Первый раз я задумался о смерти лет в шесть, когда хоронили одного дяденьку, он погиб в шахте от взрыва, не успел отойти на безопасное рас-стояние. Мои родители, как и другие жители посёлка, провожали его в по-следний путь. Все вокруг говорили: «Какой молодой – и такая нелепая смерть...» Я спросил державшего меня за руку отца:
– Пап, а что такое это... ну, смерть?
– Как тебе объяснить, сынок? Каждый вечер, когда засыпаем, мы как будто умираем... ну, ничего не чувствуем. А утром, просыпаясь, как бы оживаем. А если человек умер, то он уже никогда не проснётся, будет спать веч-но...
– И дядя Слава тоже не проснётся? Пап, а зачем людей тогда хоронят? Пусть спали бы дома, зачем в землю закапывать?
– Так положено, Сашок. Понимаешь, мёртвый человек растворится в земле, как... как кусок сахара в чае. А дома зачем ему... – отец явно стал раз-дражаться, замолчал ненадолго, сказал: – Надо было тебя к бабушке на ра-боту отвести на пару часиков, рано тебе ещё на похороны ходить...
– Пап, а когда умрём, ничего от нас не останется? Мы, это... растворим-ся, да? – не унимался я.
– Ничего! – резко, но как-то тихо и чуть дрогнувшим голосом ответил отец.

С тех пор бывало иногда, когда я засыпал, то чувствовал, что будто про-валиваюсь в какую-то чёрную бездну, где всё исчезает, растворяется, глохнет...
– Мама... мамочка!.. – кричал я тогда.
– Сыночек, миленький, что с тобой? – встревоженно спрашивала мама, при-сев на край кровати, брала меня за руки и целовала в ладошки.
– Я умираю... – шептал я ей.
– Дурачок! Да с чего бы это?! – И родной ласковый голос успокаивал меня, страх отступал, на душе становилось легче. – Ты не умрёшь, не бойся... Надо сначала вырасти большим, потом состариться. И даже когда состаришь-ся, ты можешь жить долго-долго, как вот папин друг дед Лосев. Ему вон уже восемьдесят, а он какой ещё молодец-удалец! Ничего не бойся, спи спокойно. Впереди у тебя целая жизнь, а я посижу возле тебя, пока не заснёшь...

У моего отца приятелей много, но друг один – дед Лосев. Лишь с ним он откровенно делится своими мыслями, переживаниями, спрашивает совета. Они подружились, когда отец работал товароведом на поселковой торговой базе, а дед – начальником её охраны: мышка не проскочит мимо него незамечен-ной, ведь когда-то раньше, задолго до пенсии, он служил в милиции. Каких только преступников не ловил, и не случись какой-то неприятной истории, о которой разное болтали в посёлке, майор Лосев мог бы стать генералом или уж, самое малое, полковником. Поговаривали даже, что он убил обви-няемого во время допроса... Я не верил этому – врут! Мой отец никогда не стал бы дружить с убийцей. Это поклёп на деда, кому угодно он может сказать правду в глаза, вот и не любят его за это, сплетни распускают... И в любой ситуации он не теряет достоинства, всяким обидчикам людей спуску не даёт, а если те ответить захотят, то тут уж извиняйте, гражда-не: и сам он, и его телохранитель, постоянный спутник бурятский волкодав Туман такой отпор дадут – мало не покажется!

Лет пять назад, ранним морозным утром в конце ноября стоял густой туман, дальше вытянутой руки ничего не видно было. Дед Лосев, не торопясь, шёл с дежурства домой и, проходя невысокий мостик над наполовину замёрзшим горным ручьём, услышал откуда-то снизу жалобный писк. Спустившись едва ль не на ощупь к ручью, пригляделся в тумане и увидел такое, что сердце защемило. С полдюжины крошечных щенков лежали, сбившись в кучку, на льду заберега, почти у самой воды... Дед наклонился, стал было ощупывать их, но все они уже замёрзли. Опять послышался писк – и лежащий в середине щенок вдруг стал поднимать голову... Бывший милиционер, волею судьбы оказавшись на месте чьей-то гнусности, поднял единственного полуживого свидетеля и жертву одновременно, сунул щенка в свою большую тёплую рука-вицу и понёс находку домой, иногда останавливаясь, проверяя, жив ли спа-сённый.
