной, росяной,
Соловьиной и берестяной,
Над разбуженным Орском, над Гаем,
Новотроицком, Кувандыком,
Соль-Илецком и над Оренбургом.
Развернётся мгновенным броском,
Доставая в движении бурном
До рябин в бузулукском бору,
До Абдулино, Бугуруслана…
На певучем уральском ветру,
Вовлекаясь в соцветий игру,
В скоротечность степного тумана…
Как прекрасны родные края!
Неоглядны в былинном размахе!
Здесь глазастая юность моя
Щеголяла в цветастой рубахе.
Я с течением лет постигал
Ваш суровый уклад и поверья.
И уральский рассвет распускал
Самоцветные дивные перья
Над дыханьем степных городов
И селений Урала и Ори,
Над кудрями стозвонных садов,
Где вскипают вишнёвые зори,
Над вершинами дружеских уз
(Я друзей объявил поимённо).
И великий Советский Союз
Распускал огневые знамёна.
Не деля на своих и чужих,
Со словами о вере и чуде,
В двух эпохах поживший мужик,
Я пришёл, озарённые люди,
Пожелать вашим будням тепла,
Колокольного мирного звона,
Чтоб в сердцах ваших вера жила
И заря восходила червонно.
Чтоб грузнели у вас закрома,
И в счастливом, свободном рассвете
Воздвигались мосты и дома,
И рождались деревья и дети.

Пожелать вам любви и добра
И прославить в стихах человека
Я пришёл от ночного костра
Из России двадцатого века.

Эй, костёр, разгорайся, живи!
Пусть история длится и длится.
Чтоб играли всю ночь соловьи,
Чтоб вели привороты свои
Темнота, зверобой и душица.
Поднимайся, мечтай, говори,
Чтоб каталась от смеха дремота,
Чтоб вскипала лавина зари
На сазаньих шипах искромёта.
Чтоб рождались и быль, и обман,
Как молитва, как юность, как милость,
Чтобы леший аукал в туман,
Чтобы леска от звона дымилась.
А на свете, где вечные мы,
Первобытно, мечтательно, лунно,
Из глухой закоряженной тьмы
Выплывают лениво сомы,
Отливая луною латунно.
Эй, костёр, набирай высоту,
Поднимай разговор к небосводу!
Доскажи нам историю ту,
Где сазан со звездою во рту
Прожигает уральскую воду.
А от звёзд подогнулась ветла,
И напористы тени и звуки.
А луна тяжела и светла,
И глядит на неё из котла
Голова позолоченной щуки…