Туман – так назвал щенка дед – рос быстро, и через пару месяцев в нём уже угадывался бурятский волкодав: массивная голова с большими висячими ушами, мощный торс на широких мускулистых лапах и характерный окрас для этой породы собак – большей частью чёрный с перламутровым отливом. Лишь морда, грудь и лапы рыжие, как будто пёс, сунув нос в банку с охрой, поднял её и опрокинул на себя, но две рыжие капли как-то вот попали на брови, на вид сделав собаку как бы четырёхглазой. Дед Лосев, полжизни проработав следователем, без особого труда вычислил «доброго» человека, выкинувшего щенков на мороз; к тому же негодяй этот постоянно пьянство-вал, нещадно бил жену и собаку, мать Тумана, которые, несмотря на все унижения и рукоприкладство, выли по нему, когда он погиб в прошлом году: ехал пьяный на мотоцикле, сбил ограждение моста и упал в ручей именно в том месте, где выбросил щенков... Узнав об этом, я вспомнил, как в один из выходных дней, за полгода до этого случая, мы с дедом Лосевым стояли в очереди за молоком. Сверля взглядом пытавшегося пролезть без очереди мужика по кличке Блоха, дед сказал мне шёпотом: «Вот энтот сволочуга та-ких прекрасных щенков погубил, братов да сестёр Тумана...» И тот почуял его взгляд, оглянулся:
– Дед, ты чо вылупляешься на меня, я тебе девка, што ль?
– Энто ты залупляешься, а я вот приглядаю за тобой, больно ты, Гришаня, пакостный стал. Укорот тебе пора дать, ежели не возьмёшься за ум... на-кажет тебя Бог – ох, накажет!
– Видал я твоего Бога!..
Он хотел ещё что-то сказать, но духу не хватило, поспешил выскочить из магазина, увидев, с какой решимостью дед, одетый по форме – в хромовых сапогах, в офицерских тёмно-синих галифе с красным кантом, в кителе и фуражке с треснутым козырьком, – направился к нему.
– Смотри у меня! – дед помахал ему вслед бидончиком для молока и вернул-ся в очередь…
– Почему так долго, сынок? Мать уже давно картошку пожарила, а тебя всё нет и нет... очередь большая была? – поинтересовался отец, нарезая широ-кими кружочками солёные бочковые огурцы.
– Да, большая, да ещё некоторые без очереди лезли, дед Лосев чуть не подрался с дядь Гришой Блохиным из-за этого! – сказал я, протягивая ма-тери бидончик молока.
– Так кто же победил? – заулыбался отец и уточнил: – Туману вмешиваться не пришлось?
– Дед, конечно! Он тебе привет передавал, говорил, что завтра вы пиво пьёте, и он за тобой зайдёт, – доложил я, при этом мать пристально по-смотрела на отца и с известным чувством сказала:
– Коля, у меня завтра стирка, поэтому деда домой не таскай: выпили в пивбаре и культурно и вовремя разошлись по домам – хорошо?..
– Пап, а почему все «дед Лосев» говорят, у него что, имени нет?
– Есть у него и имя, и отчество, но такие мудрёные, язык сломаешь, пока выговоришь. Иннокентий Вячеславович его зовут; так разве можно, глядя на его офицерский наряд, какой он постоянно носит, говорить о нём «дед Кеша»?..

…Не умолкая звонил дверной колокольчик, мать выглянула в окно и раздра-жённо сказала:
– Коля, гости к тебе пришли, собутыльники твои... на троих, видно, со-образить хотят!
– Оль, да кто там? – отец накинул пиджак.
– Дед со своим Туманом... Колюша, только не как в прошлый раз, не сидите вы до закрытия... Это у деда никого нет, а у тебя семья! – с неудоволь-ствием напутствовала мать.
Туман зашёлся радостным лаем, когда увидел идущего к калитке отца, вско-ре поздоровавшегося за руку с дедом Кешей и ласково потрепавшего за уши собаку; а ещё через минуту троица быстрым шагом направилась в пивнушку. Мы с мамой, стоя у окна, смотрели им вслед, пока они не скрылись за по-воротом, потом пошли заниматься своими делами – мама стиркой, а я урока-ми.
Солнце склонилось к закату, начинало смеркаться, и я включил свет, по-кончив с уроками, сложил тетради и учебники в портфель. Мать, готовившая ужин на кухне, позвала меня:
– Саша, сыночек, идём-ка ко мне!
– Мам, да я погулять хотел, все уроки сделал.
– Ну и молодец! Сашенька, только сбегай за отцом, а то он застрял там в пивной со своим «милиционером». Придёте – поужинаем, а потом пойдёшь гу-лять. – Она замолчала, зачерпнув ложкой бульон из кострюли, подула на него, попробовала на вкус. – Да сам смотри не потеряйся, сказки дедовы не переслушаешь...
– Хорошо, мам, я быстро.
Я легко взбежал на высокое, метра на полтора, и длинное, во весь фасад, крыльцо пивбара. Даже сегодня, много лет уже работая архитектором, я не понимаю, зачем его нужно было делать таким огромным... Представляю, сколько местных пьянчуг покалечилось на нём: на чудо-крыльцо это они ещё худо-бедно всходили-вползали, а вот обратно, хорошо выпив... На крыльце я приостановился и, набрав в лёгкие воздух и затаив дыхание, чтобы не наглотаться табачного дыма, вошёл. Через пивной зал, уставленный высоки-ми круглыми столиками и окутанный плотным никотиновым туманом (поскольку многие мужики после каждого глотка пива предпочитали делать пару затя-жек), не дыша пробежал к тому, что сейчас бы назвали «вип-зоной». Там, в углу, возле бара, за прозрачной шторкой обосновалась за столиком наша троица: дед с отцом сидели на стульях с металлическими искусно изогнуты-ми спинками, а Туман, разумеется, на полу, у них в ногах. Вы спросите меня, откуда им такие привилегии? Сейчас расскажу.
Дед Лосев известный любитель пива – и, может, не столько пива, сколько самой пивбаровской атмосферы. Все его там уважают, многие за советом об-ращаются, несмотря на возраст; по его словам, он «не растерял, а подсоб-рал умишко-то к старости, как некоторые деньгу»... Но с появлением у не-го щенка, который так горько «плакал», подвывая, когда дома один оста-вался, возникли проблемы с соседями, и дед вынужден был брать его с со-бой. Через полгода появилась новая проблема: Туман вырос больше немецкой овчарки, и заведующей пивбаром Клавке стал мерещиться запах псины в её заведении. Как она могла унюхать его в смешанном запахе табачного дыма с перегаром – загадка, но якобы у неё оттого сильно уменьшились выручка и число посетителей... Хозяин волкодава спорить не стал, переселил пса на крыльцо к входной двери. Запаха псины в пивнухе вроде как не стало, но и выручки не прибавилось, а скорее уж наоборот, так как этот дедов здоро-венный «ребёнок», крутившийся у входа, совался к посетителям, даже заиг-рывал с ними... ведь он же дитя! Клавка написала заявление в милицию: мол, уберите четвероногого «швейцара» и накажите его хозяина Лосева Ин-нокентия Вячеславовича, иначе выполнить план нет никакой возможности!..
Клавдия Степановна, женщина весьма тучная, тяжело вставая из-за стола навстречу вошедшему в её кабинетик участковому Георгию Ивановичу, навер-ное, подумала: «Говорят, что ворон ворону глаз не выклюет, а тут милиция вон как быстро сработала... Небось, не успели чернила на заявлении высо-хнуть, как Жорка нарисовался в своих чапаевских усах...»
– Рад вас приветствовать, Клав-Спанна! Сигнальчик ваш не мог оставить без вниманья, как-никак майора милиции в отставке Лосева, ветерана МВД, обвиняете. Читал и восхищался вашим писательским талантом!.. – Участко-вый говорил это несколько пафосно, временами по привычке подкручивая пальцами усы, и заведующая пивбаром не могла понять, куда он клонит, а капитан меж тем продолжал: – Недолго восхищался, правда, если уж прямо сказать, потому как нашлись писателя посурьёзней...
– А я вам про чо? Дед совсем распоясался! Если он завтра с бычком в пив-бар ходить начнёт, чо делать тада? Спасибо за быструю реакцию!
И круглое лицо Клавки так расплылось в предупредительной улыбке, что щёки, казалось, совсем закрыли глаза.
– Да нет, Клавочка Спанна, это на вас они пишут, на вас... – Участковый достал из папки стопку бумаг, пролистнул. – Пишут, что обижают их в ва-шем заведении: обсчитывают, не доливают пивка, да и рыбку частную втри-дорога подсовывают. А некоторых и водочкой спаивают, ну и другое в таком же духе... И как мне прикажете поступить? – внимательно посмотрел мили-ционер на Клавдюшу.
– Поняла! Очень даже вас поняла, Георгий Иваныч! А мы для вашего протеже Лосева местечко можем организовать рядом с баром... ну, столик поставим, стульчики, занавесочкой от зала прикроем. – И она заботливо сняла длин-ный волос с кителя участкового, а другой рукой подхватила бумаги, кото-рые тот, не дай Бог, выронит на пол. И предложила, всё умилительнее улы-баясь: – Товарищ капитан, а может, мы эти бумаги поганые ... тово?..
– Приятно иметь дело с умной женщиной! – Капитан отпустил в её руки бу-маги, с улыбкой ответной подчеркнул: – Я рад, что в вас не ошибся, Кла-вочка. Надо, знаете, заботиться о стариках... Писульки эти можете по-рвать и выбросить, но с безобразиями в вашем заведении разберитесь, ог-раничусь пока устным замечанием! Честь имею!
И с этими словами, козырнув, он вышел из кабинета.
После ухода участкового Клавдия Степановна с волнением хотела изучить оставленные им «писульки», в надежде узнать фамилии «стукачей». Но, к её негодованию, под своим поданным заявлением в милицию лежали несколько листов чистой бумаги... «Вот сволочь усатая, обманул!» – ругнулась она про себя и, несмотря на такой досадный и обидный осадок в душе, подума-ла: «Раз пообещала, деда всё равно пристраивать придётся, а то ведь не отвяжется, чёртов клещ!..»
Дед был очень удивлён предложению Клавы «переехать» поближе к бару, за занавеску, да ещё с собакой. На такую заботу он ответил согласием, но потребовал поменять плотную портьеру на прозрачный тюль, а лампу освеще-ния в этом отгороженном углу убрать, чтобы из зала не бросалось в глаза, что происходит за шторкой. Как только бывший майор милиции устроился на новом месте, его жизнь заиграла другими красками. Неизвестно, увеличи-лось ли число посетителей пивной и была ли всем этим довольна Клавка, но к старику Лосеву (кто из любопытства, а кто с желанием получить дельный совет) стали часто заглядывать за шторку местные люди, угощали пивом, а собачку его вяленой рыбой или даже специально принесённой с собой сахар-ной косточкой, от которой Туман не оставлял даже крошки, такие у волко-дава были сильные челюсти и крепкие зубы.
Когда я прошёл к ним в угол, пёс первым заметил меня, встал навстречу и завилял своим пушистым хвостом, потом ко мне повернулись отец и дед. Ру-мянец на их щеках говорил, что до моего появления они о чём-то эмоцио-нально, должно быть, беседовали.
– Сынок, что-то случилось? – спросил отец и сделал несколько глотков ян-тарного пива, холодного, судя по запотевшей большой стеклянной кружке, по которой маленькие капельки воды, стекая по стенкам со всех сторон, проделывали прозрачные дорожки; придвинул ближе третий стул, сказал: – Нет? Тогда садись, мой родной, сейчас маленькую кружку пива для тебя принесу, посидишь с нами за компанию!
– Мама на ужин зовёт, за тобой послала.
– Ты сядь, отдышись, успеем ещё на ужин, подожди минутку. – Отец встал из-за стола, сходил к бару и вернулся с маленькой кружкой пива. – Держи! – и поставил её передо мной. – На край, с которого пить будешь, мокрую соль налепи, вон как дед сделал, очень вкусно! Посидим, разговор закон-чим и домой.
– Коля, а не рано ль мальцу пиво с нами пить? – выразил сомнение дед.
– Ничего не рано, в самый раз, ему недавно десять лет уже исполнилось!
– Пап, да это же лимонад, зачем соль? – возмутился было я.
– Сашуля, не обижайся, папка пошутил! – и отец, и дед дружно посмеялись и вернулись к прерванному, должно быть, моим приходом разговору.
– ... а что ты говоришь, Коля, что живёшь по совести, вроде без греха и каяться тебе особо не в чем, то могу твёрдо сказать, что энто заблужде-ние. Када я был малой, как вот твой Сашка, родители решили грамоте меня обучить, отвели в церковно-приходскую школу. Так вот, перед началом за-нятий батюшка с кажным учеником проводил беседу, как бы на тему «один день моей жизни», и записывал энти рассказы, а на занятии нам, детишкам малым, сказывал, кто сколько грехов за энтот прожитый день с утра до ве-чера свершил. Доложу тебе, друг мой, с десяток грехов за день у кажного набралось, а уж у взрослого мужика, наверняка, поболе будет... вот те и без греха! Всего-то один день! – дед, хитро прищурившись, посмотрел на отца и пригубил пива. Говорил он всегда на своём несколько странном, вперемешку с милицейским, деревенском наречии.
– А что же тогда «совесть», по-твоему? Ты вот всю жизнь преступников ло-вил, среди них немало, думаю, людей без совести было – убийц всяких, на-пример, поставивших своё «я» выше общего блага, страшный вред людям при-нося... что скажешь?
– Скажу! Совесть – энто глас Божий, сила, стоящая выше человека, с оной совладать невозможно. Присуща она почти всем людям, даже и преступникам в том числе, не знающим, на каки душевные страдания и муки себя обрекают из-за сиюминутной слабости своей и жажды наживы. Ты прав, много закон-ченных негодяев повидать пришлось, и вот что я тебе скажу, Колюня: при-родный дефект в энтих людях имеется. Понимаешь, рождаются люди слепые, глухие, немые, а бывает, хоть и редко, конечно, и с недоразвитой сове-стью или уж совсем без оной... Из-за одного такого бессовестного своло-чуги я и ушёл из милиции, не смог больше там работать... понимаешь, в кажном преступнике его, тварь, видеть стал! – Дед нахмурился, взгляд его стал отсутствующим, жадно, большими глотками он почти осушил кружку, мотнул головой: – А так нельзя работать, не по-людски энто...
– Ладно, товарищ майор, не рви сердце из-за всякой мрази! – приобнял отец за плечо деда, прижал по-дружески к себе. – Пойду-ка свеженького пивка возьму…
– Послушай, а не тот ли это негодяй, которого у вас там убили на допро-се? Извини, если что не так, но тут люди разное болтают... – спросил вернувшийся отец, в руках он держал четыре кружки пива.
– Да, он самый и есть... Боле двадцати лет минуло, а языки до сих пор чешут, – подтвердил угрюмо дед, и от этого его признания мне стало не по себе, холодок пробежал по спине. – Было дело... Только я его не убивал, не тронул даже. Энто начальник мой майор Худько забил его насмерть, нер-вы его не вынесли гонора, бравады поганой скотиняки энтова, ухмылок вся-ких... У Худько психика совсем прохудилась после вертанья жены и дочки из фашистского концлагеря, где ихние профессора их как лягух кромсали, вдоль и поперёк, опыты над ими выделывали всякие... Чудом они живы оста-лись, истинно чудом, ведь большую-то часть «биологического материала», так немцы подопытных называли, посничтожили, а их вот не успели. Таки вот дела...
– А всё равно трудно оправданье ему отыскать... Мыслимое ли дело – под-невольного, пусть и преступника, убить?! Огромное же горе для близких его, родных... – сокрушённо качал головой, не соглашался отец. – А куда ж вы-то смотрели, почему позволили такое?!.
– «Куда, куда»... – передразнил его дед, как-то обречённо махнул рукой. – Туда!.. Вбежали, сразу бросились Худько за башку тащить, за плечи от мерзавца энтого – а майор напослед всё пинал его сапогами... да и нам сопротивлялся, здоровенный был. Вот и не поспели мы.
– И какая вина на преступнике том была? – отец нервно разминал вяленую рыбу. – Бандит? Убийца?
– Хуже. Душу детскую невинную испоганил... Извиняй, Колюня, при мальце не могу сказывать, совсем гадостная история, – брезгливо поморщившись, отставной майор Лосев залпом допил остатки пива в кружке.
– А ты иносказательно, этим... эзоповым языком, я пойму.
– Дюже, гляжу, любопытство в тебе взыгралось... Ну ладно, вот кака исто-рия. Шёл сорок девятый год, несколько лет как война закончилась, вдов бери-не обери, острая нехватка мужиков, сам понимаешь... Но вот Марии – была такая – свезло, несмотря на то, что молодых да незамужних баб пруд пруди. А она вдовая, и у ей дочка восьми лет – в общем, свезло, стал к ней похаживать электрик местного домоуправления, ЖЭКа по-нынешнему, да так и прижился у ей. И всё было у них вроде в лад-склад, пока дочка эта не рассказала своей лучшей подружке, какие «процедуры» с ей отчим проде-лывает... «процедуры», хоть болезные и неприятные, зато сильно полезные. Так убеждал он падчерицу: дескать, витмины для детского организьма, в рост идёшь быстро, лучше учишься – на ум они шибко хорошо действуют, а когда вырастешь, будешь самой красивой девкой на свете... Нет, Коля, ты понял, что энтот гад похотливый сотворил? – дед пытливо смотрел на отца, а у того на скулах задвигались желваки, я увидел, и лицо стянулось и по-бледнело от злости.
– Понял я, трудно не понять... Больше скажу, даже понимаю теперь твоего того начальника... Нет, хорошо, что я не в милиции работаю – такие твари у меня до суда тоже вряд ли бы доживали. Не-ет, лучше в шахте, чем у вас... Дальше-то что было?
– А подружка Лены, так звали дочу у Марии, пришла домой и втолковала родителям, почему это она плохо учится, часто болеет и некрасивая к тому ж... что во всём папа виноват, не делает с ей «процедуров» как Ленкин отчим... Утром те вместо школы повели дочуру в милицию. Жаль, что тварю-га энтот копыта откинул раньше времени. Мог бы весь рецепт свой на себе испытать – от кажнодневного приёма в тюрьме зековских «витминов» поумнел бы, глядишь, поборовел... но покрасивше вряд ли бы стал. Така, Коля, ис-тория.
– Что и говорить, невесёлая. А ты всё твердишь: в Бога верить надо... Как тут поверишь, когда такие бесчинства происходят и всякая несправед-ливость кругом? Если Бог существовал бы, вряд ли допустил бы все эти надругательства над человеком!
– Сурьёзный вопрос, брат, подымаешь, и обсказать его сегодня не поспеем: чутьё есть, что Ольга твоя сейчас сюда заявится за мужем и сынком... Но скажу – без веры в Бога один туман в голове у нас, потому как соблазнам греховным человек сильно подвержен. – Услышав кличку, Туман подошёл к хозяину, положил свою большую голову ему на колени, и дед усмехнулся на это, погладил собаку: – Да не про тебя я, Туманчик, а про наше человече-ское... Без веры оно может и хорошо для кого-то, да вот одна грусть-печаль на сердце не даёт спокоя, душу отравляет, жизнь безбожную: уми-рать ведь так и так придётся... умрёшь-то, по безверию, ведь навсегда, исчезнешь без всякого следа. А вот вера в Бога жизнь большим смыслом на-полняет, и если правильно ею распорядился, жил по-человечески, по Божьим то исть заветам, то смерть как бы не страшна вовсе... энто как этап в существовании человека: тело погибает, а душа бессмертна, в царствие не-бесное переселяется, в рай для праведников или там в ад для грешников... да там решат! Природа нам даже подсказки даёт для нагляду, да хоть в пример приведу: живёт себе гусеница как молодой, скажем, человек, ест-пьёт, развлекается как может. А затем стареет, превращается в куколку, как вот я, и уже мало чем таким интересуется, в своём коконе сидит и умирает, считай, потихоньку... уже как в гробу. А потом вдруг – р-раз! – и из этого сухого и никчёмного гроба вылетает красивая бабочка, душа то исть! И насколько праведную жизнь прожил человек, такая бабочка из его мёртвого тела и вылетит: белая, цветная какая или вовсе уж чёрная!..
– Дед, да ты прямо поэт!.. Или батюшка, из той твоей школы. Много чем у меня есть возразить, но ты прав, домой нам пора, поэтому в другой раз договорим…

– Сынок, да тебя только за смертью посылать! Хотела было уже вас идти искать... Ужинать садитесь, простыло всё, а там уже и спать пора.
– Мам, если бы ты меня за смертью послала, я бы вообще, может, не вер-нулся! Потому что, дед Лосев говорит, смерти вовсе нет, тело только уми-рает. А из тела бабочка-душа на небо улетает, потому что она, это... бессмертна, да. И бывает белая, чёрная и самая разная... кто как грешен.
– А то, что сказками сыт не будешь, дед вам не рассказывал? Мой ты хоро-ший! – мама попыталась обнять меня, но я увернулся.

Дед Лосев дожил до глубокой старости, он умер в девяносто два года, пе-режив лишь на несколько дней своего верного пса Тумана. Издревле у мон-голов и бурят есть поверье, что собака-волкодав помогает умершему хозяи-ну найти дорогу к последнему божественному пристанищу, по пути охраняя его от коварства злых сил. Видимо, Туман заранее ушёл прокладывать хо-зяину безопасный путь к Богу. Почти до последнего дня Иннокентий Вяче-славович принимал людей в своём пивбаровском кабинете и многих, надо на-деяться, вывел из тумана безверия и разочарования жизнью. Из него, на-верное, мог бы получиться прекрасный священник; да и почему – мог? Он и был таковым, пусть и не в сане. Думаю, его белая «бабочка» живёт где-то рядом с Богом, а может, даже и сидит на плече Божьем и пребывает в радо-сти.